загорались каким-то потусторонним приятием того, что здесь, и даже
ненормальной пугающей восторженностью, словно он вдруг очухивался и видел
чужой, но живой мир. Поэтому мертвенность нередко с него сходила, и тогда
обычное изумление переходило в крайне-экстремальное. И такие ощущения
живого и мертвого монотонно чередовались в нем.
Наконец Павел просто стал напрямую умолять Никиту описать его эпоху и
то, каким образом он попал в провал и очутился здесь.
Не сказать, что Никита не понял его, но реакция произошла не та. Он
схватился за голову, расширил и без того широкие глаза, помолодел и стал
бормотать, что все, что связано со временем - опасно, но ничего нельзя
менять. Это был хоть какой-то, пусть слишком общий, но вразумительный
ответ. Затем пошло обычное, и Павел ничего не понял. И в глазах Никиты он
все-таки почувствовал, наряду со знанием, какое-то подлинное безумие,
которое было само по себе и ни от чего не зависело. Но только иногда это
пересекалось со знанием.
На скамейку рядом с ними бухнулся алкоголик и утвердил, что надо
выпить. Но потом заглянул в глаза Никиты и тут же отбежал - в другую
компанию. На его место села молоденькая девушка и тоже посмотрела на
Никиту. Но во взгляде ее было такое знание, что Павлу стало страшно. Поезд
остановился, надо было выходить, и Павел, на минуту задержавшись, вдруг
спросил ее:
- Вы узнали, кто он?
- Почему же нет. Конечно, узнала. Я читаю по глазам все.
У Павла была мысль остаться, схватить старика, но по инерции он
двинулся за ним, они выскочили... Павел отчаянно глянул в окно. Девушка
смотрела на них и загадочно улыбалась. Ее губы что-то прошептали. Павлу
показалось: "Ничего не бойтесь". Он махнул ей рукой, поезд тронулся, и
Павел с ужасом осознал, что больше никогда ее не увидит. Она, его
соотечественница (как это много значит), могла бы легко рассказать ему
все. Но она унеслась в пространство, в дремучие бесконечные, но родные
леса.
Поезд стремительно уходил в российскую запредельность.
Никита стоял на платформе неподвижно, словно древняя мумия. Павел
неприязненно на него взглянул: та знает, а этот - не знает, или не хочет,
а может, и не в силах говорить. Что делать?
В ответ Никита добродушно указал рукой на какой-то непритязательный
пятиэтажный дом вдали. Павел подумал, что, может быть, эта девушка просто
умеет читать суть и судьбу по глазам (такое известно), и немного
успокоился. Но в душе было ощущение, что она "знает" из другого источника
гораздо более глобального и невероятного.
Пошли к пятиэтажке. Никита все время спотыкался, падал, словно шел по
лунной поверхности. Павел с трудом довел его до дома и, рассердившись,
отказался идти в квартиру: "Нет времени", - усмехнулся он. Никита
понимающе осклабился...
Но всего лишь через несколько дней Никита появился опять. И был прост.
Пришел он прямо к Павлу, домой (ибо Павел, естественно, дал ему адрес),
ранним утром.
У Далинина в этот день ночевал изрядно нагрузившийся Черепов. Они почти
всю ночь читали, разбирая нюансы прозы Лотреамона, в оригинале,
разумеется. Рядом лежали романы Густава Мейринка в хорошем новейшем
переводе... И вдруг резкий звонок.
Павел изумился. Никита прямо сиял и был доброжелателен, как дед-мороз.
Конечно, в той степени, в которой это было для него возможно.
Втроем забрались на кухню, и Никита, присев, улыбаясь, выпалил, очень
ясно, причем, как и положено людям XX или XXI века следующее:
- Меня стукнуть хотят... Наверное, по голове. Я так думаю, впрочем.
Павлуша чуть-чуть озлился:
- Еще яснее, еще яснее, Никита! Напрягись! Кто хочет стукнуть, чем и
почему, что произошло?
В конце концов из всех расспросов и ответов выяснилось, что за Никитой
стали следить. Кто - неизвестно. Но об этом намекал еще Кирилл, когда
Павел уезжал провожать Никиту. Причем следить начали довольно открыто и
агрессивно. В этом смысле и надо было понимать слова Никиты, что его хотят
стукнуть по голове.
Оживившись (и в чем-то даже просветленный), Никита рассказал за чаем и
квасом одну не очень уж и странную историю. Из его выразительного, но
спутанного рассказа выстраивалась следующая картина.
Два года назад, когда Никита еще жил на другой квартире, к нему
приходили. По ночам, гости. Их было двое. Сами отпирали дверь и входили.
Никита просыпался, но особо не двигался. Боялся больше самого себя, чем
их. Эти двое молча сидели в углу на стульях и наблюдали за ним. Пристально
и почти не отрываясь. Ничего иного не делали. Окно было большое и даже
ночью светлело. Под конец Никита так привык к этим угрюмо-молчаливым
ночным посещениям, что даже если просыпался, когда они с шорохом входили,
то сразу засыпал, даже похрапывая.
- Со мной ведь всякие явления происходят, особенно ночью, - оскалясь,
объяснял Никита. - И с головой тоже. Голова у меня сама по себе. Вот они и
наблюдали.
Сидели и смотрели. Записывали что-то потом.
- Он совсем четко говорит! - воскликнул Черепов, пораженный больше
ясностью изложения, чем "наблюдением". "То, что наблюдают - неудивительно,
а то, что он такой сегодня ясный, солнечный, прямо, как древний грек - это
невпопад", - подумал Клим.
Павел был с ним согласен. Но все-таки Никиту надо спасать. Ведь и
Кирилл подтверждал. Не ровен час - какой-нибудь маньяк скажет: или
объясни, или убью. А что Никита может объяснить, он никогда не произносил
больше двух-трех коротких фраз, ясных для современного человека. Только в
ярость войдут и пристукнут сгоряча.
- Эта опасность вряд ли от государства. Они бы действовали иначе.
Скорей - маньяки, Никита таких притягивает, - заключил Павел.
И тут Черепов проявил решительность.
- Никиту - к Ульяне! Дом огромный, она у меня сердобольная, припрячет.
Да и нам интерес - эдакий тип при нас.
- Я согласен быть при нас, - кивнул головой этот древний будущий
старичок, называемый Никитой.
В тот же день Никиту привезли в дом к Ульяне и спрятали.
Глава 29
Отметить спасение Никиты собирались почти все, знающие эту историю.
Решили только подождать дня три. Пусть привыкнет. Никита, правда, сначала
осерчал: сам перепрятывал себя в огромно-уютном деревянном доме, где
хозяйничала Ульяна Черепова, сестра Клима. Ее муж Виктор, хотя и
погруженный в свою в работу, одобрил спасение Никиты: он во всем одобрял
жену. Ульяна, прежде чем пригласить гостей, предупреждала: перепрятывайся.
"И это понятно, - жаловалась она (пухлая, родная) братцу, отдыхавшему
от вина. - Я Никиту полюбила. Это ж надо, куда его зашвырнуло: через
тысячелетия - назад к нам. Как такого не полюбить. Он у меня на мою кошку
в этом похож: Мурка-то, любит тоже перепрятываться. Знает, мир суров. То
собака, то гроза, то смерть. Но у Никиты сложней. Я думаю, Климушка, он от
своих мыслей перепрятывается. Они у него, наверное, жуткие для него
самого. Как ты считаешь?"
Разговор происходил на другой день после приезда Никиты, на терраске,
рядом со вбирающим в себя, зеленеющим, близким, но по-русски хаотическим
садом; где-то вдали тявкала собачка, за оградой начинался бесконечный
березовый, потом сосновый лес. Никита прятался чуть ли не в дупле (хотя
был накормлен). Там, где-то в глубине, он вспоминал свой отроческий сон,
приснившийся ему в его эпоху, лет через пятнадцать (по-нашему)
после его рождения. В чреве своего сна он видел огромное пространство,
покрытое лесами и полями, какие уже давно не существовали в его время, -
поэтому такое видение вызвало в нем ужас и восхищение. Больше всего его
поразило то, что в те времена (он так и ощутил во сне - древняя, очень
древняя эпоха) жили люди.
И эти люди не знали, например, что на свете присутствуют "они", которые
возникли потом. Да, эти древние многое, очень многое не знали. К счастью.
И зачем они так забавно интересовались всякими машинами, своей глупой
идиотской наукой - все это давно забыто, все эти нелепые ненужные игрушки,
о которых он чуть-чуть слышал в рассказах о древней истории. Потому что
пришли другие знания, основанные на ином, пред которыми все это оказалось
пылью.
Вспоминая свои отроческие сны, сны своего времени, Никита здесь, в
саду, однако, не плакал даже внутренне, потому что после отрочества
наступило такое - он и не хотел вспоминать об этом. Не плакал он и о том,
что попал в эту эпоху, которую так явственно увидел во сне, в своем нежном
сознании, и в сновидении являлись точно такие же странные деревья, которые
перед ним сейчас. Он вообще не умел плакать и не знал, что это. Но он, как
и люди древности во все времена, хорошо знал страдание. Только реакция у
него была другой - гораздо более страшной, чем слезы или бессильные
молитвы.
И Никита был очень благодарен, что его спрятали, но не потому что
боялся угроз, даже физической смерти и тому подобного, это было ничто в
сравнении с тем, что случалось в его эпоху, - просто ему понравилась сама
идея: спрятаться (хотя бы на время).
Черепов на сей раз плохо слушал сестру и вдруг перебил ее:
- Я-то, откровенно говоря, переживаю за Павла. Плохо, когда человек все
понимает и все равно идет, пусть хоть трава не расти, пусть хоть пропасть
впереди.
Значит, какая-то сила его ведет, а не он сам. Если уж идти в пропасть,
то в величайшую, немыслимую, а не в ту, куда он идет...
Ульянушка, которая вошла в ситуацию Павла совсем недавно, со слов
Черепова, только и ответила:
- Ему за нас надо держаться, за нас всех... Тогда не пропадет.
Хотя было солнечно, тени в саду было достаточно, и деревья, травы и
кусты создавали по-своему какой-то странный, хаотический уют, в котором
вместе с тем могло возникать самое великое и безумное.
И наконец она сказала:
- Не нужно, Клим. Нам всем надо быть здесь. Черепов кивнул головой.
- Одно не отрицает другое, - и он посмотрел на это пространство, тайное
по своей сути, в котором жил. - Да мы все и так живем где надо. Здесь у
нас что ни шаг, то метафизическая пропасть. Один Орлов чего стоит. На то
она и Россия...
В это время Павел уже сошел с электрички, направляясь к дому Череповых.
Он решил приехать раньше всех, тем более идея была не только в Никите, а
просто собраться всем (даже Орлов и Буранов откликнулись) в этом
уютно-мистическом, с занырами, доме, в гнезде, где рождались невиданные
метафизические грезы и реалии, в котором всегда можно было отдохнуть.
Кроме того, последние дни у него стали сдавать нервы: неожиданно и, в
конце концов, ни с того ни с сего. По утрам, когда он просыпался, ему
стало казаться, что вот и свершилось: стоит ему только выйти сейчас из
квартиры, и он увидит не шумную узнаваемую улицу, полную машин и знакомых
лиц, а... глухое селение, деревенскую телегу, дома, где вместо оконных
стекол - слюда, и конника в форме опричника времен Ивана Грозного... И
кругом лес... Оглянется, а позади не его дом, а чья-то избушка. Что ему
тогда делать? За кого его примут?
За выходца с того света? За видение, навеянное дьяволом? Кому он сможет
что-либо объяснить, даже если его язык будет понятен? Никому... в целом
мире... Если только, может быть, где-нибудь в келье, если только его
запрячут от греха подальше в монастырь, какой-нибудь прозорливец,
страстотерпец и великий молитвенник за всех по-своему поймет его и будет
хранить его и молиться за спасение его .души. Душа в глубине своей все
равно все та же, она вечная, и никакие провалы во времени не касаются
ее... А если попадешь черт знает куда, в такую "эпоху" и в какую-нибудь
страну, где даже ни одного твоего не то что слова, но и восклицания не
поймут?.. Никите-то хорошо, его приняли за слабоумного (пусть благодарит
материалиста-врача), стали обучать грамоте, слесарному делу... Значит, с
самого начала вел себя правильно, сообразил, чем для него все это может
кончиться. А сколько таких по всему миру погибло или заточено - в
сумасшедших домах, в камерах спецслужб или секретных институтов?
(Не один же Никита во всем миру эдакий)...
Такие грустные думы не переходили, однако ж, в веселую реальность, и
когда Павлуша срочно выглядывал из окошка - все было на месте. "Нервы
шалят, - укорял он себя. - Но это нормально. У всех бывает. Раз шалят,
надо на воздух, на природу". И пока Павел шел родными переулочками к дому
Улья-нушки, наслаждаясь отключенной тишиной и людьми в глубине тишины, он
все-таки решил, что не дай бог попасть в узнаваемую эпоху, даже
самую-самую удаленную, ибо уж если рвануть, то или запредельно далеко
назад, в страну чудес и истин, в Гиперборею (или, на худой конец, в
Атлантиду), или уж в будущее, к Рассвету и конечной Катастрофе, - только в
таком случае безумием беспредела оправдан риск. Во всем нужна
радикальность.
Наконец, вот и заветное гнездо. И что же Павел увидел, когда вошел в
сад? Высоко на дереве, у мощной ветки, собственно говоря, на ней, сидел
Никита и как-то восторженно-собачьи улыбался. (Перепрятки закончились).
Недалеко от дерева, на лужайке, за круглым столом сидели в летних
креслах Ульяна, Клим и муж Ульяны - Виктор. Они посматривали на Никиту -
не без этого.
Павел вошел в самую глубь разговора.
- Какой он из будущего?! - возмущенно возражал Виктор, указывая пальцем
на Никиту. - Да он просто псих. Мало ли кто что думает. Я знал одного, так
тот динозавром себя считал. На четвереньках от таких дум ползал. Еле
спрятали от психиатров. Пожалели.
Ульянушка хохотала; Черепов, однако, зевал.
- В этом доме можно иметь хоть один процент здравого смысла? -
продолжал Виктор.
- Я человек работящий, обыкновенный ученый, где уж мне до метафизики...
Но вы все все-таки на него взгляните?
На ветке Никита действительно кой-кого напоминал, правда, не психа, а
некое доисторическое существо, к тому же веселое.
Павла встретили с объятьями. Даже Никита хотел спрыгнуть с ветки, но
потом раздумал. Впрочем, несмотря на улыбающийся рот, глаза его
по-прежнему были навеки отсутствующие. Тут уже появилась небольшая
выпивка, и через полчаса после нежных разговоров и водки у Павла полегчало
на душе. Никита то подходил к столу, то уходил, иногда вдруг в водянистых
глазах появлялась ласка и он бормотал:
"Прятаться пойду..." Никто не возражал. "Ничего с него не возьмешь, -
грустно подумал Павел. - Как стена, а что за стеной?.. Да он и сам н"
знает, сам себя потерял, одни следы остались..."
Когда стемнело (а тьма наступила мистически неожиданно), усталые, все
разбрелись по комнатам. Никиту спрятали в малюсеньком закутке, он сам туда
тянулся: чем меньше, тем лучше", - шепелявил.
За один день он пристрастился к одной из кошек, Чернушке, и к маленькой
собачонке. Захотел спать с ними вместе на матраце на полу и так и лег
почти в обнимку, до сих пор, видимо, почитая этих зверей за доисторических
чудищ. И странно-болезненно улыбался во сне, прижимая к щеке добродушную
Чернушку. Павла уложили на слишком жаркую постель, к тому же одолевали
мысли, и он долго не мог заснуть.
"Если я действительно, несмотря на страх, хочу туда, то Никита отпал, -
ворочаясь, думал Павел. - Он не помощник в этом, не индикатор, от него
нельзя получить знания, как это сделать по своей воле, целенаправленно
использовать провал... Что же делать, где искать, к кому идти... Только не
к Безлунному. Он вызывает отвращение у меня сейчас (даже не страх), а
самое важное: в главном я ему кардинально не доверяю - определить место,
подтолкнуть он всегда, конечно, может, но не в том направлении, что надо,
- в самой безнадежной яме и окажешься.
Что-то в нем есть сладенькое, хитрое, лисье, обманчиво-жуткое, не
хочу...
Метафизический упырь... Но если не Безлунный, то кто же?.. Надо
искать... Может быть, сынок?.. Я о нем уже изрядно подзабыл... Но почему
он? Что за сумасшедшая идея?!. Сначала где он и кто?.. А потом, что он
может знать?.. Если, однако, по антилогике судить, то тогда... надежда
есть..."
И Павел заснул.
А на следующее утро явилась Таня. Ульянушка обвинила ее, обнимая, что
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг