Юрий Мамлеев.
---------------------------------------------------------------
OCR: Ихтик http://www.ufacom.ru/~ihtik/ б http://www.ufacom.ru/~ihtik/
---------------------------------------------------------------
Утопи мою голову
Человечек я нервный, издерганный, замученный противоречиями жизни. Но
когда возникают еще и другие противоречия, не всегда свойственные жизни, то
тут уж совсем беда.
- Утопи, негодяй, мою голову... - услышал я во сне холодное
предостережение, сказанное четырнадцатилетней девочкой Таней, которая за
день до этого повесилась у нас под дверью.
Собственно, история была такова. Во-первых, она вовсе не повесилась.
Это я сказал просто так, для удобства и легкости выражения. Таня засунула
голову в какую-то строительную машину, и когда что-то там сработало, ей
отрезало голову, как птичке, и голова упала на песок. Во-вторых, не совсем у
меня под дверью, а шагах в ста от нашего парадного, на пыльной, серой улице,
где и велось строительство. Покончила она с собой по неизвестным причинам.
Говорили, правда, что ее - часа за два до смерти - остановил на улице
какой-то мужчина в черной шляпе и что-то долго-долго шептал ей в ухо. И
такое нашептал, что она возьми - и покончи. После этого шептуна упорно
искали, но так и не нашли. Думаю, что нашептали кое-какие намеки на... То,
то, дальше не буду.
Итак, уже через несколько часов после своей смерти она ко мне явилась.
Правда, во сне...
А теперь о наших отношениях. Были они тихие, корректные и почти
метафизические. Точнее, мы друг друга не знали, и дай Бог, если слова
три-четыре бросили друг другу за всю жизнь. Хотя она и была наша соседка. Но
взгляды кой-какие были. Странные, почти ирреальные. С ее стороны. Один
взгляд особенно запомнил: отсутствующий, точно, когда маленькие дети рот
раскрывают от удивления, и в то же время по-ненашему пустой, из бездны.
Потом я понял, что она вовсе не на меня так смотрела, а в какой-то провал, в
какую-то дыру у лестницы. А вообще-то взгляд у нее был всегда очень обычный,
даже какой-то слишком обычный, до ужаса, до химеры обычный, с таким взглядом
курицу хорошо есть. А порой, наоборот, взгляд у нее был такой, как если бы
мертвая курица могла смотреть, как ее едят.
И все, больше ничего между нами не было. И поэтому, почему она ко мне
пришла после смерти - не знаю. Просто пришла - и все. Да еще с таким
старомодным требованием.
Но я сразу понял, как только она мне приснилась в первый раз, что это
серьезно. Все серьезно, и то, что она явилась, и то что она явилась именно
ко мне, и то, что она настаивала утопить ее голову. И что теперь покоя мне
не будет.
Тут же после сновидения я проснулся. Вся мелкая, повседневная нервность
сразу же прошла, точно в мою жизнь вошло небывалое. Я открыл окно, присел
рядом. Свежий ночной воздух был как-то таинственно связан с тьмой.
"Ого-го-го!" - проговорил я.
...Только под утро я заснул. И опять, хотя вокруг моей сонной кровати
уже было светло, раздался все тот же металлический голос Тани: "Утопи мою
голову!" В ее тоне было что-то высшее, чем угроза. И даже высшее, чем
приказ.
Я опять проснулся. Умственно я ничего не понял. Но какое-то жуткое
изменение произошло внутри души. И кроме того, я точно ослеп по отношению к
миру. Может быть, мир стал игрушкой. Я не помню точно, сколько прошло дней и
ночей. Наверное, немного. Но они слиты были для меня в одну, но разделенную
внутри, реальность: день - слепой, белый, где все стало неотличимым, ровным;
ночь - подлинная реальность, но среди тьмы, в которой, как свет, различался
этот голос: "Утопи, утопи мою голову... Утопи, утопи, утопи..." Голос был
тот же, как бы свыше, но иногда в нем звучали истерические, нетерпеливые
нотки. Точно Таня негодовала - сердилась и начинала сходить с ума от
нетерпения, что я медлю с предназначением. Эта ее женская нетерпеливость и
вывела меня из себя окончательно. В конце концов куда, зачем было так
торопиться? Таня еще была даже не похоронена, тело лежало в морге, а
родителям ее сказали, что голова уже надежно пришита к туловищу. Не мог же
я, как сумасшедший, бежать в морг, устраивать скандал, требовать голову и
т.п. Согласитесь, что это было бы по крайней мере подозрительно. Тем более,
я-то ей никто. Может быть, ее родители еще могли бы запросить ее голову, но
только не я. А обращалась она ко мне!
Отчетливо помню день похорон. Здесь уже я начал подумывать о том, что
бы такое предпринять, чтобы стащить ее голову. Но остановило меня то, что ее
хоронили по христианскому обряду. Значит - во время похорон нельзя. Я даже
смутно надеялся, что после таких похорон она успокоится. Ничуть. После
похорон ее требования, ее голос стал еще более безумен и настойчив.
Через два дня после похорон я попробовал обратиться за консультациями.
Решил идти в райком комсомола. Я, естественно, комсомолец, кончил
университет; добровольно сотрудничал в комсомольско-молодежном историческом
обществе. Там мы занимались в основном прошлым, особенно про святых и
чертей; кому что по душе - кто увлекался Тихоном Задонским и Нилом Сорским,
кто - больше про чертей и леших. А кто - и тем, и другим. Это и была наша
комсомольская работа. Так вот, Витя Прохоров в этом обществе видный пост
занимал, по комсомольской линии. Сам он был мистик, отпустил бороду и в Кижи
наезжал чуть ли не каждый месяц. Знания у него были удивительные: от
астрологии до тибетской магии. Потом его перебросили в райком комсомола,
зав. культурным и научно-атеистическим сектором. Вот к нему-то я и
устремился на второй день после похорон Танечки.
...Витя встретил меня в своем маленьком и скромном кабинетике. На стене
висел портрет товарища Луначарского. Взглянув на меня, он вытащил из
какого-то темного угла пол-литровку и предложил отдохнуть. Но я сразу,
нервно и взвинченно, приступил к делу. Выложил все как есть, про Танечку...
Он что-то вдруг загрустил.
- А наяву, у тебя не бывает видений Тани? - спросил он, даже не
раскупорив бутыль с водкой.
- Нет, никогда. Только во сне, - ответил я.
- Значит, дело плохо. Если бы днем, наяву - другой подтекст, более
легкий.
- Я так и думал! - взмолился я. - Только во сне! А днем - никаких
знаков, но в меня вошла какая-то новая реальность. Все парализовано ею. Я не
вижу мир. Я знаю только, что мне надо утопить ее голову!
- В том-то и дело. Это твоя новая реальность - самый грозный знак.
Голос - пустяки по сравнению с этим... Когда, говоришь, ее похоронили?
- Два дня назад.
- Вот что, Коля, - буднично сказал Прохоров, - скоро она к тебе придет.
Не во сне, а наяву, в теле.
- Как в теле?
- Да очень просто. Ты все-таки должен знать, что, например, святые и
колдуны обладают способностью реализовывать так называемое второе тело. Это
значит, что они могут, скажем, спать, и в то же время находиться в любом
другом месте, очень отдаленном, например, но заметь, не в виде "призрака"
или "астрала", а в точно таком же физическом теле, в его, так сказать,
двойнике. Иногда они так являлись к друзьям или ученикам. Хорошие это были
встречи. Святые это делают, конечно, с помощью коренных высших сил, колдуны
же с помощью совершенно других реалий... Так вот, более или менее
естественным путем это может иногда происходить и у самых обычных людей,
только сразу после их смерти... Короче, приходят они порой к живым в
дубликате, в физическом теле своем, хотя труп гниет...
- Очень может быть, - как-то быстро согласился я.
- Э, Коля, Коля, - посмотрел на меня Прохоров. - Все так просто в жизни
и смерти, а мы все усложняем, придумываем... В Кижах, между прочим, один
старичок очень забавно мне рассказывал о своей встрече с упокойницей
сестрицей... Но учти, с Таней все гораздо сложней... Она - необычное
существо...
- Хватит, Виктор. Все понятно. Дальше можешь не говорить. Давай-ка
лучше выпьем. Надеюсь, у тебя тут не одна пол-литра.
И мы напились так, как давненько не напивались. Прохоров даже обмочил
свое кресло. Комсомольская секретарша, толстенькая Зина, еле выволокла нас,
по-домашнему, из кабинета - в кусты, на травку перед райкомом. Там мы и
проспали до поздней ночи - благо было тепленько, по-летнему, и никто нас не
смущал. Вытрезвительная машина обычно далеко объезжала райком.
Глубокой ночью я еле доплелся до дому. Пустынные широкие улицы Москвы
навевали покой и бездонность. Наконец дошел. Зажег свет в своей каморке, лег
на диван. Но заснуть не хотел: боялся Таниного голоса.
Еще два дня я так протянул. А ведь знал, что тянуть нельзя. Надо было
тащить голову. Но мной овладела какая-то лень и апатия.
И вот третий день. Я сидел в своей комнате, у круглого обеденного
стола, дверь почему-то была открыта в коридор. На столе лежала буханка
черного хлеба, ободранная колбаса и солонка с солью. Соль была немного
просыпана. "К ссоре", - лениво думал я, укатывая хлебные крошки. Почему-то
взгляд мой все время падал на занавеску - занавеску не у окна, а около моего
нелепого старого шкафа с беспорядочно повешенными в нем рубашками, пальто и
костюмами... Эта занавеска все время немного колыхалась... Все произошло
быстро, почти молниеносно и так, как будто бы воплотился дух. Таня просто
вывалилась из шкафа. Мгновенно поднявшись, она прыгнула мне на колени и с
кошачьей ловкостью обвила меня руками. Плоть ее была очень тяжела. Гораздо
тяжелее, чем при жизни. Я чувствовал на своем лицо ее странное и какое-то
отдаленно-ледяное, но вместе с тем очень живое, даже потаенно-живое дыхание.
Глаз, глаз только я не видел. Куда они делись?
- Папочка, папочка милый, - заговорила она быстро-быстро, обдавая меня
своим дыханием. - Обязательно утопи мою голову... Ты слышишь? Утопи мою
голову...
Больше я уже ничего не слышал: глубокий обморок спас меня. Сон, только
глубокий сон, наше спасение. Сон без сновидений. И еще лучше - вечный сон,
навсегда. Вот где безопасность!
...Очнулся я, когда Тани уже не было в комнате. Окончательно меня
добило это дыхание на моих губах: смесь жизни и смерти. Но я начал
сомневаться: действительно ли она вышла из шкафа? А может быть, из-за этой
вечно колеблющейся занавески? А может быть, просто вошла в открытую дверь?
Однако сначала мне было не до этих вопросов. Болел затылок от удара головой
об пол. Стул, на котором я сидел, сломался. А солонка так и оставалась на
столе, рядом с рассыпанной солью... В конце концов этот стул я еле достал у
знакомых - это был антикварный, редкий стул! Я купил его себе в подарок,
когда ушел от жены. Может быть, Таня, если бы не отрезала себе голову, стала
бы моей родимой и вечной женой: в будущем, когда бы подросла. Обвенчались бы
в церкви. Как это поется: "Зачем нам расставаться, зачем в разлуке жить?! Не
лучше ль повенчаться и друг друга любить". И поехали бы в свадебное
путешествие по Волге вместе с этим старинным стулом; он так велик, что на
нем можно уместиться вдвоем.
Интересно, могла бы быть Таня хорошей женой для меня? Правда, при всей
простоте этой девочки, было у нее внутри что-то страшное, огромное,
русское... Да, но почему она назвала меня своим папочкой!? Какой я ей отец,
в чем?!
Медлить и тянуть кота за хвост больше нельзя. Пора ехать на кладбище.
Почему в наших пивных всегда так много народу, впрочем, может быть, так
оно и лучше. Как-то теплей. Но мне не до поцелуев с незнакомыми людьми, не
до объяснений, скажем, вот с тем седым пропойцем у окна, Андреем, которого я
вижу в первый раз: "Андрюша, ты пойми, что я без тебя жить не могу; я уже
двадцать лет о тебе думаю". Сейчас я холоден и реалистичен, несмотря на
безумную и отравляющую мое сознание острым и тяжким хмелем кружку пива. Я
обдумываю, где мне достать деньги. Придется кое-что продать, кое-чем
спекульнуть. Меньше чем триста рублей за такое дело могильщик не возьмется.
А это большие деньги. Это ровно тысяча двести таких вот безумных кружек
пива, от которых можно сойти с ума. Могильщик, который должен будет разрыть
Танину могилу и вскрыть гроб, не пропьет сразу все эти триста рублей. Хотя я
знаю, все могильщики большие пропойцы, и свое черное дело они совершают
всегда пьяные, с мутным взором. Но мне одному все равно не вырыть гроб: я
слаб, нервен, на кладбище есть сторож даже ночью; надо знать время, когда он
обычно спит или что-нибудь в этом роде.
Потребовалась еще мучительная неделя, чтобы я напал на след Таниного
могильщика и понял, что дальше искать не надо: он согласится сам на такое
дело. Это был грязный, полуспившийся мужчина по имени Семен, с тяжелым, но
где-то детским взглядом. Почему-то он привел с собой еще своего кореша -
этот не работал на кладбище, но могильщик ему во всем доверял. Звали кореша
Степан. Он был маленький, толстенький и до дурости веселый, почти совсем
шальной от радости. Возможно, это было потому, что он часто помогал
могильщику. Наверное, великое счастье участвовать не главным в таких делах,
но все-таки участвовать.
Мы присели на бревнышках, у травки, у зеленого пивного ларька, недалеко
от кладбища. Толстая продавщица все время распевала старинные песни,
продавая пиво. Семен с ходу резко спросил меня:
- Для чего тебе голова?
Легенда у меня уж была готова.
- Видишь ли, - сказал я печальным голосом, - это моя племянница. Я
хотел бы иметь ее голову на память.
- Ты так ее любил? - спросил по дурости веселый Степан.
- Очень любил, а сейчас еще больше...
- Сейчас еще больше... Тогда понятно, - прервал Семен.
- А где ты будешь хранить голову? - опять вмешался Степан.
- Я засушу ее, вообще подправлю, чтобы она не гнила, - ответил я,
прихлебывая пивко. - А где хранить... Я даже не думал об этом... Может быть,
у бывшей жены.
- Только не храни ее в уборной, - предупредил Степан. - Туда всегда
заходят гости, друзья. Нехорошо...
- Это не важно, - оборвал Семен. - Пусть хранит где хочет. Это не наше
дело. А что он скажет другим - тоже не наше дело. Мы все равно завербовались
на Колыму и скоро уезжаем. Там нас не найдешь.
- Но вы, ребята, уверены, что все будет шито-крыто? - спросил я.
- Мы свое дело знаем. Ты у нас не первый такой.
Тут уж пришел черед удивляться мне.
- То есть как не первый?!
- Эх, тюря, - усмехнулся Семен. - Бывает порой. Ведь среди нас есть
такие, как ты, плаксивые. Студентка одна была здесь полгода назад: забыла
взять волосик с мертвого мужа. Коровой ревела. Пришлось отрыть. Случается,
некоторые пуговицы просят, но большинство волосики. Все было на моем веку.
Одна дамочка просила просто заглянуть в гроб, хотя лет десять уже прошло с
похорон мужа, из любопытства, разные есть люди. Правда, насчет головы ты у
нас первый такой нашелся, широкая натура, видно, сильно ее любишь. Но учти,
за волосик, или так, за любопытство, мы берем сто, ну сто пятьдесят рублей,
смотря по рылу. А за голову двести пятьдесят выкладывай - без разговоров.
- Само собой... Мне присутствовать? - спросил я.
- Зачем? - удивился Семен. - Если волосик, тогда конечно, потому что
надуть можно, хотя мы люди честные. Но головку-то спутать нельзя, тем более,
всего неделя какая-то прошла с похорон. Мы вдвоем со Степаном управимся. Ну
вот наконец-то пол-литра вылезло из кармана! Разливай, Степан, на троих, у
тебя глаз аккуратный... Да, значит, договоримся о встрече. Товар на обмен,
рука в руку, мы тебе голову, ты нам деньги, на пропой души ее...
Все помолчали. Хрястнули стаканы с водкой, за дело.
- Девка-то, видно, хорошая была, - загрустил Семен. - Я ведь ее
хоронил. Тихая такая была. Ничего у нее не болит теперь, как у нас. Эх,
жизнь, жизнь! А я свой труп уже пропил, в медицинский институт...
Встречу назначили через день, утром, у кладбища, в подъезде дома номер
три - темном, безлюдном и грязном. Все часы мои перед этим были
светлые-пресветлые, и только голос Тани во сне звучал тихо-тихо, даже с
какой-то лаской. С нездешней такой прощальной лаской. Они ведь тоже люди,
мертвецы-то. Они все понимают, все чувствуют, еще лучше нас, окаянных, хотя
по-другому. Понимала она, значит, что мечты ее сбываются. Отрубят ей в
могиле голову и принесут мне в мешке в подъезд. Она ведь так хотела этого, а
слово мертвых - закон. И еще говорят, когда очень хочешь, то всегда
сбывается. Недаром Танечка так просила, кричала почти. И еще хорошо, если бы
у всех людей на земле появилось бы такое желание, как у Танечки. У всех
людей, в Америке, Европе, Азии, везде, у живых и мертвых одинаково, какая
сейчас разница между живыми и мертвыми - кругом одни трупы бродящие. И не
топили бы головы, а сложили бы их в одну гору, до Страшного суда. Все равно
не так уж долго ждать. И все попутные, обыденные страхи решились бы: никаких
атомных войн, ни революций, ни эволюции... Впрочем, что о такой ерунде, как
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг