Юрий Мамлеев.
---------------------------------------------------------------
OCR: Ихтик http://www.ufacom.ru/~ihtik/ б http://www.ufacom.ru/~ihtik/
---------------------------------------------------------------
Серые дни
Во дворе одной старой заезженной испыленной московской улицы стоит
деревянный двухэтажный домик. Внутрь его ведет черная пасть - на парадной
лестнице никогда не горит лампочка. На полкрыла верхнего этажа протянулся
длинный, заставленный сундуками и всяким хламом коридор, по обе стороны
которого - двери комнат-клеток.
Там обитает разнообразный полупьяный житель. Очень много жирных, с
отвисающим животом и задом, дядек, лысых, матерщинников и сладострастников.
Женщина живет всякая - есть тоненькая, задумчивая и какая-то
полуотсутствующая в этом мире кастрюль, тараканов и синего неба,
виднеющегося из окон; есть - жирная, грубая, визгливая; такие часто валяются
в коридоре пьяные или под чужим мужиком.
Но почти всех женщин объединяет одно: все они стараются забить свои
комнаты-клетки стульями, столами, кроватями, горшками и телевизорами. Каждая
покупка - дикая радость для одних и плаксивый вой для других.
Некая Вера Петровна (женщина 22-х лет), купив телевизор, всю ночь
плясала во дворе при свете ночного фонаря со своим мужем, веселым хохотуном.
И из всех окон смотрели на них, завидовали, ныли и пересчитывали свои
денежки.
В сумасшедшем, деревянном чреве дома живут еще дети. Все они садисты и
до безумия злы. Кажется, если бы не их относительная рахитичная слабость, то
они разнесли бы весь дом, двор, улицу, и если бы могли, весь мир. Но они не
могут даже выбить все стекла в своем дворе.
Но зато у них есть жуткое, веселое, бьющее через край своей
жизнерадостностью чутье находить слабых. Какая-нибудь старушка-инвалид... И
начинается крикливая, сладострастная пляска мучительства.
Живут во дворе также мечтатели. Один из них, Иван Дубов,
сапожник-частник, чинит обувь только дамам.
- Мужчине я ни одного гвоздя не вобью, - говорит он мрачно и серьезно.
- Потому что удовольствия никакого нет.
Другой - Валя Колосов - любит пить пиво. Он опаздывает на работу,
бросает все, пока стоит в длинной, суматошной очереди у грязного пивного
ларька. И даже когда умер его крошечный сынок -беленький такой ангелочек -
он увильнул и не пошел на похороны, потому что привезли душистое, кипящее
пиво.
Даже среди детей есть идеалисты. Один из них, здоровенный садист лет
15-ти, исполосовавший бритвой не одно лицо, тихо замирает, когда выходит
гулять Коля-сказочник, мальчик лет 12-ти.
Он отводит Колю в угол двора на бревна и, отогнав всех, смиренно, чуть
прикрыв глаза, слушает сказки. Если Коля плохо рассказывает, он его бьет, но
не как всех, а покойно и даже уважительно.
В этаком-то домишке живет женщина лет пятидесяти с сыном. Зовут ее Анна
Петровна. В молодости она была красива, хрупка и не в меру интеллигентна;
муж ей попался грубый, из пролетариев, и давно ее бросил; теперь она -
забита, суматошна, а от интеллигентности осталась одна истеричность. Всю
свою жизнь она посвятила своему сыну Вите. Вите сейчас - 23 года, учится в
техникуме, он - груб, неотесан, одним словом, пошел в отца.
В один прекрасный день Анна Петровна заболела. Это случилось во время
стирки, тяжелой и нудной, изломавшей ее тело. Давая себе отдых каждые пять
минут, она, как всегда, с экзальтацией думала о сыне, так, чепуху всякую.
Это ей страшно помогало. На сей же раз что-то быстро убило ее материнскую
романтику. Она почувствовала себя плохо. Вызвали врача. Он пришел, толстый,
торопящийся. Пошевелился над ней и сказал, что пройдет. Выйдя же в коридор и
пыхнув на Витю бычьими глазами, сказал, что диагноз тяжел и вряд ли она
протянет один месяц.
- Пусть сидит дома, в больнице делать нечего, туда возят
выздоравливать, а не умирать, - пояснил он.
Разговор подслушала соседка Вера Иосифовна, женщина лет 48. Уйдя в свою
одинокую, вдовью комнату, она подняла к грязному потолку свои
сине-водянистые глаза и сказала самой себе:
- Как жаль Витю.
Она очень любила Витю и ревновала его к матери.
Может быть, ей удастся усыновить Витю? Правда, он два раза побил ее и
один раз облил холодной водой... Она представила, как Витя спит в ее
комнате, и поцеловала ножку кровати.
- А над его головой я повешу портрет Мичурина, - подумала она.
Витя между тем, узнав о близком конце матери, совсем загулял. Он очень
любил себя и жил только собой, но в то же время смутно чувствовал, что
должен сейчас жалеть и утешать мать.
Эта двойственность раздражала его; поэтому он решил сбежать.
Сказав матери, что их отправляют на практику, он уехал на несколько
дней к товарищу.
В маленькой, закопченной комнатушке вместе с какими-то странными,
лохматыми и до неестественности крикливыми парнями он жрал водку. Закусывали
селедкой и масляными пальцами перебирали рваные карты. Было как-то хохотно,
грязно и интересно. Витя чувствовал, что он во власти веселых
освободительных сил; что он может, например, стать сейчас на стол, снять
штаны или наорать на мать.
Анне Петровне было между тем совсем скверно, болезнь давала себя знать,
а за ней некому было ухаживать. Несколько раз заходила, впрочем, Вера
Иосифовна; но она, вместо того чтобы помочь, принесла два горшочка с цветами
и пыталась поцеловать Анну Петровну.
- Все же, если кто и жалеет меня, то это Витя и Вера Иосифовна, -
подумала Анна Петровна.
Вялая, опустошенная, погруженная в мечты о сыне, бродила она по
комнате, питаясь, как птичка, остатками еды.
Наконец явился Витя. Он вошел в комнату слегка взлохмаченно-злой, так
как в коридоре, подкравшись к нему сзади как тень, его поцеловала в затылок
Вера Иосифовна.
- Как, мамаша, здоровье? - все же сказал он, чмокнув мать. - Я не один.
Глаша со мной.
- Где ж она? Глашка-то, - спросила Анна Петровна слезящимся от волнения
голосом.
- Сейчас придет.
И Витя сразу же стал прибираться в комнате. Вид комнаты вдруг как-то
переменился, и Анна Петровна со своей кроватью оказалась в углу.
Большое место заняла огромная, как плот, постель Вити. Вскоре пришла
Глаша.
Это была полная, покойная женщина лет тридцати трех, с округлым задом и
грудями. Лип о ее было поразительно бессмысленным и отсутствующим. Душевно
она была абсолютно пуста, но не обреченной, страшной пустотой, а какой-то
здоровой, покойненькой пустотой, полным отсутствием всяких мыслей.
В жизни она любила есть, спать и нежиться. Спала она 10-12 часов в
сутки, ела 5-6 раз в день, причем, почему-то любила есть под музыку. Кормили
ее очередные любовники, которым она нравилась за простоту и за то, что
отдавалась сразу же, без претензий.
Как пришла Глаша, Витя сразу же принялся укладывать мать спать. В дверь
постучала и вошла Вера Иосифовна. Она прямо подпрыгивала от охвативших ее
мыслей и прежде всего бросилась ласкать Анну Петровну.
- Анна Петровна, баиньки, баиньки, а то вы устанете, - верещала она
около нее.
Глаша сидела в углу и молча ела котлеты. Витя, немного остолбеневший от
активности Веры Иосифовны, молчал, и в голове его напрягалась и не могла
вызреть какая-то тупая и определенная мысль.
- А теперь, детки, я вам постелю, - сказала Вера Иосифовна.
И потом она ушла, оставив незримый туман своей болтовни и истерики.
...Витя и Глаша легли спать. Глаша глухо ворочалась под сильным и
решительным телом Вити, и на ее лице появились бледные, неуловимые признаки
мыслей, ибо только в этот момент Глаша могла о чем-нибудь думать.
Анна Петровна кряхтела в своей кровати: свое собственное тело казалось
ей лишним и ненужным; она вспоминала, как Витя целовал ее в щечку и думала о
том, что это спасет ее от любой болезни.
А наутро в разорванных лучах пыльного солнца они втроем казались
ошалевшими, дикими от сна, от самих себя.
Пришел доктор. Виктор почему-то стал забивать гвозди в ящик. Глаша ела,
поглаживая бедра. Немного очумевший доктор вызвал Витю в коридор.
- Умрет, умрет мать, - буркнул он. И был немало удивлен, когда
вынырнувшая откуда-то из темно-шкафного угла женщина (то была Вера
Иосифовна) сунула ему в карман деньги.
Потянулись странные, напряженные, как стук сердца, дни. Глаша совсем
как-то опьянела от сытости, от близости Вити и все время просила его
"ложиться", даже днем. Выражение ее лица стало осмысленней и даже
по-животному одухотворенным.
Валяясь на постели, она часами рассматривала свое круглое белое лицо и
пыталась отразить в зеркале выражение лица, какое у нее бывало в момент
близости.
Витя же, возвратившись с работы, мастерил и не обращал на нее никакого
внимания, с нелепо сосредоточенным видом стуча молотком...
Анна Петровна плакалась, что вдруг умрет и больше никогда не увидит
Витеньку. Вера Иосифовна забегала к ним каждый час, меняла цветы в
горшочках.
- Все умрут, - успокаивала она Анну Петровну, - главное, плакать не
надо.
И гладила тихую, безволосую головку Анны Петровны.
По ночам же, закрывшись одеялом, она мечтала, как усыновит своего Витю.
Иногда Анна Петровна, заботливо поддерживаемая Верой Иосифовной,
выходила в садик подышать Божьим воздухом.
Тогда Витя сразу же бросал все дела, лез в шкаф и пересчитывал материны
платья.
- Ты, Глашка, будешь у меня одета, - говорил он.
Витя боялся желать смерти матери, но иногда не выдерживал. Впрочем, он
любил ее.
Однажды Вера Иосифовна сидела одна на скамеечке в этом одиноком и в то
же время таком, как все, дворике; Анна Петровна еще не желала. Небо было
огромное, прозрачное, казалось, это была сама безграничная пустота, уходящая
далеко ввысь, в беспредельность, повисшая над реальным и странным в своей
определенности миром. Чудилось, что нависшая пустота все поглотит или просто
пройдет сквозь дома, деревья, тела, растворив их в себе и сделав такими же
химеричными и пустыми.
В комнате Анны Петровны было тихо и слегка потусторонне; Глаша ела.
Выражение ее лица было каким-то отсутствующим.
Вдруг в немую тишину комнаты вошло чье-то незримое, больное
присутствие. Анне Петровне вдруг показалось, что кто-то смотрит на них
влюбленно и отчаянно. Но откуда смотрит, она понять не могла.
Прошло еще несколько дней в каком-то дневном свете, в суматохе, в
размахивании руками, в делах. Они были удивительно непонятные, и Витя даже
забывал, когда было вчера, а когда будет завтра.
Анна Петровна хотела найти себе дело и прогуливалась взад и вперед по
комнате. Вера Иосифовна шила Вите зеленые тапочки. Иногда они опять
чувствовали чье-то изломанное, робкое и как бы стыдливое присутствие. И
только одна соседка заметила, как мимо их двери, по пыльному коридору
прошмыгнуло какое-то маленькое, странное существо.
Нарушал этот поток жизни доктор. Он приходил толстый, надутый, но
уходил от них всегда немного ошалевший. Он вносил в их мир какое-то
нестерпимое ожидание, ожидание смерти. Все они были точно на пристани,
ожидая прихода корабля - придет или не придет. И вместе с тем не понимали,
зачем им все это нужно.
Однажды Витя и Вера Иосифовна остановили доктора в коридоре.
- Что скажете? - тупо спросил его Витя.
- Болезнь чего-то не так пошла. Сейчас сделаю анализ: тогда сразу видно
будет, когда умрет. Приду завтра с ответом.
Новый день начался кошмарно-серо и фантастично.
Витя, спросонок, не разбудив еще Глашу, вместе с соседом-инвалидом ушел
пить водку в сарай. У инвалида было по-животному красное выпяченное лицо,
точно он все время хотел схватить кого-нибудь зубами.
Глаша лежала на кровати, сонная, разбросавшаяся и неудовлетворенная.
Она смотрела на раму окна и страшно жалела, что сегодня не жила с
Витей. Из-за одного пропуска ей казалось, что жизнь от нее уходит.
- И не то жалко, что не жила, - думала Глаша, - а мыслей жалко... Какие
были мысли. А вспомнить не могу...
Мысли у нее действительно появлялись во время любви, появлялись
самопроизвольно, легко, без усилий, как во сне, и какие-то они были уютные,
убаюкивающие, люлечные. Они уносили ее куда-то далеко-далеко в давно забытую
людьми страну. Глаша чуть не заплакала от обиды... Где мысли? В голове было
пусто и холодно. Она пыталась погладить собственное тело. Посмотрела на
лампу, на потолок. "Укрывают они меня от дождя", - подумала она. И опять
пожалела себя. Неприязненно взглянула на Витю. "Ишь, ходит, и нет ему до
меня дела. Хорошо было бы жить не с Витей, а с планетой", - подумала она.
А Витя пел песни, веселый, смешной и сумасшедший. Вера Иосифовна
умиленно на него глядела и даже бросила мыть пол.
Самое же страшное и фантастичное было то, что Анна Петровна озлилась.
Ей вдруг показалось, что она все-таки действительно может умереть. Она
поверила в это только как в некую вероятность, пусть ничтожную, но уже это
ее озлило. Неожиданно она стала швыряться на пол посудой. Побродит-побродит
и р-раз, швырнет чего-нибудь, вилку там или нож.
Странно, что сначала никто на это не обратил внимания. А Вера Иосифовна
вдруг убежала в лавку купить белых цветов.
Витя под конец совсем отрезвел и стал есть рыбу. Он так погрузился в
еду, что опять ни на кого не обращал внимания. Глаша спала в верхнем белье,
лишь изредка поднимая голову при звоне посуды, чтобы потом снова сползти
вглубь, под одеяло.
- Довольно, мамаша, хулиганить, - сказал наконец Витя.
Неожиданно раздались голоса.
- Вот эта, - пробубнил чей-то глухой голос за дверью, и в комнату вошел
необычайно солидный, пожилой человек с портфелем. Вид у него был не в меру
самодовольный и вместе с тем пришибленный, оглушенный. Самодовольный человек
была вся его внешняя оболочка, жирная и инертная, но в нем также сидел и
оглоушенный человечек, который, казалось, вот-вот выпрыгнет из оболочки и
накричит, но накричит единственно от страха.
Толстяк аккуратно отер пыль со стула, солидно и как-то чересчур
самодовольно сел, но тут же оглядел всех торопливым, перепуганным, как бы
выскакивающим из орбит взглядом: а не сделал ли я чего-нибудь неприличное.
Глаша открыла глаза и жирно потянулась всем телом.
Толстяк распахнул портфель и брякнул:
- Я - завуч школы. (Пришибленный человечек спрятался, и на Глашу
смотрело солидное, лишь слегка подпрыгивающее в своем довольстве лицо.) - Вы
Глафира Яковлевна?
- Буду ей, - отвечала Глаша.
- Видите, дело в том, что письмецо на вас есть, от ученика нашего 4-го
класса... К награде просит Вас мальчик представить... Чуть не памятник вам
поставить.
Витя бросил пищу и подошел к завучу:
- По-ученому что-то говорите... Что вы хотите сказать?
- Ничего, ничего, товарищ, - опять необычайно важно, даже склонив
голову набок, ответил завуч. - В письме наш ученик очень хвалил вашу жену...
К награде просил представить... На работе повысить... Два письмеца послал: в
милицию и администрацию школы... Психологически крайне интересно.
В это время в коридоре опять послышался шум, и в комнату влетела
женщина лет пятидесяти вместе с тоненьким, трясущимся существом лет
одиннадцати.
- Ты ответишь за свой разврат, сучка, - набросилась она на Глашу, -
мальчишку до чего довела... В петлю лезть собрался... Еле вынули...
- Позвольте, позвольте, почему петля? - закричал завуч и двинулся на
женщину. - Письмо было, а не петля.
В это время дверь распахнулась и вошла Вера Иосифовна. В руках она
держала ослепительно-белый букет цветов. На минуту все смешалось. Мать
мальчика кричала, что ее Коля хотел повеситься; завуч самовлюбленно напирал,
что было только письмо; Глаша ошалела и была раздражена, что ей не дают
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг