что смерть - это длительный и сложный процесс, со многими стадиями,
перерывами, даже оживлением, и обычную нашу смерть он чаще воспринимал
лишь как один из этапов.
Причем почему-то считал, что здесь происходит, наоборот, некоторое
оживление, гальванизация, смерть шиворот-навыворот. Он был очень чуток в
этом отношении.
Трудно было ему, а по большей части и невозможно, передавать людям свои
мысли, знания, и глубь. Тут он только барахтался, но никаких выражений ни
в чем не находил. То, что было в нем, то, что он помнил и знал оттуда,
жило в нем одинокой чудовищной глыбой, ходячей заполярной Вселенной,
которую он ни с кем не мог разделить. Он пытался иногда, издавал какие-то
звуки, искал нужные слова в огромных словарях (но там таких слов, явлений
и понятий и близко не было), порой прыгал, дергался, пытаясь
патологическими движениями выразить то, что он хотел. Все было бесполезно.
Естественно, его принимали за сумасшедшего обычные люди, но где-то он и
действительно сдвинулся после того, что с ним произошло там, да и здесь.
Правда, кое-что он мог бы вполне выразить на языке того времени, в которое
он попал, но он не хотел: ибо вне связи с остальным это было бы нелепо и
тотально искажало бы картину. Но иногда у него вырывалось...
И тогда ему самому становилось страшно, он бросался из стороны в
сторону и кидался даже есть, пожирать эту их пищу, если она была под
рукой. Потом его рвало, но кое-что усваивалось, и текла странная кровь изо
рта... Но он знал, как поддерживать свою жизнь. Он цеплялся за нее так же,
как цеплялись все эти мертвецы, и в этом был с ними схож...
Но их веселость вызывала в нем такое изумление, что на какое-то время
его ум прекращал функционировать...
Егор и Павел должны были еще подхватить на Таганке других гостей,
вызвавшихся повидать бедового Никиту. Одна гостья - была та самая гадалка
и экстрасенска, Тамара Ивановна, тетушка Павла, к которой он еще раньше
обращался по поводу некоторых деталей своей судьбы. Толстуха умолила
Павла, чтоб ей увидеть Никиту.
"Может быть, удастся погадать на него, Паша, - захлебываясь, говорила
Тамара Ивановна, - тогда из-под завесы-то и откроется суть, и мы увидим..."
Павел в конце концов устал от нее, но он заметил, что лучше, чтобы
из-под завесы не открывалась суть. Но он-де обречен.
"Возьмем кота! - вскрикнула Тамара Ивановна. - Моего, любимого. Он не
прост. По его реакции многое можно будет понять".
Вторым гостем был Черепов. Он нашел-таки Павла. Черепов был свой, из
общей метафизической компании, и от него скрывать было нечего. Без особого
интереса он согласился приехать.
В толчее на Таганской площади нашли гадалку с котом. Кот был большой,
жирный, черный и все время мурлыкал у Тамары Ивановны на груди. "По нему -
хоть весь мир провались - лишь бы мурлыкать", - шепнула та.
Черепов стоял невдалеке, но своим острым взглядом определил Тамару
Ивановну, хотя был с нею незнаком.
"Что-то есть в ней от ошалелости нашей", - решил Клим.
И вся эта компания ввалилась в старомодный, исторически ценный
двухэтажный домик в Замоскворечье, где приютилась квартира "провидца".
Кота несли почему-то в авоське, но он продолжал там мурлыкать. Ему было
все равно. От него исходили токи равномерного блаженного бытия.
Кирюша приготовил для гостей скромное угощение. Но Черепов от сестры
привез целую сумку добра. Квартира была до такой степени "достоевской",
что это сразу всех сблизило с хозяином. Кирилл принадлежал к другой
метафизической группе, чем гости, они не пересекались раньше, но
оказалось, что слышали друг о друге и кое-что знали. Выяснились линии,
общность. Во всяком случае, труды Рене Генона (в основном на французском)
были азбукой и там и тут. Однако Кирюша был какой-то особенный и резко
выделялся в своей группе и среде.
Никиты еще не было. Опаздывал.
"Ну еще бы, - подумал Егор. - Нелегко ему, будущему, передвигаться по
миру мертвых. Глянет какой-нибудь труп в харю - и не обрадуешься".
Кирилл, однако, взглянул подозрительно на кота. И почувствовав, что
Тамара Ивановна явно со стороны, вопросительно посмотрел на Павла. Тот
шепнул, что эта родная тетушка, обычная экстрасенска, вреда от нее, тем
более метафизического, никакого.
А что предскажет - от того отмахнуться можно, как от мухи, если даже
сбудется.
- А кот? - уточнял Кирюша.
- Кота я знаю, - уклончиво ответил Павел.
На том и порешили. Разговор сразу же перешел на тему тибетского бона,
манускриптов на санскрите, описывающих то, что было с людьми лет сто
тридцать тысяч назад, потом о раскопках на Кольском полуострове и на Урале
(о ведических поселениях там) и т. д. Кот перестал мурлыкать и все смотрел
по сторонам. Никиты почему-то не было и не было. Тамара Ивановна начала
уже нервничать и со смешком предложила погадать по картам на предмет
прихода Никиты: может быть, где-нибудь застрял, а то и навсегда. Смешок
был правильно понят.
Наконец внезапно раздались долгожданные звонки.
- Это он! - твердо сказал Кирилл.
Никита вошел в квартиру распахнутый, какой-то открытый: старичок, а в
одной рубашке, хоть и в штанах. Да и жары на улице никакой не намечалось.
Такая большая компания немного смутила его. Он опасливо осмотрел всех,
но сесть за стол отказался. Зная его нестандартное отношение к еде, Кирилл
растерялся, не зная, что ему предложить.
Никита от всего отказывался, но потом вынул из кармана штанов яблочко и
сказал, что его пожует. Это всех как-то успокоило.
- Пусть пожует старичок, пусть, - плаксиво пробормотала Тамара
Ивановна. - Может, ему и жить-то осталось совсем ничего: с это яблочко.
- Я буду долго жить, долго! - внезапно совсем явственно и не
по-стариковски громко сказал Никита, но слова звучали как все-равно не из
человеческой глотки.
Все замерли. Только кот гадалки прыгнул на кресло и почти мгновенно
заснул.
- Кто вы, кто?!! - вскрикнул наконец Павел. - Никита, скажите, яснее
солнца, кто вы?!!
В ответ Никита истошно, словно был в лесу, захохотал. Хохотал он так,
как будто вопрос бьи настолько нелеп, что и отвечать на него было бы
слабоумием.
В то же время создавалось такое впечатление, будто Никита в
действительности и сам не знает кто он. И потому такой дремучий хохот.
Глаза его медленно блуждали, искры смеха превращались в черные огоньки,
словно спросить "кто он" было равнозначно вопросу "что такое Ничто?".
Кот, тем не менее, спал, и Егор счел это за знак: значит, экстрасенсам
здесь делать нечего.
Но как раз в момент такой мысли Тамара Ивановна взвизгнула и стала
раскладывать карты на старичка. Павел еле уговорил ее прекратить, хотя
Тамара Ивановна успела пробормотать, что "карты не ложатся".
А хозяин квартиры вообще ушел в себя, думая, наверное, о судьбе Бога.
Один Черепов был невозмутим. Именно он, опрокинув сразу стаканчик
водки, спокойно подсел к Никите, который уже прекратил хохотать, и сказал:
- Дедушка, кругом - ваши друзья. Никто не желает вам зла. Мы люди
простые и мистические. Откройтесь нам, чего уж, все, как говорится,
помрем. Все братья. В этом смысле.
Никита закрыл глаза и застыл совсем по-нашему. Но носик порозовел,
словно слова Черепова ему польстили. Но на большее не сдвинулся.
- Что же он, молчит и молчит, - разозлился Павел. - Столько его искали,
а он молчит или хохочет.
- Расшевелить его надо. Я знаю чем! - вскрикнул Егор. - Стихами! Он
сейчас и вправду на дедулю стал похож. И стихи должны быть о дедушке.
- Ну конечно, конечно! - взвился Павел чуть-чуть истерично. - Я начинаю:
...Вяло ночью за околицей
Черный кружит нетопырь,
Вот ужо дедок помоется,
Вынет черную Псалтирь...
- Не то, не то, Павел! - перебил его Егор. - Подумаешь, нечистая сила!
Ему ближе другое:
Из лихого и высшего бреда
Он выходит одетый в Ничто.
Есть в нем что-то от Синего Деда,
И его не узнает никто.
Он идет одинокий и зыбкий,
Перед ним расстилается мрак,
От его непонятной улыбки
Исчезает у путников страх.
И его нам бояться не надо,
Он и сам весь от ужаса сед.
На спине его тихие гады
Ожидают вселенский рассвет.
И сразу же после слов "вселенский рассвет" Никита вздохнул и
проговорил: "Ох, ребяты..."
- Это уже сдвиг, это уже сдвиг! - завизжала Тамара Ивановна.
- Да, так и должно быть, - мрачно выпалил Черепов. - Он и правда этот
самый Синий Дед и есть. Седой от ужаса, а уж то, что за его спиной тихие
гады вселенский рассвет ожидают, я и сам вижу. Не рассвет, а гадов.
- Дедушка, синий! - подсела к нему толстуха Тамара Ивановна и
расплакалась сама.
- Вы не думайте, мы вас любим, независимо, откуда вас черти принесли.
Но откройтесь нам, чтоб у нас душа об вас не болела.
Никита посмотрел на нее безумными глазами, в которых вовсе не было
сострадания к самому себе, даже тени этого не мелькало, и, видимо, даже не
понял он, о чем она говорит. Но стихи о Синем Деде, кажется, его задели,
но по-своему. Он открыл рот и проговорил:
- Что вы хотите?
- Ну хотя бы, если о себе не можете, скажите о мире, откуда вы пришли,
- выговорил Павел.
Огонь мелькнул в глазах Никиты, какое-то усилие, еще одно усилие, и он
впал в разум, (как мы его понимаем, этот разум) и заговорил несколько
яснее:
- Они, они к нам пришли... Прорвались... Из невидимого мира... И среди
нас...
Как ночь среди дня... Поедают душу... Никого не щадят... Они и сейчас
там...
Бежать, бежать мне надо! Защиты нет.
Воцарилось молчание. И Никита умолк. Разум в глазах угас, но появился
другой разум, не наш.
Наконец Егор переглянулся с Череповым и пробормотал:
- Боже мой, неужели так точно сбылось... Как и предсказывали древние.
Черепов только пожал плечами: что ж тут удивительного.
- А может, бредит старикан, - с тоской комментировал Павел. - Но вряд
ли...
А старикан между тем жевал яблочко. Старые зубы, которым возраст может
быть тысяча лет, впивались в современную розовую, пахучую плоть.
Его, Никиты, "сейчас" стало нашим "сейчас". Настоящее не потеряло своих
качеств, оно только сместилось в другую нишу.
- Ничего этого не было, - вдруг сказал он.
Но и явное присутствие другого разума в Никите сбивало с толку. "Там",
в этом "будущем", тем более о котором говорил Никита, не могло быть
"другого разума" - там было лишь продолжение человеческого рода, с его
разумом.
Как же понять?
Егор поглядывал на Черепова, Черепов вздыхал, разводил руками, мол, не
дано знать, а Павлу было не до того: слишком много личного связано было у
него с идеей времени.
Кирилл же, хозяин, так ушел в себя, что непонятно было, в чем Никита
его друг и зачем вообще ему надо было устраивать этот вечер.
Кот стонал во сне.
Наконец Никита снова "впал в разум" и тихонько заговорил:
- Но были еще не "они", а "те"... "Те" - ужас, ужас, но по-нашему...
Были сильные... Как боги... Все перевернули... Но "те" - люди... Ужас...
Но хорошо...
А были еще не "те"... Достигали невероятного... Мир менялся...
И дедуля опять по-совиному захохотал, но быстро прекратил:
- Но "те" - у них жизнь короткая, только родятся - сразу помирать...
Ха-ха-ха!..
Но люди... Ха-ха-ха!
Потом вдруг замолк, посерьезнел и стал молоть такое - в основном из
диких звуков, среди которых вырывались, однако, понимаемые людьми слова, -
что наступила полная растерянность. Среди "диких звуков" чаще всего
повторялись слова о какой-то Катастрофе. Так продолжалось минут
пятнадцать, лицо Никиты при этом менялось, чуть ли не трансформировалось,
но непонятно было, то ли это результат внутреннего движения, то ли
действительно его черты расплывались.
(Скорее, конечно, первое). Среди здешних звуков выявлялись слова о
Первой Катастрофе (при этом Никита делал широкий жест руками, показывая
круг, вроде земного шара), и о Второй Катастрофе (при этом Никита указывал
на себя).
Оказывалось, что Вторая Катастрофа гораздо страшнее Первой, хотя
Вторая, видимо, относилась к нему лично, а первая - к человечеству в целом.
Временами Никита вставал с места и лихо приплясывал. Что он этим хотел
выразить - такое уходило в невозможность, но хотел сказать явно, потому
что глаза делались умоляющими, и он, останавливаясь, то смотрел на Егора,
то на Черепова, как человек, который что-то хочет рассказать собаке, но та
все равно не понимает и не поймет.
Впрочем, такое сравнение Орлов бы счел легкомысленным: потому что
Никита отличался от собравшихся не в том смысле, конечно, что был "выше
их" по разуму или по духу, а в том смысле, что ушел - по своей ли воле?! -
куда-то вбок, в ветвь, в ответвленный черный тоннель Вселенной, и был,
естественно, никем не понимаем.
Но и Егор, и Павел, и Черепов еще не разобрались, глядя на Никиту в
этой "достоевской" квартире, почему в нем такое смещение, почему он ни во
что не укладывается. Да и шуму оказалось в конечном итоге многовато: то
Тамара Ивановна взвизгивала, то звуки невероятного языка Никиты почти
гремели, если только это был "язык", а не что-нибудь фантастичное, то
вдруг кто-то подвывал по пьянке за окном - все это, конечно, мешало
сосредоточиться. Да и кот этим шумом был очень недоволен, и, просыпаясь,
мрачно мяукал.
Наконец Никита выдохся, упал на стул, но все-таки бормотал еще, и между
непонятными звуками, когда дед направлял глаза на окружающих, раздавались
еще и разные словосочетания, вроде: "Был Расцвет, и Катастрофа, Расцвет и
Катастрофа..." затем шли опять пещерно-эзотерические звучания и вдруг:
"Они оборачивали нас в не нас... Земля погибала... А не "те" все мрачнели
и мрачнели, жизнь их длилась не более десяти лет..." Затем не наши
слова... Шипение, бесконечное шипение и потом: "Себя не жалко... Никого не
жалко... Идет как надо... Тише... Тише!.. Я не могу себя убить..."
Наконец Павел не выдержал и глупо подал водички в стакане. Никита
опрокинул в себя стакан, но вдруг внимательно, изучающе взглянув на Павла,
улыбнулся и сказал: "Ой, как хорошо!"
Почему здесь произошел перелом - трудно сказать: но Никита как бы
подлечился про себя и удовлетворенно взглянул поочередно на всех.
Порой мир мертвых действовал на него удивительно благостно и
успокаивающе. Не хотелось даже никуда бежать. Тогда Никита сам даже
тянулся, чтобы помереть. Тяга к этому возникала. Как говорится, "он был
мертв и доволен собой".
Но на окружающих такое предвзятое отношение к мертвым действовало
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг