Юрий Мамлеев.
---------------------------------------------------------------
OCR: Ихтик http://www.ufacom.ru/~ihtik/ б http://www.ufacom.ru/~ihtik/
---------------------------------------------------------------
Прыжок в гроб
Время было хмурое, побитое, перестроечное. Старичок Василий об этом
говорил громко.
- И так жизнь плохая, - поучал он во дворе. - А ежели ее еще
перестраивать, тогда совсем в сумасшедший дом попадешь... Навсегда.
Его двоюродная сестра, старушка Екатерина Петровна, все время болела.
Было ей под семьдесят, но последние годы она уже перестала походить на себя,
так что знакомые не узнавали ее - узнавали только близкие родственники. Их
было немного, и жили они все в коммунальной квартире в пригородном городишке
близ Москвы - рукой подать, как говорится. В большой комнате, кроме самой
старушки, размещалась еще ее сестра, полустарушка, лет на двенадцать моложе
Катерины, звали ее Наталья Петровна. Там же проживал и сын Натальи - парень
лет двадцати двух, Митя, с лица инфантильный и глупый, но только с лица.
Старичок Василий, или, как его во дворе называли, Василек, находился рядом,
в соседней, продолговатой, как все равно гроб на какого-нибудь гиганта,
комнате.
В коммуналке проживали еще и другие: не то наблюдатель, не то колдун
Кузьма, непонятного возраста, и семья Почкаревых, из которой самый развитой
был младенец Никифор. Правда, к сему времени он уже вышел из младенчества и
стукнуло ему три с половиной года. Но выражение у него оставалось прежнее,
словно он не хотел выходить из своих сновидений, а может быть, даже из
внутриутробного состояния. Потому его так и называли соседи: младенец.
Екатерина Петровна болела тяжело, даже как-то осатанело. Болезнь
прилепилась к ней точно чума, но неизвестная миру. Возили ее по докторам,
клали в больницы - а заболевание брало свое, хотя один важный доктор заявил,
что она якобы выздоровела. Но выздоровела, наверное, только ее мать - и то
на том свете, если только там болеют и выздоравливают. Другой доктор так был
обозлен ее неизлечимостью, что даже пихнул старушку во время приема. После
каждого лечения Екатерина Петровна тяжело отлеживалась дома, но все чахла и
чахла. Родственники - и сестра, и Митя, и дед Василек - измотались с ней и
почти извели душу.
Тянулись месяцы, и старушка все реже и реже обслуживала сама себя.
Только взрослеющий младенец Никифор не смущался и уверенно, словно
отпущенный на волю родителями, забредал иногда к Екатерине Петровне и,
замерев на пороге, подолгу на нее смотрел, положив палец в рот. Екатерина
Петровна порой подмигивала ему, несмотря на то что чувствовала - умирает.
Возьмет да и подмигнет, особенно когда они останутся одни в комнате, если не
считать теней. Никифору очень нравилось это подмигиванье. И он улыбался в
ответ. Правда, Екатерине Петровне иногда казалось, что он не улыбается ей, а
хохочет, но она приписывала это своему слабеющему уму, ибо считала, что
умирает не только тело, но и ум.
Никифор же думал по-своему, только об одном - взаправдашняя Екатерина
Петровна или нет. Впрочем, он не был уверен, что и он сам взаправдашний.
Мальчугану часто снилось, что он на самом деле игрушечный. Да и вообще
пришел не в тот мир, куда хотел.
Митя не любил младенца.
- Корытники, когда еще они людьми будут, - улыбался он до ушей,
поглядывая на стакан водки. - Им еще плыть и плыть до нас. Не понимаю я их.
Старичок Василий часто одергивал его:
- Хватит тебе, Митя, младенца упрекать. Неугомонный. Тебе волю дай - ты
все перестроишь шиворот-навыворот. У тебя старики соску сосать будут, -
строго добавлял он.
То ли наблюдатель, то ли колдун Кузьма шмыгнет, бывало, мимо открытой
двери, взглянет на раскрывшего от удивления рот мальчугана Никифора, на
мученицу Екатерину Петровну, онемевшую от неспособности себе помочь, и на
все остальное сгорбившееся семейство - и ни слова не скажет, но вперед по
коридору - побежит.
Наталье Петровне хотелось плюнуть в его сторону, как только она видела
его, - но почему именно плюнуть, она объяснить себе не могла. Она многое не
могла объяснить себе - например, почему она так любила сестру при жизни и
стала почти равнодушна около ее смерти, теперь.
Может быть, она просто отупела от горя и постоянного ухаживания за
сестрой. Ведь в глубине души она по-прежнему любила ее, хотя и не понимала,
почему Катя родилась ее сестрой, а не кем-нибудь еще.
Старичок Василек, так тот только веселел, когда видел умирающую Катю,
хотя вовсе не хотел ее смерти и, наоборот, вовсю помогал ее перекладывать и
стелить для нее постель. Веселел же он от полного отсутствия в нем всякого
понимания, что есть смерть. Не верил он как-то в нее, и все.
Только племяш умирающей - Митя - все упрощал. Он говорил своей матери
Наталье:
- Плюй на все. Будя, помаялись. Одних горшков сколько вынесли. Чудес,
маманя, на свете не бывает. Смирись, как говорят в церкви.
В январе старушку отвезли опять в больницу, но через десять дней
вернули.
- Лечение не идет, - сказали.
"Безнадежная, значит", - подумала Наталья. И потянулись дни - один
тяжелей другого. Катерину Петровну уже тянуло надевать на свою голову ночной
горшок, но ей не позволяли. Потом вдруг она опомнилась, застыдилась и стала
все смирней и смирней.
Но оживала она лишь тогда, когда младенец Никифор возникал, и то
оживала больше глазом, глаз один становился у нее точно огненный - так она
чувствовала Никифора. Младенец же таращил глаза - и ему казалось, что
Екатерина Петровна не умирает, а просто стынет, становясь призраком. И он
радостно улыбался, потому что забывал бояться призраков, относясь к ним как
к своим игрушкам.
Боялся же мальчуган того, чего на свете нет.
Колдун-наблюдатель Козьма, завидев Никифора, порой бормотал про себя
так:
- Пучь, пучь глаза-то! Только меня не трогай! Знаем мы таких...
Колдун пугался и вздрагивал при виде младенца. Знатоки говорили, что
такое может происходить потому, что младенец чист и что, мол, душевная
чистота вспугивает колдунов. Но Козьма только хохотал на такие мысли.
- Ишь, светломордники, - шептал он. - Я не младенцев боюсь, а Никифора.
Потому что отличить не могу, откуда этот Никифор пришел, от какого духа.
Между тем доктор, серьезный такой, окончательно заявил: возврата нет,
неизлечима, скоро умрет Екатерина Петровна, но полгода протянуть может, а то
и год.
Но время все-таки шло. Прошел уже февраль, и двоюродный браток-старичок
Василий уже десятый день подряд бормотал про себя: "Мочи нет!" Старушка еле
двигалась, порой по целым дням не вставала. Слова о неизлечимости и близость
смерти совсем усугубили обстановку. И однажды Василек и сестра уходящей,
Наталья Петровна, собрались рядком у ее изголовья. Начал Василек, ставший
угрюмым.
- Вот что, Катя, - твердо промычал он, покачав, однако, головой, - нам
уже невмоготу за тобой ухаживать. У Натальи сердечные приступы, того гляди
помрет. Во мне даже веселия не стало. Все об этом говорят. Мне страшно
оттого, - тихо добавил он.
Старушка Екатерина Петровна замерла на постели, голова онеподвижела, а
глаза глядели на потолок, а может быть, и дальше.
- С Мити толку нет: молодой, но пьяный, больной умом и ничего не хочет.
Управы на него нет. Денег нет. Сил нет.
Наталья Петровна побледнела и откинулась на спинку стула, ничего не
говоря.
- Ты же все равно умрешь скоро, - сквозь углубленную тишину добавил дед
Василий.
- И што? - еле-еле, но спокойно проговорила Катерина.
- Тянуть мы больше не можем, - прошептала Наталья. - И чево тянуть-то?
- Конец-то один, Катерина. Ну проживешь ты еще полгода, ну, месяцев
семь, и что толку? И себя изведешь, и нас раньше времени в могилу отправишь,
- вставил Василий.
- А я не могу тотчас помереть, родные мои. Нету воли, - проговорила
Екатерина Петровна и положила голову поудобней на подушке.
- Попить дать? - спросила сестра.
- Дай.
И та поднесла водички. Старушка с трудом выпила.
- Ну?
- Что "ну", Катерина, - оживился Василек. - Тебе и не надо чичас
умирать. По своей воле не умрешь. Давай мы тебя схороним. Живую, - Василек
посерьезнел. - Смотришься ты как мертвая. Тебя за покойницу любой примет.
Схороним тихо, без шпаны. Ты сама и заснешь себе во гробе. Задохнешься
быстро, не успеешь оглянуться. И все. Лучше раньше в гроб лечь, чем самой
маяться и нас мучить. Думаешь, боязно? Нисколько. Все одно - в гробу лежать.
Мы обдумали с Натальей. А Митя на все согласен.
Воцарилась непонятная тишина. Наталья стала плакать, но дедок ничего,
даже немного повеселел, когда выговорился до конца. Екатерина долго молчала,
все сморкалась.
Потом сказала:
- Я подумаю.
Наталья взорвалась:
- Катька! Из одного чрева с тобой вышли! Но сил нет! Уйди
подобру-поздорову! А я потом, может быть, скоро - за тобой! Способ хороший,
мы все обдумали, все концы наш районный врач, Михаил Семенович, подпишет,
скажем ему, померла - значит, померла. Сомнений у него ни в чем нет, он тебя
знает.
Василек насупился:
- Ты, главное, Катерина, лежи во гробу смирно, не шевелись. А то тебя
же тогда и опозорят. И нас всех. А не шевелишься - значит, тебя уже нету...
Все просто.
Катерина Петровна закрыла глаза, сложила ручки и тихо вымолвила:
- Я еще подумаю.
- Ты только, мать, скорей думай, - почесал в затылке Василек. - Времени
у нас нету и сил. Если тянуть, то ты все равно помрешь, но и Наталью
утащишь. А что я один без двоюродных сестер делать буду? Пустота одна, и
веселье с меня спадет. Благодаря вам и держусь.
Наталья всплакнула.
- Умирать-то ей все же дико, Васек.
- Как это дико? А что такое умирать? Просто ее станет нету, и все, но,
может, наоборот, нас станет нету, а она будет. Чего думать о смерти-то, если
она загадка? Дуры вы, дуры у меня. И всю жизнь были дуры, за что и любил
вас.
Екатеринушка вздохнула на постели.
- Все время нас с Наташкой за дур считал, - обиженно надула она старые
умирающие губки. - Какие мы дуры...
- У нас только Митя один дурак, - вмешалась вдруг Наталья. - Да муж
мой, через год пропал... А больше у нас никого и не было. Ты подумай, Катя,
глубоко подумай, - обратилась она к сестре. - Мы ведь тебя не неволим. Сама
решай. В случае твоего отказа если растянем, то, может быть, вместе и
помрем. У Василька вон инфаркт уже был. Один Митяй останется - жалко его, но
его ничем не исправишь, даже если мы останемся.
На этом семейный совет полюбовно закончился. Утром все встали какие-то
бодрые. Старушка Катерина Петровна стала даже ходить. Но все обдумывала и,
думая, шевелила губами.
К вечеру, лежа, вдруг спросила:
- А как же Никифор?
- Что Никифор? - испугался Василек.
- Он мне умирать не велит, - прошептала старушка.
- Да ты бредишь, что ли, Катя? - прервала ее Наталья, уронив кастрюлю.
- Какой повелитель нашелся!
- Дай я с ним поговорю.
- Как хочешь, Катя, мы тебя не неволим. Смотри сама, - заплакала
Наталья.
Привели Никифора. Глаза младенца вдруг словно обезумели. Но это на
мгновение. Наталья дала ему конфетку. Никифор съел.
- Будя, будя, - проговорил он со слюной.
И потом опять глаза его обезумели, словно он увидел такое, что взрослые
не могут увидеть никогда. А если раньше когда-нибудь и видели, то навсегда
забыли - словно слизнул кто-то невидимый из памяти. Но это длилось у
Никифора мгновение.
Катерина смотрела на него.
- Одобряет, - вдруг улыбнулась она и рассмеялась шелковым, неслышным
почти смехом.
Вечер захватила тьма. Колдун-наблюдатель Козьма внезапно исчез. Наутро
Екатерина Петровна в твердом уме и памяти, но робко проговорила, зарывшись в
постель:
- Я согласная.
Виден был только ее нос, высовывающийся из-под одеяла. Василек и
Наталья заплакали. Но надо было готовиться к церемонии.
- Вам невмоготу, но и мне невмоготу на этом свете, - шептала только
Катерина Петровна.
После такого решения она вдруг набралась сил и, покачиваясь, волосы
разметаны, заходила по комнате.
- Ты хоть причешись, - укоряла ее Наталья Петровна. - Не на пляже ведь
будешь лежать, а в гробу.
Катерина Петровна хихикнула.
Один Митя смотрел на все это, отупев.
- Ежели она сама желает, то и я не возражаю, - разводил он руками, -
мне горшки тоже надоело выносить и промывать.
- Ты только помалкивай, - поучал его Василек. - Видишь, люди кругом
ненормальные стали. Глядишь, и освистят нас, если что...
- Она-то согласная помереть, но сможет ли, - жаловалась Наталья. -
Хорошо бы до опускания в землю померла. По ходу.
Начались приготовления. А Екатерине Петровне стало что-то в мире этом
казаться. То у сестры Натальи Петровны голова не та, точно ее заменили
другой, страшной, то вообще люди на улице пустыми ей видятся (как присядет
Екатеринушка у окошечка), словно надуманными, то один раз взглянула во двор
- брат-дедок Василек за столом сидит без ушей. То вдруг голоса из мира
пропали, ни звука ниоткуда не раздается, будто мир беззвучен и тих, как
мышь.
Старушка решила, что это ободряющие признаки.
Наступил заветный день.
- Сегодня в девять утра ты умерла, Екатеринушка, - ласково сказал дед
Василий. - Лежи себе неподвижно на кровати и считай, что ты мертвая. Наталья
уже побежала к врачу, Михаилу Семеновичу, - сообщить.
Старушка всхлипнула и мирно согласилась.
- Не шевелись только, Катя, Христом-Богом прошу, - засуетился Василек.
- Ведь скандал будет. Еще прибьют и тебя и меня. Зачем тебе это?
- Я согласная, - прошептала тихо старушка.
- А я за Почкаревыми сбегаю. Пусть соседи видят, - и Василек двинулся к
двери.
- А где Митька? - еле выдохнула старушка.
Василек разозлился:
- Да ты померла, Катя, пойми ты это. Уже девять часов пять минут. При
чем тут Митька? Он сбег от страху и дурости.
- Поняла, поняла, Василий.
- Гляди, какая ты желтая. Покойница на веки вечные.
И Василек хлопнул дверью.
Скоро пришли супруги Почкаревы, просто так, взглянуть. Старушка не
храпела, не двигалась, не шипела.
- Тяжело видеть все это, - проговорил Почкарев и тут же исчез.
Почкарева же нет - подошла поближе, внимательно заглянула в лицо
Катеринино. Дедок даже испугался и от страха прыгнул в сторону.
- Царствие ей небесное, - задумчиво покачала головой Почкарева. -
Старушка невинная, беззлобная была!
- Она уж теперь в раю! - из угла выкрикнул Василек.
- Это не нам решать, - сурово ответила Почкарева и вышла.
- Ну, что? - тихо-тихо спросила Екатеринушка исчезающими бледными
губами.
Василек подскочил к ней.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг