Но они и в обычной смерти и жизни от этого веселей становятся. Такая уж
у них всех натура. Один Спиридон иногда отбивается: бегун он. Бегает по
всей Рассее, от одной загадки к другой. А загадки на каждом шагу. Милые
они детки, это правда, Тань.
- Григорий Дмитриевич, вы вот сказали, что видели меня во сне, - опять
раскраснелась Таня.
- Да я пошутил, Танюша, пошутил. Не во сне я тебя видел, а наяву, в
действительности, но в далеком мире, таком далеком, в смысле пространств и
времен, что и сказать я тебе не решаюсь: испугаешься еще... А я пугать не
люблю, хотя люди меня пугаются, но я от страха этого лечу. Ты и сейчас
там, Таня, а по человечьему раскладу и пониманию - только еще будешь там.
Но не скоро, ох, не скоро, Танюша...
- Да... а где же? - нелепо пробормотала Таня.
- А, Танюша, голосок твой задрожал, - хмуро прохрипел Орлов. Глаза его
огромные слегка улыбнулись. Он посмотрел отвлеченно на нее. - Вот ты какая
здесь. А там ты будешь совсем другая. Другая, дочка, другая. Ты даже и
вообразить сейчас не сможешь, какая ты будешь. Воображение рухнет, и не
представишь. Вот так, - добродушно закончил он.
Таня смутилась не то от страха, не то от радости.
- Не бойся, не бойсь. Ты же бессмертная, чего тебе бояться. Не утка
ведь... Пей, квасок-то, пей.
- Что в нас вечно, ее Юрий Николаевич учит, - улыбнулась Марина,
разряжая ситуацию. - И меня, когда-то кто-то учил...
- О, Буранов - это настоящее, - развел руками Орлов и выпил кваску. -
Правильно учит. Как же без вечного. Срам один жить без Абсолюта. В пылинку
превратишься, черти, и те засмеют, - чуть даже с жалостливой интонацией,
но не без потусторонней иронии проговорил Орлов.
- Мы не раз Буранова спрашивали о вас, Григорий Дмитриевич, - сказала
Марина. - Но на этот вопрос он все время молчит.
- Хорошо молчит, хорошо, - ответил Орлов. - Недаром говорят, что слово
- серебро, а молчание - золото. - Человеческие выражения на его лице
мелькали и исчезали, как тени.
- А о чем же вы говорили со мной там, то есть бог знает где? -
собралась с духом Таня. - Если можно так выразиться...
Орлов остолбенело и серьезно на нее посмотрел.
- Но это же передать невозможно! Вы что, Таня? Там все иное. Не
мечтайте о том, что вы говорили там. Для вас же лучше будет...
Танечка даже глотнула слюнку:
- Я чувствую, что вы говорите правду, истину. Так вот какая я буду...
Непостижимая себе...
- Обычная история, - поддакнул Орлов. - И не пытайтесь проникнуть. Не
дай бог...
Кстати, могу вас поздравить: вы дали мне там один очень полезный
совет... Я им непременно воспользуюсь... Когда меня здесь не будет.
У бедной Тани даже появились слезы на глазах, но волосы, казалось,
чуть-чуть встали дыбом.
- Таня, не переживай из-за непостижимости себя... Не переживай, -
быстро проговорила Марина и сжала ее нежную ручку.
Павел обалдело молчал, думая. Квас не пил.
- О, я порезался тут, - вдруг сказал Орлов и показал руку, из которой
небольшой струйкой текла кровь. - За гвоздь задел. Ничего.
Таня была потрясена этим не меньше, чем намеком о себе, "будущей": как,
у Орлова есть кровь, и она течет?! Она с диким недоумением посмотрела на
руку и потом на лицо Орлова. Марина расхохоталась. Орлов улыбнулся. Кровь
перестала течь. Павел по-прежнему цепенел.
- А мы совсем забыли нашего юного друга, - обратился Орлов к своим
гостям. - Чую я, вы из-за него ко мне приехали? Что случилось?
Павел взял себя в руки и все подробно рассказал. Орлов расхохотался
так, что еле удержался на стуле. И, наверное, минут пять потом хохотал, не
унимаясь.
- Вот угораздило вас, беднягу, в этакую ловушечку, молодой человек, -
наконец выговорил он. - Извините, в связи с этим я вспомнил один эпизод из
моей одной очень отдаленной жизни... Весьма тайно-забавный... Со
значением... Потому и хохотал так долго.
- Мне было не до смеха, - вставил Павел. Орлов немного поостыл.
- Дети вы, дети, - сказал он, опять отпив кваску.
- Ну ладно, - он махнул рукой в сторону Павла. - Что вы переживаете: вы
же остались живы и вернулись. Если б застряли, было бы хуже.
- Я не могу понять! - вдруг закричал Павел, - как может сохраняться
прошлое не в виде проекции, тени, а в живом физическом виде?!! Как это
может быть?!! Моя мать умерла, и, значит, в то же время она осталась жива,
пусть и в прошлом? Она живая и мертвая одновременно? Или это не она, а
кто-то другой в ее теле!! У меня ум раскалывается, я не могу жить так
больше!
Павел даже стал топать ногами, сидя.
Орлов отрезал ему черного хлебца, намазал маслом, посыпал солью и
сказал:
- Съеште. Вкусно. По-деревенски. Павел ел.
- Удивляюсь я людям, - развел руками Орлов. - Ну так, слушайте. Здесь и
понимать нечего. Это просто реальность, относительная, конечно, как и все
в этом мире полуиллюзий, - но бывает, и все. Это надо принимать как есть.
Вы же пытаетесь объяснить то, что по принципу вне человеческого разума,
вне понятий и концепций, вы пытаетесь объяснить то, что объяснить
полностью на таком детском уровне невозможно. Отсюда и ощущение краха...
Конечно, можно и по этому поводу легко воссоздать какое-нибудь приличное
объяснение, но к действительности это будет иметь весьма вялое отношение.
То, что вы увидели - просто есть, и все. Понимать такое - то же самое, что
топором рисовать китайские миниатюры... плюньте вы на свои ум, тоже мне
сокровище, это просто маленькое приспособленьице. Забудьте об уме. Есть
ведь такое помимо вашего ума... огого-го-го! - и Орлов даже как-то дико
произнес это "ого-гого!", так что Павел испугался.
- Мне и говорить на языке ума тошно, - добавил Орлов. - Но уж ради
вас...
- Вспомните, наконец, моих гостей, - продолжал он, - сегодняшних.
Увидев меня, пусть в виде пустоты, они пляшут, иногда рвут на себе волосы,
прыгают, древние былины поют - никому не известные, кстати, включая и их
самих, естественно...
Почему они так? Да если бы они это пытались понять или объяснить, я бы
их прогнал. Они именно и не пытаются понять, но, увидев мою пустоту,
прыгают, вопят, ползают, открывают в себе свои миры... Вам прыгать не
надо, но ум свой не тревожьте зря.
Павел вдруг просветлел.
- Он согласен, - добавила Марина.
- А дьявола-то вы... как?! - вдруг выпалил Павел.
- Опять за свое, - удивился Орлов. - Неужели не надоело?.. Да знаю я
его, знаю.
Ну и что?.. Как его не знать, когда он везде... Князь мира сего... Один
даже вот тут, на вашем, Павел, стуле сидел, условно говоря. Быстро сбежал.
Они меня боятся. Не выносят, - задумчиво, и даже с огорчением, заключил
Орлов. - Власть у них маленькая, Павлуша, как у слонов в джунглях. В своей
сфере они сильны, даже очень. Но вне отведенного им региона - они ничто.
Нашли кого бояться, никаких подлунных бездн у них нет. Люди и то - выше,
интересней бывают по своей скрытой природе. Драчливы они к тому же, с
неземными комплексами, и вообще, на мой взгляд, смешные существа.
Метафизически, может быть, негодяи, не спорю... Хотя и их понять можно. Но
вы меня отвлекаете всякой ерундой... Из-за вас, Павел, в какой-то быт
уйдешь. Вы еще русалок вспомните...
Марина с каким-то совершенно потусторонним нетерпением перебила его:
- Григорий Дмитриевич, вы вот спросили, люблю ли я вас?! Как это можно
понять?
Гриша медленно повернул свою почти бычью по огромности голову к ней и
проговорил, вздохнув:
- Ну, наконец-то! Вот это уже серьезный разговор. Так вот, послушайте,
Марина.
Если бы вы сказали, что любите, это означало бы, что вы принимаете меня
не за то, кто я есть. Это было бы очень печально, потому что еще означало
бы, что я ошибался в вас. К счастью, вы так не ответили... Меня нельзя
любить, Марина, потому что любить можно только то, что относится к бытию,
к жизни, проще говоря, к тому, что существует. А я, Марина, далеко, далеко
ушел от всего этого, от всего, что есть, хотя как будто я тут... Ты вот,
Таня, - Орлов взглянул на Самарову, - себя любишь, я имею в виду, твое
высшее Я, вечное Я, ибо Бытие в нем... Да, да, ты любишь Себя, и ваш
Буранов этому учит, и хочешь к Себе прийти... А я, Таня, ушел от Себя,
далеко, далеко... Меня нет, кого же тогда любить?
Орлов встал и медленно подойдя к Марине, положил ей руку на плечо.
- И ты, Марина, любишь Себя, но совсем по-иному, конечно, совсем
по-иному.
Например, страшную черную точку внутри себя - ведь любишь?.. А я,
Марина, от Себя далеко ушел, а ты все-таки к Себе идешь, пусть и к жуткой.
Но я, Марина, не у Себя, далеко, далеко, и никаким языком этого не
выразишь.
И он отошел от Марины.
У нее вдруг побежали слезы - внезапные, живые.
- Я знаю, знаю, - сказала, она - и как же?
- Ко мне нельзя испытывать, - холодно ответил он, - любовь или
ненависть и так далее, все человеческое... Ко мне можно испытывать нечто
иное... - по его лицу прошла молния... но чего? Другого сознания,
духовного огня, света, тьмы - было непонятно.
Марина вдруг встала.
- К вам можно испытывать тоску. Запредельную тоску.
- Это уже ближе к истине, - усмехнулся Орлов. Не обо мне тосковать,
конечно, а я могу вызывать некую притягивающую, запредельную тоску? Так
тебя понимать?
Марина кивнула головой.
- Да. Вы, кстати, Марина, при мне становитесь еще более дальней.
Смотрите, не потеряйтесь.
Марина опять села на стул в какой-то растерянности, точно не знала, что
с собой делать.
- Вы ушли от своего вечного Я, - тихо сказала она, - от Абсолютной
Реальности в какую-то иную бесконечность...
- Что вы, плачете, Марина? - спокойно спросил Орлов. - Вот уж не ожидал
от вас.
Нельзя же в конце концов так реагировать на то, что лежит за пределом
мира людей. Вы это сами отлично знаете... Как велика все-таки слабость у
чело-веков.
Как они слабы... Надо же... И все потому, что считают себя смертными, -
искренне удивился Орлов. - Ну, Таня, понятно, она сверхнежная, но и она,
кажется, пока не плачет... а вы-то что?.. Значит, и вы немного... что-то
осталось, Марина...
да?., от прошлого, от человеческого?.. Что ж, бывает, бывает...
И он с неуклюжей симпатией, видимо, с трудом заставляя себя проявлять
"человеческое", подошел и слегка похлопал Марину по руке.
Потом медленно сел в свое кресло.
- Значит, все-таки жизнь, существование? Да?.. Ну вот посмотрите все
трое, и вы, Павел, очнитесь, взгляните на эту пустую тарелочку посередине
стола... Так... А что вы теперь видите?
Сначала в пространство вошло что-то незнаемое, а далее... все оцепенели
от ужаса.
- Правильно. Голову. Пока овечью. Отрезанную. В крови. Браво!.. Ну что,
жалеете?!. Глазки у овечки беспомощно прикрыты...
Безмолвие было ответом.
- Можно ее поджарить... Видите ее?.. А теперь видите?.. Нет!
Окровавленная голова исчезла. Так и этот мир. Он есть и его нет.
- Да-а-а, - наконец медленно протянула Таня, покрытая потом.
- А что? Чувствуете себя неловко? Вот следы крови остались на
скатерти... Но это же сущая ерунда, Танечка... В древности, так сказать,
квалифицированные младенцы знали, когда это вызывается. Я же не сотворил
эту голову из воздуха... Но и ваше сознание в этом участвует. Вы тоже в
некотором роде адепты... Кстати, даже когда вы спите - никакого мира для
вас нет. Он исчез, пока вы не проснетесь.
Орлов взглянул на Таню.
- Значит, головка больно жалкая была... отрезанная... Это потому, что в
вас жалость есть...
- Но вы нас не жалеете, Григорий Дмитриевич! - выпалил Павел.
- Нет, это неправда. Жесткость сейчас стала гораздо более человеческой
чертой, чем жалость, но все это ниже моего восприятия... А я вас, кстати,
жалею, хотя мне это не очень свойственно. Но что делать, - добродушно
вздохнул Орлов, - с кем поведешься, от того и наберешься... Я, например,
легко мог бы вам продемонстрировать иную картину... И отрезанную
человеческую голову...
Взаправдашнюю, но из так называемого прошлого... Ну, к примеру, XVI
век, и головка-то из предков, родственников, так сказать, ваших...
Называть кого - не буду, не буду... Но главное - головка-то женская,
красивая, казненная, причем по ошибке, невинная, значит, особа была,
молоденькая... После отпадения голова еще шептала что-то... минуты
две-три... в корзине... одна. Мы вот и расшифровывали бы ее шепот. Это
бывает...
Палачи рассказывают, что иной раз целые корзины голов шепчут... Не все
плачут, иные ругаются, или о первой любви шепчут. Крепитесь, крепитесь,
друзья...
Показать? В ответ - замогильная тишина.
- Можно увидеть и нечто гораздо более худшее... Но я вижу, вы и так
расстроены.
И к тому же, по большому счету, зачем вам этот театр времен, я - не
маг, не волшебник, мне самому это противно...
Орлов добродушно поморщился.
- И вас травмировать к тому же не хочу. Моя цель была самая детская,
воспитательная: показать вам мир, сущее, так сказать, в его голом виде,
чтобы вы хоть немного набрались потом мужества, хотя бы поняли лицом к
лицу, что вам мужество необходимо, до тех пор, пока вы не выберетесь из
этого круговорота...
Может, посмотрим все-таки головку-то в крови, нежную, невинную,
молодую, женскую, что-то шепчущую там, в корзине, скорее всего молитву?..
Нет, нет, и не просите, не надо, хватит с вас овечьей головы... Та хоть не
шепчет...
Покорная... Но элементарного мужества надо набираться... а,
интеллигенция? - Орлов посмотрел на Павла. - Иначе трудно будет: головки
женские - это ведь пустяки по сравнению с тем, что может быть...
- Простите меня, Григорий Дмитриевич, - нелепо сказал Павел.
- Ничего, ничего, вы же у нас маленький пока. А вот перед Мариной и
даже где-то Таней я извинюсь за свои слова. Я имел в виду только
физическое мужество, и оно сейчас необходимо. А духовного мужества у
Марины той же, слишком даже много, я бы сказал, а это в конечном счете
несравнимо важней и действенней, но иногда опасней... А теперь сеанс
закончен. Будет что вспомнить. Может, пивка выпьем?..
У меня есть домашнее. По древнему способу приготовленное, наше родное,
российское, одна старушка мне сотворяет такое...
Все как-то молча, но с удовольствием согласились. Быстро накрыли на
стол, кровь овечки смыли ("в тот мир пролилась, что ли", - подумал Павел),
появилось пиво в деревенских кувшинах... Выпили... Понемногу тишина
рассеялась.
К Танечке первой вернулся земной разум.
- Скажите, Григорий Митрич, - начала она, отпивая душистое пивко, -
суету мира сего вы нам показали убедительно. Наглядно. И его бытие тоже.
Но ведь есть вечное нетварное Я внутри нас. И вы тоже от него ушли...
Может быть, и это вы нам объясните, в таких же ярких красках, так же
впечатляюще? С телом понятно, а что с ним, с этим нетварным светом?
Орлов расхохотался.
- Много хотите, Танечка... Если серьезно, - его лицо вдруг стало
совершенно отрешенным, - то вот здесь наши коммуникации обрываются,
телефон не работает...
Забудьте... Язык, понятия здесь беспомощны, бездна недоступна, и полна
она не звездами, а непроницаемой тьмой... Это насчет так называемого
"ухода" от вечного Я и Света.
- Но мы ведь, наоборот, именно это Вечное и хотим реализовать. Вершина
мировой духовной традиции... - ответила Таня.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг