схватились с Ларисой, которая утверждала, что все дело в изменениях свойств
воды - из-за поворота рек в обратную сторону, под влиянием человека или
самовольно, по причине каких-то непонятных нам недовольств природы. У Коли
была теория, объясняющая таинственное нехотение разных ничтожных тварей
сбраживать "продукт" - производить спиртное. Он видел в этом явную
контрреволюцию и саботаж, распространившиеся на микромир. У Аугуста была
своя точка зрения на все социальные катаклизмы - он объяснял их нежеланием
людей работать добросовестно, вследствие чего у них освобождалось время на
революционные и прочие глупости. "Рапо-о-тать на-а-та", - говорил он,
округляя свои прозрачные глаза. "Во-о, работать", - поддакивал ему "дядя",
имея в виду суматошных микробов. А у Марии теорий не было, вернее, когда-то
у нее была теория - как вести себя с мужчинами, но она настолько не
вязалась с практикой, что к середине жизни забылась, а теперь потеряла
всякое значение - рядом был верный Аугуст, наконец Мария оценила его... а
может, просто никому больше не была нужна...
А вот Антон молчал. И все поглядывал на Ларису, кивал головой - во
всем соглашался. Иногда он улыбался ей, хотя трудно было назвать улыбкой
то, что происходило на его лице, и все же как-то светлело над этой изрытой
воронками пустыней... Что он за человек, как попал сюда? Пусть эти славные
люди еще поспорят, им есть о чем поговорить, а мы расскажем об Антоне... и
о Ларисе, потому что отдельно говорить о них просто невозможно.
Антон и Лариса
Полвека назад молодой человек, бывший студент-физик, Антон Бруштейн
приехал в столицу из Чебоксар. Здесь он написал диссертацию по каким-то
вопросам биологии, в которую физики тогда несли свет, опьяненные своими
успехами в области молекул малых и неодушевленных. Все оказалось сложней,
физики скоро отвалили, и в биологии остались по-прежнему биологи, правда,
немало почерпнувшие от нагловатых пришельцев. Антон в столице не удержался,
уехал в маленький новый город, выросший вокруг гигантского Института
искусственной крови. С пылом он принялся за работу, трудился день и ночь и
преуспел сначала, а потом его странная фамилия стала мешать продвижению...
и город начал хиреть, и люди, работающие в институте, старели, а новых все
не было, и денег не стало никаких, и оборудования... В конце концов делать
эту кровь оказалось совершенно невыгодно и решили покупать японскую - за
нефть, так что все здесь пришло в упадок. Антон пытался что-то делать, а
потом махнул рукой, получал зарплату и отчитывался кое-как в конце года.
А жаль... Он был человек довольно умный и тонкий, талантлив в науке -
умел связывать между собой далекие явления, находить аналогии. Кроме того,
у него было пристрастие к перевертышам - стихам и предложениям, которые
читаются одинаково с обеих сторон, и он неустанно выдумывал и писал такие
стихи. Некоторые его предложения были своего рода шедеврами, и была даже
небольшая поэма, в которой он описывал город и институт.
Все это хотя и важно, но не главное об Антоне, а главное вы начинали
понимать сразу, как только подходили к нему поближе. Когда он стоял рядом с
вами, то постоянно тонко вибрировал, наклонялся, пританцовывал, всплескивал
коротенькими ручками и все время старался угадать ваши дальнейшие слова и
движения и весь последующий ход вашей мысли, чтобы никак ему не
противоречить. Сама мысль о возможности противоречий была для него
настолько мучительной, что он отточил свои органы чувств до невиданной
тонкости именно в направлении угадывания, о чем хочет сказать или даже
подумать его собеседник. Разговариваешь с ним - и как будто прорываешься в
пустоту, встречаешь постоянное одобрение, кивки - "да, да, да...", но стоит
ему удалиться или просто зайти за угол, как его подхватывает следующий
прохожий человек, и снова начинается - "да, да, да...". Так уж он был
устроен. Не то чтобы давить на него - просто трогать словами было
невозможно, да и не только словами - взглядом, самим присутствием... Так и
чувствовалось, что пространство вокруг него искривляется и он находится под
влиянием невидимых никому силовых полей, его тело изгибается сложным
образом, а потом по-другому - и так всегда... А с виду он был неплох, такой
небольшой, хорошо сложенный худощавый котик, мужественное лицо с карими
глазами, лоб Карла Маркса, чем не мужчина...
Вот такие, если мягко сказать, неопределенность и страх перед
противоречиями в сочетании с умом и порядочным воспитанием причинили нашему
герою немало неприятностей. Может быть, так было бы в любое время, ведь все
наши беды мы носим в себе, и все-таки многие вопросы решились бы
по-другому, если б жизнь была чуть помягче к людям... просьба загадочная,
конечно, но, по сути, довольно простая. Не до этого было - третье столетие
великой утопии за окном, митинг следовал за митингом, одна революция
сменяла другую, но главное не менялось, потому что укоренилось в людях:
насилие из средства сделать людей счастливыми давно уж превратилось в форму
и суть жизни. Никто не понимал, что надо жалеть друг друга, не выкручивать
руки, не переделывать человеческую природу, чего-то там лепить новое из
людей... а просто помогать им жить, чтобы лучшее в них проявилось, к этому
уже никто не был способен. Лихорадочно искали виновных, клялись в верности,
восторгались своей решительностью и непреклонностью. Те немногие, кому это
было противно, прятались в свои норы, становились нищими, юродивыми,
уходили на самые простые и грязные работы...
Антона, зная его постоянное "да, да, да", редко замечали, но иногда и
его начинали допрашивать с пристрастием, верит ли он в то, во что нужно
было верить, и, странное дело, тогда он напрягался и, весь дрожа, в поту, с
туманом перед глазами, начинал плести весьма неглупо о том, на что похоже
одно и на что другое, с чем можно сравнить это, а с чем то... а припертый к
стенке, вздыхал - и снова говорил о том, к чему это все относится, какие
имеет черты, и близкие и далекие... Мало кто мог дослушать до конца, и его
оставляли в покое, считая полупомешанным теоретиком. Такие разговоры дорого
ему обходились, он, обессиленный, приползал домой и долго потом
прислушивался к ночным шагам... Он уже подумывал о месте вахтера или
дворника, нашел за городом кусочек ничейной земли и стал выращивать овощи.
Вечерами он сидел дома и читал.
Лет до двадцати пяти он женщин не знал и боялся, хотя мечтал о них. Он
тайно хотел, чтобы они сами укладывали его в постель и сами уходили, когда
ему захочется остаться одному. С Ларисой он был знаком с незапамятных
времен, она влюбилась в него еще в Чебоксарах, где он выступал с лекциями,
- столичный аспирант, перед студентами художественного училища - о
современных достижениях его новой науки. Лариса бросила все и последовала
за ним, работала художницей в институте, иногда приходила к нему в гости, а
он, как всегда, был робок и вежлив... и все тянулось годами совершенно без
надежды на будущее...
Эта Лариса была костистая крупная девица с длинным унылым лицом,
вялыми космами волос, всегда нечесаных, при этом у нее была тяжелая крупная
грудь и большой зад, что сыграло значительную роль во всей истории. Она
была неразвита, некрасива, с туманными речами, ее вид наводил тоску на
Антона. Она смотрела не на человека и его живое лицо, а в гороскоп и верила
слепо книгам, предсказывающим судьбу, она не понимала никаких тонкостей и
подменяла их путаными длинными умозаключениями. Она была - Весы, и он был -
Весы... он был ее судьбой - и не понимал этого, потому что не был до конца
духовным человеком, она так говорила и во время своих приходов старалась
его как-то воспитать и облагородить... а ему хотелось, чтобы она скорей
ушла...
И тут случилось событие, которое сломало медленный ход истории. Кто-то
познакомил Антона с гречанкой Миррой, пылкой южной женщиной. Мирра пришла к
нему как-то вечером, обняла и потянула на себя - и он покорился, подчинился
ее страсти, а через некоторое время сам завывал и скрежетал зубами,
подражая ей... Мирра вытеснила всю его тихую жизнь, поселилась у него,
притащила кастрюли, страсти чередовались со скандалами - она выгоняла его
из собственной квартиры... потом тоненьким голосочком - по телефону - звала
обратно, он бежал, барахтался в ее объятиях... и так прошло несколько
лет... Потом он надоел Мирре, и в один день она исчезла, оставив ему
кастрюли и тарелки, и он больше никогда не видел ее.
После этого нашествия Антон прибрал свою квартирку, ежедневно мыл пол,
снова полюбил тишину... одинокая чистая жизнь - это так прекрасно... Но
прошло немного времени, и он с ужасом обнаружил, что женщина все-таки
нужна. В конце концов он как-то устроился, стал ездить в райцентр,
прогуливался по вокзальной площади, здесь его находила какая-нибудь добрая
женщина и вела к себе. Он приезжал домой на рассвете, в трепете - страшно
боялся заразы - тщательно мылся и ложился спать...
Лариса нашла его и одолела удивительным образом. Он был дома и мечтал
об очередной поездке, последние дни эти мысли не давали ему покоя и
подавляли страх перед инфекцией. И тут, уже в сумерках летнего дня, он
увидел на балконе... Ларису?.. Нет, какую-то совсем новую для него женщину,
со страстными, горящими от возбуждения глазами... прильнув к стеклу, она
наблюдала, как он в трусах, почесывая редкую шерсть на груди, перемещается
по комнате. Он увидел ее и застыл... Как она попала туда, взобралась на
седьмой этаж?! Остолбенело он смотрел на высокую грудь под слабым летним
платьем, на толстые оголившиеся ляжки... Как это кстати...
Утром через головную боль проник ужас - она спала на его чистенькой
кроватке, высунув из-под одеяла толстую ногу, раза в два толще его ноги.
Она повернулась - и он со страхом и отвращением увидел ее широкую спину и
тяжелый зад, рядом с ним - тонким, хрупким, нервным... Он скатился с
кровати, она и не пошевелилась. Как вытурить ее, как изгнать?.. Он придумал
страшную историю с гибелью друга где-то в Сибири, а сам уехал в столицу и
отсиживался у знакомых несколько дней, потом вернулся, тайно пробрался к
дому... В окне горел свет - она здесь! Он ждал целый день на улице и, когда
она вышла куда-то, забрался в квартиру и заперся. Она пыталась открыть
дверь ключом - он нажал на собачку. Тогда она снова залезла на балкон и
бесновалась там, пока не выдавила стекло. Пришлось звать на помощь
соседа-алкаша, который, несмотря на обещанные две бутылки, как-то нехорошо
улыбался...
Лариса исчезла, но почти сразу же появилась Рива. Умная, с красивой
маленькой головкой, она на все знала ответы, была холодна и тщеславна.
Случайно заехала в провинцию, столичная художница, и этот красивый и
молодой талантливый ученый, занимающийся чем-то сложным и непонятным,
ударил Риву по тщеславию - ученых у нее еще не было. А он трепетал от
каждого движения ее бровей - и отчаянно устал от собственного трепета, что
с ним редко случалось. Наконец она убедилась, что за мужественной
внешностью какая-то бесформенная масса, немного побесилась, помучила его -
и исчезла через три месяца, не оставив даже адреса и забыв хорошую книгу
Фромантена "Старые мастера", которую он потом долго читал и перечитывал,
лежа в ванне, пока один раз не заснул там - и книга превратилась в
слипшийся ком, пришлось ее выбросить...
Теперь его чистенькая квартирка постепенно зарастала грязью. Сначала
он складывал мусор в пакетики и выкидывал их в мусоропровод, который был
рядом, на лестнице, но потом эти пакетики стали его раздражать, и он начал
сбрасывать мусор прямо на пол и ногой сгребал его в кучу. Такие кучи в
полметра и даже метр высотой стояли на кухне, как муравейники. Он рассеянно
перешагивал через них, по пути смахивал со стола неизвестно как попавший
туда сапог, носки лежали рядом с недопитым стаканом чая... Постепенно он
перебрался в комнату, стал там есть и пить, сначала стыдился редких гостей,
а потом привык и обнаружил, что так жить ему гораздо приятней. Объяснить
такую склонность, наверное, можно недостатком воспитания и тем, что ребенок
видит в родительском доме. Интересно, что более поздние навыки и привычки в
какой-то момент как ветром сдуваются... Но думаю, что могло получиться
совсем по-иному - видя вокруг себя чистую спокойную жизнь, он нашел бы
смысл в чистоте у себя на кухне и во многом другом... но что об этом
говорить... Он сидел, пил чай среди мусорных куч - и думал о женщинах...
Но он боялся пуще прежнего. Он трепетал перед Миррой, потом его
одолела Лариса, потом Рива... и вот, напуганный постоянным насилием, он
стал все же думать... о Ларисе. Он не был по-настоящему нужен ни Мирре, ни
Риве, а Ларисе-то он был нужен, он это знал - и чувствовал себя уверенней с
ней, мужчиной, эдаким котом отчаянным... это теперь он так себе
представлял. Но он помнил и ее унылые космы, занудство, гороскоп, странные
спутанные речи... и все эти безумства с лазаниями по балконам... Ему было
стыдно за нее перед немногими приятелями, и он многократно предавал ее -
насмехался над ней в угоду им, и все это накопилось... И все-таки в этих
лазаниях по балконам и в дикой страсти, которая совершенно преобразила ее,
было что-то притягательное... он вспоминал грудь и толстые ноги, тогда на
балконе, и потом... и забывал про свой ужас утром следующего дня...
Потом страх снова пересиливал. Подходя к своему дому, он оценивал
высоту окон - седьмой этаж! - и пытался представить себе, как она лезет в
его окно. Ему казалось, что она превращается в серую кошку и, цепляясь
длинными когтями, ползет вверх по водосточной трубе... И он поспешно
устремлялся в свое убежище, где один, среди мусорных куч, разбросанных
повсюду книг, со своими мыслями, перевертышами, далекий от институтских
дрязг, от лозунгов и собраний, он чувствовал себя в безопасности, что-то
писал свое, пил чай, жарил картошку, бережно доставал из конвертика
пластинку любимого Баха, сидел у окна, смотрел на закат, а потом ложился,
долго читал, лежа на спине, и никто не говорил ему, что это вредно,
повторял строки Бодлера и Мандельштама, которого особенно любил, - и был
счастлив...
* * *
Но мысль о Ларисе не исчезла, а лишь коварно притаилась и ждала своего
часа. Он не мог никого завоевывать, добиваться, делать какие-то усилия -
прибрать, выкинуть мусор, пригласить женщину, очаровать умными речами или
мужественным приставанием... Он не мог - и как бабочка с хрупкими крыльями,
порхал, порхал... а потом взял да и полетел в огонь... А Лариса,
оказывается, по-прежнему жила рядом, снимала крохотную комнатку, работала
художницей... Он легко нашел ее среди примерно такого же мусора, как у
него. Она была, как всегда, полуодета, что-то малевала большой щетинистой
кистью... отбросила кисть - и они упали тут же на пол... пока не раздался
настойчивый стук - стучали по трубе сверху или снизу - стол, к ножке
которого она привалилась, таранил и, таранил стену...
В тот же вечер она притащила к нему свою раскладушку и поставила на
кухне - чему-то она научилась за эти годы и старалась не нарушать его
жизнь... а он на следующий день уже с ужасом смотрел на эту раскладушку -
пришел в себя, захотел остаться один и попытался избавиться от Ларисы, хотя
понимал свое вероломство и был еще слабей, чем обычно.
Несколько недель продолжалась борьба. Она приходила в ярость от его
намеков, заталкивала его в угол, задавливала сверху подушкой, тащила,
потного, задыхающегося, в постель, раздевала... и когда он приходил в себя,
видел перед собой голую женщину, которая пыталась что-то сделать с ним, то
в конце концов его одолевал мрачный восторг от своей ничтожности, от ее
похоти, от их общности, побеждающей страх и замкнутость перед лицом
враждебного мира... - и они сливались в одно существо, со стонами,
скрежетом зубов... и на миг он побеждал ее - она стихала, а он уже с ужасом
чувствовал, что никогда, никогда не останется один, и всегда, всегда вместе
с ним будет эта странная женщина, которой нужен он, он и только он. И
почему-то с ней у него все прекрасно получалось, он не стеснялся ее... Она
еще долго стелила себе на кухне, еду готовила отдельно, держала в своих
кулечках, а он - в своих, и часто они не могли найти эти кулечки среди
мусорных куч, но постепенно стали объединяться... и вот уже все чаще он
говаривал мечтательно: "Сварили бы вы, Лариса, варенье..." А она ему:
"Деньги на сахар дайте". Он был скуп, но варенье пересиливало, и он
вытаскивал деньги...
Лариса с годами не менялась. Она по-прежнему говорила о духовности, а
он по-прежнему был в ужасе от ее напора, от глупости, постоянной болтовни,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг