прелесть и магию много раньше, тогда, когда они с Крисом вместе брели,
спотыкаясь, по тернистой нотной строке, и никакие последующие триумфы не
могли заменить ей откровений тех дней. Последующий же музыкальный марафон
основательно измотал, но обрадовал мало.
Здесь волей-неволей приходится сделать довольно горькое признание. Инга
вовсе не была настолько преданна искусству, как это требовалось бы в
классическом идеале. Музыка для нее была интереснейшим, захватывающим - но
средством или, того хуже, орудием, и если спросить: а могла бы быть Инга
кем-нибудь другим, а не музыкантом? - увы, надо ответить, что, несомненно,
могла. Кем? Да кем угодно, лишь бы не упускать ощущения наполненности
жизни и самой решать, чему быть, а чему нет. Словом, музыка в ту тревожную
зиму не могла ей доставить необходимого утешения. Даже то неизъяснимое
чувство, которое испытывает артист от контакта со слушателями, - и то
как-то приелось и отступило.
Да, оставалась власть. Над людьми и над избранными мужчинами в частности.
Основа той самостоятельности, которую Инга возвела в принцип жизни. Тут
тоже не стало былой отрады. Начиная с той черты, которая отделяет девочку
от девушки, она использовала свой магнетический дар с постоянством
естественного отправления, и здесь сложилась картина, обратная ее
музыкальным достижениям: Инга насыщалась, не рассуждая, как не рассуждала
бы, например, дикая кошка, и вот из пантеры голодной она превратилась в
пантеру сытую, а потом - в пресыщенную. Вкус ее утончался и истончал до
того, что истаял вовсе, истинное же чувство никак не могло проложить себе
дорогу через лабиринты изощренности ее опыта. Ингой овладели неожиданная
нерешительность и усталость - прежний путь кончился тупиком, нового она
пока не видела.
Как и многие в подобной ситуации, Инга пришла к тому парадоксальному
выводу, что настало время начать семейную жизнь - по той причине, что
этого она еще не пробовала. Однако для замужества необходима если и не
любовь, то, по крайней мере, что-то... что-то такое нужно непременно.
У Инги воли было куда больше, чем любви, да вот беда - колдуньям в любви
редко везет, а правду сказать - не везет никогда; вечно они глушат в себе
память о ком-то ушедшем и призрачном и в память о нем терзают и мучают
ныне существующего и живого; вся их сверхчувствительность - это
сверхчувствительность раны и надлома. Не от хорошей жизни прислушиваются к
голосам мира иного, за таинственную свою власть колдунья платит несчастной
женской судьбой, и никто доселе не слыхивал о ведьме - счастливой матери
семейства.
Инга не оказалась исключением. Первым, к кому обратились ее умозрительные
помыслы, был Крис, и ничего удивительного в том нет. Именно Крис первый, и
пока единственный, дал ей возможность почувствовать, что на чье-то мнение
можно безоглядно положиться и довериться ему. За время знакомства с ним
Инга в большой степени успела перейти в его систему координат и взглядов -
и не только музыкальных. С Крисом можно было спорить (Инга без внутренних
уверток расценила свое поведение по отношению к нему как предательство, но
и без лишних угрызений совести полагала дело вполне поправимым), можно
было не соглашаться, но опереться можно было без опаски - уж она-то
видела, что Крис не предаст и не продаст. Что же до разных странностей и
всего остального, то подобрать цвет галстука, дезодорант и организовать
карьеру она сможет не хуже, а пожалуй, и получше многих других.
То, что пророк Мэрчисона был давно бестолково, но счастливо женат и имел
троих детей, Инга даже не стала принимать в расчет. Подобные проблемы она
улаживала без труда.
Однако в это время князь тьмы потребовал оплаты по кредиту. Уйдя той ночью
из отеля "Блессингтон", Крис навсегда ушел и из жизни Инги. Он не
отказался встретиться с ней и раз, и другой, был вежлив, шутил,
рассказывал курьезные истории, но во время этих встреч ей не удалось
узнать, где он теперь и чем занимается. Его мир стал закрыт, непроницаем,
и, растерявшись от собственного бессилия, Инга даже не решилась на атаку в
лоб. Крис то ли благодаря энергии того неугасимого огня, который в нем
горел, то ли благодаря еще чему-то, непостижимому для Инги, был теперь
очерчен для нее запретным кругом, в который ни вступить, ни даже увидеть,
что там происходит, права и силы не было. Инга, естественно, слыхом не
слыхала о приключениях киевского философа Хомы Брута, иначе бы ей в голову
могли прийти забавные аналогии.
После одной из таких бесед, оказавшейся, кстати, последней, Инга вернулась
к себе в "Пять комнат", чтобы в одиночестве пережить горечь поражения.
Было около пяти пополудни, и в этот серединный час она надеялась, что ей
никто не помешает. Увы - первым, кого Инга увидела, закрыв за собой дверь,
оказался сам хозяин, Гуго Сталбридж, уютно устроившийся у телевизора в
компании окорока и "Джонни Уокера". Атмосфера царила настолько домашняя,
что Инга, полная своих треволнений, не устроила, а именно закатила
настоящую полновесную истерику - одну из немногих в своей жизни.
Глядя на прыгающие стулья, слушая вопли и ругань на четырех языках, Гуго
сочувственно покивал головой, отставил бутылку, достал из ящика то, что
Инга по женской терминологии именовала револьвером (это был почтеннейший
"Люгер-08"), и через всю квартиру принялся палить по кухонным полкам и
кастрюлям, благо промежуточная стена была убрана.
Начался страшный гром и звон. Инга на секунду изумленно замолкла и затем
закричала:
- Ты что, с ума спятил?
- Почему? - обиделся Гуго, в котором добрый шотландский напиток уже успел
произвести умиротворяющее действие. - Я поддерживаю твой эмоциональный
ритм. - Он снял со стены расписное арабское блюдо и торжественно вручил
его Инге: - На вот, разбей тарелочку, сразу полегчает.
- Оно же тебе нравилось, - пробормотала Инга, несколько смутившись.
- Сейчас не время, - сурово прервал ее Гуго. - Круши. Об телевизор всего
удобней.
- Дурацкие шуточки, - буркнула Инга, вернув ему блюдо. Тем не менее ей
полегчало, она выпила предложенную Гуго рюмку и вдруг ощутила, насколько
проголодалась.
За судьбу арабского блюда можно было теперь не беспокоиться, но душа Инги
была далека от спокойствия как никогда. Впрочем, смятение чувств
выразилось у нее довольно деятельно. Зажав депрессию в кулак, Инга
приступила к делам. Для начала она выкинула совершенно нежданное коленце:
подписала контракт с джаз-роковой группой "Козероги" легендарного Эрика
Найджела и закупила всю рекламу для их мирового турне, а чуть позже, чтобы
не прерывать связи с Мэрчисоном, записалась в конкурсную программу
стимфальского музыкального фестиваля.
И вот теперь она сидела на сцене двухсветного зала, текли полтора часа,
отведенные на медитацию, солнце горело в пурпуре и синеве витражей, судя
по стебельчатому рисунку теней от рам, наверху, на галерее, открыли окна;
ясности же в уме не наступало никакой. Все же какие-то догадки уже
забродили в голове, потому что Инга люто возненавидела Колхию.
Колхия - рыжая кошка, с безупречной, к сожалению, фигурой - бедра
полноваты, злорадно отмечала Инга, - воцарилась у них в "Пяти комнатах" с
явным намерением прибрать Гуго к рукам. Женщины там случались и раньше, но
на этот раз происходило нечто омерзительно серьезное.
Инга косо взглянула на одну из клавиш, и та, чуть помедлив, беззвучно
утонула. Эта Колхия ведет себя в "Пяти комнатах" с такой бесцеремонной
простотой, словно она подобрала Гуго где-то на большой дороге, хотя было
все как раз наоборот. Не то чтобы она строила из себя хозяйку - похоже,
Колхия о подобной роли вообще представления не имеет, но держится с
независимостью, низводящей Гуго до уровня "осчастливленного" - "не
нравится - пожалуйста, ухожу". А Гуго, бедняга, похоже, и впрямь боится,
что она уйдет. Инга не отдавала себе отчета в том, что в ней говорило
наивное инфантильное собственничество, зато ясно чувствовала, как дрогнуло
и шевельнулось ядовитое жало.
Вот такое неопределенное недовольство, неопределенная злость, смутные
предчувствия занимали Ингу в ее медитационное время перед роялем, которому
она так и не уделила внимания. И рояль, обидевшись на ее пренебрежение,
запел сам - тревожно и печально, сначала высокими тонами, затем
присоединились басы; в унисон отозвались витражи - сперва чуть слышно,
потом все заметнее. Инга невольно повернулась. Где-то в вышине зародился
свист, перешел в вой, стал нарастать, оброс гулом, каждую секунду
заставляя ожидать, что адское завывание достигнет высшей точки и вот-вот
начнет затихать - не тут-то было! Грохот и рев заполнили зал, заложило
уши, померещилась болезненная, ватная тишина, и в этой тишине было
Ингебьерг видение.
На центральный витраж пала тень, мгновенно оформилась, и огромное стекло
взорвалось, в зал хлынул поток разноцветных брызг и вместе с ним - что-то
черное и пылающее.
Под потолком, чуть ниже белых светильников, на огненном столбе восседал
черноволосый юноша с лицом падшего ангела и печально смотрел на Ингу.
Потом огненный столб рухнул, черные кудри взметнулись, как вороновы
крылья, и юноша провалился в развороченный партер. Два ряда кресел встали
вертикально, ударила косматыми струями пена пожаротушителей, треск,
шипение, хлопанье, и через некоторое время все затихло. Сквозь разбитый
витраж по ворвавшемуся солнечному лучу вытекал прозрачный дым.
Отстегиваясь от каких-то конструкций, падший ангел завозился и выбрался из
переломанного частокола кресел, сдирая с себя оранжевую рванину.
Поднявшись на ноги, он осторожно прикоснулся к закопченному лицу, словно
желая удостовериться, что действительно уцелел, и обратился к замершей
Инге:
- Простите, я без стука.
Инга и впрямь сидела не шелохнувшись и думала, как ни странно, снова о
Гуго Сталбридже. Что-то ей открылось в нем сейчас, именно в этот момент.
Вот оно что - случайная смерть, бессмысленная и грубая; отпечаток
знакомства с нею всегда присутствовал во взгляде Гуго, но до сих пор Инга
не различала его - печать готовности, печать приятия этой готовности
лежала в тени складки меж бровей Гуго Сталбриджа. И сейчас она выругала
себя - дура, девчонка - не видела. Теперь увидела.
Тем временем события развивались дальше. Пилот подошел к сцене и
зачарованно уставился на Ингу - до нее долетела его радость по тому
поводу, что ситуация позволяет вести себя как вздумается, благо случай
временно устранил оковы условностей. Перед глазами этого мальчика колдунья
остановилась в некотором замешательстве, как перед запертыми крепостными
воротами, удивительно - самая настоящая твердыня, с башнями и стенами,
рвами и засовами. После секунды промедления она проскользнула внутрь.
Невероятно. Сколько же ему лет? И что здесь происходило? Развалины и
развалины, немыслимые руины, смертные оскалы обрушенных фасадов;
крепостные стены - много рядов, чья-то сила расколола их и практически
сровняла с землей; дома и церкви невиданной архитектуры - неведомые битвы
оставили от них редкие фрагменты среди хаоса и распада; еще от чего-то не
уцелело ничего, кроме гор обломков да контуров фундаментов. И все смотрело
на Ингу в мрачной готовности гореть еще многократно, но отразить. Отразить
что? Инга покачала головой: ничего не понимаю.
Башня. Странно видеть жизнь неживого - поверх лопнувших и сорванных
железных запоров вкривь и вкось нарастали новые, раздвигая стены,
торопливо и жадно свежие контрфорсы закрывали шрамы старых, и какая-то
сокровенная тайна настороженно следила за пришедшей сквозь узкие бойницы.
Не встретив сопротивления, она вошла.
Нет, это бастион, это то, что она искала, - храм, такая же цитадель, как и
все здесь. В честь кого он воздвигнут и кого хранит? Инга остановилась, не
веря глазам. Она увидела себя.
Возможно ли? Среди руин сохранилось святилище женщины, как две капли воды
похожей на нее. Тут не надо приспосабливаться и что-то изображать, нет
нужды завоевывать: все и так принадлежит ей. Инга даже растерялась и почти
растрогалась - вот так сюрприз, такого не бывало. Нет такой женщины,
которой не было бы приятно вдруг оказаться идеалом.
Тряхнув головой, она не без труда покинула мир тонких взаимодействий - и
вот он, дивноглазый и прекрасноволосый, обгорелый пилот стоит у края сцены.
- Прошу простить меня за нескромность, - начал он чуть севшим голосом. -
Не каждый день падаешь с неба в такое общество.
- У вас произошла авария? - спросила Хозяйка Разваленной Души.
- Да, - кивнул парень. - Где-то в двигателе пробило изоляцию. В общем,
мелочь, но что-то уж очень много всего отказало. Я разбил вам окно и там
по пути еще какие-то перила снес - не успел разглядеть.
- Но с вами все в порядке? Вы горели.
- Я не горел, - удивился юноша. - А, это выхлоп. Но скажите, прекрасная
дама, куда это я попал?
- В стимфальский Дворец музыки, прямо на национальный фестиваль.
- А где же зрители? Я сорвал вам выступление?
Инга, развеселившись, покачала головой, встала из-за рояля и, потребовав:
"Подайте мне руку", спрыгнула со сцены. Глаза их сблизились, и она
явственно уловила восторженный вой, родившийся у него в мозгу.
- Пойдемте-ка, и быстро, - скомандовала Инга. - Сейчас здесь будет очень
много народу. Сегодня я обедаю с отцом, мы встречаемся тут неподалеку, и у
нас с вами есть полчаса - надо отпраздновать ваше спасение.
Пилот ответил "ага", они обошли сцену, Инга сказала: "Нет, сюда", на
выходе через задние двери их встретили трое запыхавшихся антично сложенных
мужчин - при виде Инги они поначалу замерли, затем молниеносно отпрянули в
сторону, уступая дорогу, - ее же их поведение ни капли не удивило, она
была полна интереса к своему спутнику.
Таких лиц Инга еще не встречала. Но как же он страшно зажат, она почти
физически ощущала исходившую от него дрожь напряжения, но вместе с тем
держится прекрасно, речь свободна и непринужденна. Бедняга, какие же замки
ты сейчас сжигаешь в себе? И она заговорила о Стимфале, о конкурсе, о
всевозможных пустяках. Они вышли из Дворца (за их спинами пронеслась
аварийная команда), пересекли жаровню площади и отгородились от нее
стеклянной стеной кафе, полного искусственной прохладой. На столе
появились две вазочки с мороженым, атмосфера начала понемногу
успокаиваться.
- Послушайте, - восхитился он. - Ведь мы еще не познакомились! Давайте
начнем немедленно. Как вас зовут?
- Меня зовут Ингебьерг - это норвежское имя, так меня назвала мать, она
родилась в Норвегии. Фамилию тоже надо говорить?
- Можно и фамилию.
- Пиредра, мой отец испанец, видите, как интересно.
- Интересно. Меня зовут Эрлен Терра-Эттин, хотя вторая часть не очень-то
и моя, еще я студент Института Контакта, и мне двадцать пять лет.
Инга засмеялась:
- Вы очень мило намекаете, Эрлен Терра-Эттин, но все равно, спрашивать
женщину о возрасте нетактично. Я достаточно старше вас - и довольно.
Эрликон протестующе отклонился назад и приложил руки к груди:
- Ни единым помыслом! Взгляните, однако, злачные места отдают
предпочтение музыкальным жанрам перед техническими.
Инга обернулась - на широкой колонне была наклеена афиша "Музыкальный
фестиваль. Заключительный концерт".
- Но это пятого. А завтра?
- А завтра у меня контрольное прослушивание.
- Я обязательно приду.
Инга улыбнулась и отрицательно покачала головой:
- Ничего не получится. На контрольное прослушивание зрителей не пускают.
Только жюри и комиссия. И к тому же у вас будут хлопоты из-за аварии?
- Да, авария противная, - согласился Эрликон. - Будет дело. А что за
комиссия?
- Фирмачи.
- Кто?
- Представители музыкальных фирм. Еще должен быть кто-нибудь из
профессуры и критики.
- Обстоятельства против меня, однако еще посмотрим. - Эрлен уже
расслабился настолько, что начал рассуждать вслух, но в этот момент у кафе
затормозили две неразличимые, как близнецы, голубые "каравеллы", и
наваждение кончилось.
- Папа, - сказала Инга. - Мне пора. Желаю вам удачи, было очень интересно
познакомиться, и спасибо за мороженое.
Она встала, подхватила сумку и, на секунду задержавшись в дверях - лицо
поделено тенью, темная прядь перечеркивает белые серьги, в зрачке огненная
точка, - указала ему все на ту же колонну с афишей и, сгинув за
стрельнувшей бликом дверцей, унеслась прочь.
Эрликон, не очень-то понимая, где у него руки, где ноги, подошел к двери.
Оказывается, на той же колонне, только с другой стороны, была приклеена
еще одна афиша: "Первый тур Кубка по высшему пилотажу. Мемориал Дж. Дж.
Кромвеля. Кольцевая трасса Котловины. 2 сентября". Он посмотрел на нее
пустыми глазами, потом повернулся к площади, привалившись к нагретому
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг