Дан Маркович
ЛЧК
(Любовь к черным котам)
1. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Анемподист и Гертруда
Я шел по узкой тропинке меж высоких стройных берез, перебрался через
ручеек по бревенчатому мостику и оказался в городе. Прямо передо мной
старое пятиэтажное здание с большими красными буквами "ЖЭК" над дверью.
Внутри было пусто и тихо. Доска почета, объявления, приказы... На первой
двери надпись - "Управдом". Я постучал, услышал голос за дверью - и вошел.
За столом сидел сильно укороченный человек - безногое туловище с одной
рукой, багровая клешня вместо кисти. Перед ним небольшой, размером с
портативную печатную машинку, пульт с зелеными и красными лампочками. Это
был управдом Анемподист Бодров.
- На поселение?.. А кто таков?
- Вот бумаги.
Он бегло просматривает их - разрешение... разрешение... писатель?.. -
посмотрел на меня, глаза оказались живые, хитроватые:
- Из каких писатель, кто пишет али нет?
- Кто не пишет.
- А, вот... да-да... И надолго к нам?
- Не знаю еще...
- А мне надо, чтобы надолго, - жилой фонд осваивать будем. У нас
тепло, свет... пенсию дам, в виде вермишелевого супа с мясом...
Он мне нравится, живой мужик.
- А что от меня надо?
- Огород выделю - десятую урожая мне, а дальше посмотрим...
писатель... Работу могу предложить, в ЖЭКе, но денег мало. Свиньи экономику
подрывают. Это все Блясов, доберусь я до него...
- Я согласен... Подумаешь, десятая, с супом и в тепле - проживу.
- Только сначала зайди в сто седьмую, к Гертруде, он у нас главный по
политике. А поселим тебя...
- Нельзя ли в двадцатом?
Управдом удивленно поднял брови:
- Вот именно, в двадцатом, там все живут.
- Как так - все?
Он замялся:
- Ну, увидишь, увидишь... пойдешь вниз, к реке, последний дом и будет
твой, панельный, квартира двадцать три. Я тебя сейчас подключу... - он
подвинул к себе пульт и стал шуровать на нем красной клешней.
Я вышел в коридор. Навстречу мне двигался огромного роста мужик в
резиновых сапогах до паха. Голова его, лицо и руки обросли густым рыжим
волосом, похожим на медную проволоку, левый глаз - маленький, заплывший,
смотрел свирепо и дико, правый - большой и неподвижный, сиял немыслимым
лазурным светом. Рыжий человек с голубым стеклянным глазом был заместитель
Анемподиста Гертруда, то есть "герой труда" в сокращении.
- Заходи.
Мы вошли в его комнату, заваленную странным инвентарем и
перегороженную деревянным заборчиком. Гертруда зашел за барьер и сел на
табуретку перед грубо сколоченным столом.
- Давай документ.
Он стал внимательно читать мои бумаги, а я тем временем разглядывал
комнату. Инвентарь, похоже, предназначался для ловли небольших животных...
Над столом лозунг - "ЛЧК - великий источник счастья народов". А на столе
книга в черном переплете с этими же тремя буквами - ЛЧК - на корешке.
Гертруда прочитал документы, бросил их на барьер и сказал:
- Ладно, живи. Не писать. Черных котов не держать, не кормить,
выявлять вредителей и докладывать лично мне. Распишись здесь и здесь.
Я не глядя расписался там, куда он тыкал громадным пальцем, заросшим
золотистым волосом, сказал: "Знаю все" - и вышел.
Квартира
Тот самый двадцатый панельный, в котором я хотел жить, а теперь просто
обязан - такова воля указующей красной клешни начальника, - находился на
другом конце маленького городка, около километра в диаметре, расположенного
на вершине огромного, почти лысого холма. Город был заброшен - никакого
движения, ни белья на балконах, ни детских голосов - ничего. Вокруг домов
громоздились кучи мусора, местами доходившие до уровня третьего этажа.
Своевольный ветер теребил обрывки газет, гремели сухие пакетики из-под
молока... Эта картина показалась бы мне совершенно беспросветной, если бы
не яркое весеннее солнце, новая трава, растущая из хлама и грязи, вода,
бегущая вниз, к реке, и смывающая эту грязь - и ощущение, что я на высоком
месте, где земли, в сущности, мало и много неба и света. И чем ближе я
подходил к реке, тем светлей и просторней становилось, и наконец передо
мной открылся необъятный простор. Внизу сверкнула полоска воды, за ней,
вообще-то далеко, не менее двух километров, а казалось - совсем рядом,
лежали поля, освобожденные от снега, воды реки наступали на них, затопили
прибрежные кусты, красноватые от почек... и рядом со мной пылали какие-то
тоненькие веточки, они вытянулись из старых, толстых, и ликующий красный
победил глухой коричневый цвет. Небо, бледное и жидкое, отсюда, с вершины
холма, казалось высоким и просторным, оно парило над голой черной землей,
над кустами, первой травой, резко-зеленой, над всем этим странным
оставленным городом, царством шорохов и мусорных куч.
И панельный дом, в котором мне предстояло жить, был таким же, как все,
- обшарпанный, в глубоких трещинах, с выбитыми стеклами первых этажей. Зато
дальше домов не было - он последний... перед окнами уютная лужайка, кусты,
какой-то заброшенный сад, за ним спуск к реке, и река видна как на ладони,
за нею лес зубчатой синей грядой до самого горизонта... а направо овраг,
прорезавший себе путь в тяжелой бурой и черной глине...
Квартира была на третьем этаже. Я толкнул дверь и вошел. Две комнаты,
окна выходят в сторону города, но я не привык выбирать. Не успел
осмотреться, как в переднюю вошел невысокий человек.
- Вы новый жилец? Не хотите обменяться квартирами?
Почему он не занял ее раньше?.. Ах, да... я вспомнил пульт с
лампочками и красную клешню на нем - здесь не было тепла и света, а теперь
разрешено жить.
- ...такая же, только окнами на реку...
Я не раздумывая пошел за ним. Он толкнул дверь соседней квартиры,
вошел, а я задержался на пороге, долго вытирал ноги о старую мешковину...
Ну что ж... квартира как квартира, и даже обжитая, и окна смотрят не на
мертвые дома, а на простор, в поля и леса...
- Анемподист не будет против, - сказал мой новый знакомый, его звали
Крылов. Сухой остроносый старик, на удивление аккуратно одетый, с длинным
пробором, разделяющим гладкие, плотно прижатые к голове волосы... серые
умные глаза...
Я снял телогрейку, было тепло-тепло, и сел на стул у окна. Он ходил по
комнате, понемногу собирал свои вещи, книги и говорил:
- Не-ет, здесь невозможно работать... каждый вечер из подвала какой-то
рев... видите ли, они поют песни... И эти коты! Я против варварских
методов, но, согласитесь, разумный отлов совершенно необходим.
- А что коты?
- Ну, знаете... заглядывают в окна, смотрят нагло... и ведь вонь
какая, инфекция... А вы, простите, кто по профессии?
- Был художник... писатель... из забытых давно.
- Я в некотором роде тоже - историк, пишу историю нашего времени.
- Вам разрешено?
- Выпросил разрешение на год, а они здесь забыли или не поняли...
читают еле-еле... А вы?
- Мне запрещено.
- Какая дикость... - Вдруг он подбежал к окну: - Вот полюбуйтесь, на
балкон выйти невозможно!
Я ничего не успел заметить, только мелькнула какая-то тень за стеклом.
- Мне коты не помешают.
А он уже говорил о другом:
- ... привычный порядок исчез... дело не в разрухе... это шок...
Я очень устал и был растерян, его слова доходили до меня с трудом.
- ...двести лет провисели на священном заборе... "у границы тучи ходят
хмуро...". Ждали неприятностей извне, а тут свои противоречия...
Наконец я немного пришел в себя и стал смотреть по сторонам. Почему-то
трудно дышать... что он там несет?.. неурядицы, противоречия... даже с
глазу на глаз - привыкли... Первыми я увидел картины, они висели на всех
стенах, грубые самодельные рамы в пыли...
- Откуда они?
- А, что?
- Картины эти...
- Не знаю, говорят, здесь жил какой-то художник, давно, то ли уехал,
то ли исчез, одним словом, бросил все, а картины никому не нужны - висят...
Так вот, что сейчас важней всего? Построить теорию, что-то вроде старой
теории катастроф, но на новом основании. Я уверен, этот скачок в пустоту -
фазовый переход третьего рода.
...Ученый человек, ученый... такие все вам объяснят, хоть небеса
разверзнись и просунься оттуда рука...
- ...важно, в какую точку истории мы откатились... как вы считаете?
- Не знаю, по-моему, это зависит от людей...
Он, кажется, возражал, говорил о какой-то объективности, а мне было не
до него. Из темной рамы, из пыли и теплого сумрака смотрела на меня девочка
в красном платье. Лицо у нее бледное, печальное, что-то ей надо было
сказать... Она прижимала к груди черного кота, а кот не сомневался в жизни,
смотрел на всех свысока, желтые глаза светились. Какая теплая пыль у нее
под ногами... такая бывает в южных городах. Я всю жизнь любил эти города -
за свет, за тепло. Вот наберусь сил - может, найду себе дом среди теплых
песков, рядом с южным морем...
Я встал и выглянул на балкон. Там стояло кресло, обычное кресло,
обитое материей, потерявшей цвет. На сиденье клочья шерсти, черной с
коричневым отливом, и много белых - седых волос.
Крылов позвал меня, он собрал наконец вещи, я помог ему перебраться,
вернулся, с облегчением снял ботинки, лег, накрылся рваным, но теплым
одеялом, которое он оставил мне, - и остался один. Кровать мягко опустилась
и обхватила меня с боков. Совсем как в детстве, на раскладушке - безопасно
и тепло... Вот и вернулся. Никто не узнает меня, слишком много времени
прошло. Девочка эта совсем взрослая, живет далеко, а кот... кот давно умер,
они ведь столько не живут... Отсюда был виден угол оконной рамы и кусочек
выцветшего, синего с белилами неба. Злоупотребляем белилами. Что поделаешь
- север... А небо становилось все светлей, и на нем отчетливо проступил
зубчатый след. Шов на коже... такой хорошенький ровный шовчик. Медичка
сказала: "О, как зажило!" Это в первый раз, потом заживало не так. Нет, это
не шов, а молния, и небо - не небо вовсе, а голубоватый ситец, как на том
кресле, на балконе, которое я помнил с детства. Молния бесшумно
расползлась, из прорези вылезла большая рука, поросшая рыжим волосом,
согнула корявый палец, и вежливый хрипловатый голос сказал:
- Ну, ты, иди-ка сюда... нет, подойди, падла...
Это уж точно мне. Вставать или не вставать? Сил нет, а не встанешь -
все равно поведут. Я с трудом вылез из мягкой люльки, всунул ноги в
растоптанные ботинки. Шнурки?.. Зачем, наверное, идти недалеко...
- И душу, душу свою возьми, - сказал тот же голос. На столике лежала
коробочка из-под рисовального угля, обтянутая резинкой. Там была душа, я
взял ее и вышел.
Идти было недалеко. У парадного стол, накрытый зеленой тканью, за ним
сидели двое. В большом кожаном кресле расположился декан Лунц, старик с
лицом ученой свиньи, которая в молодости освоила несколько трюков и
возомнила себя человеком. Слева от ученого на подлокотнике сидел тоненький
белокурый мальчик, наш комсомольский вождь студент Белов. А, вот и Белов
здесь. Толстая лапа декана поглаживала бедро студента. Ого, этого за ними я
не знал... А за креслом стоял Подлипный, парторг факультета, человек с
лицом боксера и улыбкой сводника. Он даже декана несколько смущал и после
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг