Мемориал Кромвеля по высшему пилотажу, или Серебряный Джон, назван так по
имени одного из величайших пилотов современности Джона Кромвеля. Говорят,
он был родоначальником высшего пилотажа - это неверно. Кромвель не изобрел
высшего десантного пилотажа точно так же, как Паганини не изобрел скрипку,
а Рембрандт - живопись. Заслуга Кромвеля, или, как его часто называли, Дж.
Дж. (Джон Джордж), в том, что он необычайно раздвинул границы человеческих
представлений о возможностях пилота в современной авиации. Серебряный Джон
создал собственную школу пилотажа, в которой оставался первым и последним
представителем - нормальный, хорошо подготовленный летчик-спортсмен
способен выполнить с некоторым напряжением пятнадцать - двадцать процентов
кромвелевских элементов, все же остальное со смертью Дж. Дж. отодвинулось
на грань трюкачества и безумия. Входящий в программу подготовки
трехчасовой фильм "Мастерство Джона Кромвеля" до сих пор смотрится как
волшебная сказка или сатанинский вымысел.
Кубок по пилотажу - большая серебряная чаша с квадратными ручками и тоже
именуемая Серебряным Джоном - не путать с чемпионатом мира - отпочковался
некогда от ежегодного фарбороского авиационного салона и обрел статус
мемориала с той поры, когда по истечении времени стало возможным закрыть
глаза на маленькую деталь: легендарный основоположник был крупнейшим
нацистским преступником, за что и отбывал положенное на каторге.
Соревнования проводятся в три этапа на разных планетах по многим классам
машин - от самых легких, предназначенных для атмосферы средней мощности
земного типа, до тяжелых полукрейсерских и крейсерских классов, созданных
для работы на планетах с осложненными атмосферными условиями и
гравитационными сюрпризами. Свою продукцию демонстрировали - а это
считалось делом величайшего престижа - все известные авиастроительные
компании: "Боинг", "Локхид", "Мессершмитт-Бельков-Блоом" и прочая, прочая,
не считая китов помельче.
Было же вот еще что. Как-то, давным-давно, Скиф взял Эрлккона на базу в
Уилслос-Филд. Была весна, в природе все набухало и собиралось тронуться в
рост, на залитом лужами и раскрашенном "для ангелов" зелеными разводами, а
для людей - белыми стрелами и пунктирами бетоне стояли самолеты -
некоторые тоже камуфляжно расписанные, некоторые - наоборот, расцвеченные
линиями и эмблемами, некоторые - только что из ангара, другие - еще
горячие после посадки, излучающие жаркое марево. Скиф остановил машину
прямо вплотную ко всем этим шасси и обтекателям, их с Эрликоном окружили
высокие чины в фуражках и с пестрой мозаикой орденских планок, начался
какой-то разговор, и Скиф сказал кому-то поверх голов:
- Сержант, покажите пока мальчику самолеты. Мы в диспетчерской.
Эрликон был ошеломлен тем, что увидел в этот день, и сразу же
безоговорочно полюбил это. Самолеты взлетали и садились, вертикально и
горизонтально, их рев сотрясал все вокруг, они были невероятно красивы -
"тандерболты" с бизоньими лбами, "фантомы" с осиными талиями, "мустанги" с
аристократически отвисшими губами воздухозаборников; в них была
невероятная мощь и в то же время утонченное изящество, и запах, запах! -
металла, кожи, топливного нагара - нес в себе удивительное очарование.
Самолеты заполнили его душу без остатка - Эрлену хотелось петь и скакать.
На обратном пути, обхватив руками спинку переднего сиденья, он сказал:
- Эрих, я кое-что решил Я хочу стать летчиком.
- Хм, - ответил Скиф. - Сначала пообедаем.
- Дядя, я говорю серьезно.
- С твоим здоровьем - выбрось это из головы.
Минули годы, и вот теперь, ясным осенним днем, на высоте трех с половиной
тысяч метров Эрликон летел по курсу 272 к северо-западу от города Стимфала
и рассматривал расстилающуюся под ним землю, отыскивая контрольные
ориентиры. Первый этап Серебряного Джона - Тяжелая - планета земного типа,
масса - 1,000004, время обращения - 24,6 часа, население - шесть
миллиардов человек, приближается к довоенному уровню, столица - Стимфал.
Два источающих прозрачное голубое пламя двигателя справа и слева от Эрлена
несли его бренное тело над сожженными солнцем кольцевыми предгорьями, от
которых дальше, на север, начиналась горная цепь Котловины, где и много
лет спустя после войны немало удальцов головами заплатили за любопытство к
тайнам пустыни, окруженной горами. Говорят, что там и поныне бродят по
пескам боевые киборги с вконец расстроенными программами и время от
времени палят по всему, что движется, поэтому попадать в те места не
рекомендуется.
Где-то здесь закончилась война. Лет семьдесят назад и сами стимфальские
степи, и небо над ними, и космос кипели и горели в последних битвах, гибли
люди, жгли воздух десантные крейсера под командованием Серебряного Джона,
Стимфал был взят, хотя к тому времени никакого города уже не существовало
- оставались развалины, воронки да расплавленный железный хлам; подписали
капитуляцию, и стимфальская империя прекратила свое существование. Год
спустя главнокомандующий имперскими вооруженными силами маршал Кром-вель
был осужден и отправлен в далекие края пилотом-смертником на рудовоз. Но
об этом не пишут в учебниках. А теперь в просторах над Стимфалом тревожат
небеса лишь пассажирские лайнеры и спортивные самолеты.
НАТ-63 фирмы "Хевли Хоукерс" сверхлегкого класса "бриз", в котором
герметически закупорен Эрликон, на вид хрупок, непрочен и напоминает
стрекозу - без крыльев, зато с двумя длинными растопыренными лапами. Под
прозрачным колпаком, придающим кабине сходство со стрекозиной головой,
Эрликон сидел в некоем подобии старинного кресла, пустив в него
многочисленные корни шлангов и проводов, вырастающих из оранжевого
комбинезона, увенчанного белым гермошлемом с огромными, тоже стрекозиными,
поднятыми забралом на макушке светофильтрами.
Правую руку Эрликона словно пожимала ручка управления, выходящая из пола
между двумя педалями - на них стояли его ноги, а прямо перед ним светилась
разноцветными огнями сводная контрольная таблица, так что Эрликону не было
нужды шарить взглядом по приборной доске. А вокруг, насколько хватает
глаз, - одно чистое небо, лишь на западе, из невидимого отсюда океана,
поднималась едва заметная череда облаков; внизу же Эрлен видел
желто-коричнево-зеленый узор земли, где, согласно всем подсчетам, пора бы
уже показаться контрольным ориентирам.
Эрликон включил радио - оно то запрещалось, то допускалось на
соревнования; пока что, во избежание несчастных случаев, разрешили две
нейтральные программы. Рассказывали, будто бы иногда можно поймать Главный
диспетчерский пункт, и тогда маневр по засечкам здорово упрощался. Но нет,
ерунда, в эфире совершеннейший бедлам: любимица астронавигаторов "несущая
волна" несла какой-то бесконечный разговор домохозяек, метеослужба
Стимфала-Второго уныло переругивалась с безымянным штурманом, все тонуло в
музыке и ворохе неизвестно к чему относящихся цифр.
Время корректировки неумолимо надвигалось, СКТ зажгла двухминутную
готовность, надо на что-то решаться, под ногами проплывают все те же
однообразные каменные плеши, дальше к горизонту - неясная дымка; топливный
лимит, но делать нечего, надо набирать высоты, уходить с этих Богом
забытых трех тысяч, ничего из них не высидишь, Эрликон уже почти шевельнул
ручку, почти тронул сектор газа, горизонт уже собрался провалиться с глаз
долой, как вдруг картина резко переменилась.
СКТ погасила готовность и замигала белой символикой, означающей, что
где-то в левом двигателе пробило изоляцию; загудел аварийный зуммер,
Эрликон повернул голову и похолодел: вытянутая белая гондола внезапно
отрастила огненно-золотой венчик, с нее слетели черные хлопья - все, что
осталось от кольца силовой зашиты, и двигатель уподобился сигарете,
которую сплошной затяжкой злорадно тянул дух неба. Плазма пожирала
агонизирующие узлы, подбираясь к топливному каналу, а Эрликон вместе с
кабиной в полном смысле слова сидел на практически еще полном баке
горючего. Другими словами - несчастный, ты получишь, что хотел.
Но он воспротивился. То ли в нем возмутилась привередливость самоубийцы,
то ли злость на слепую судьбу, которой он не пожелал доверить открыть
последнюю карту своей жизненной колоды, или, может быть, заглянув в глаза
смерти, в несобранности душевных сил, ужаснулся собственному замыслу и его
одолела природная жажда жизни? Эрликон и сам не разобрался в разноречивом
потоке нахлынувших ощущений, и последней связной его мыслью была: "Горим.
Ай-ай-ай", после чего мысли кончились и воцарились бессловесные инстинкты.
Все же душевный разлад дал себя знать, потому что дальнейшие действия
протекали в неком помрачении ума, обвинить в котором только страх было бы
неверно.
Отведя взгляд от горящего мотора, Эрликон отключил подачу на левую
консоль, взял ручку на себя, и машина, задрав нос, пошла вверх,
обеспечивая себе свободу маневра. Его окликали по радио дважды: первый раз
с судейского крейсера, второй раз подсоединился сам папаша Дэвис и как
бешеный заорал, чтобы Эрлен плюнул на свою идиотскую гордость и
отстреливал двигатель вручную. Когда он не отозвался и на этот вызов, все
умолкли.
Эрликон их толком и не слышал. Он выписывал в небе немыслимые вензеля на
немыслимой скорости, отдаленно копируя классические летные фигуры, и был
этим целиком поглощен. Чутье подсказало ему в общем-то верный шаг: если
умело крутануть машину на запредельных оборотах, то замки не выдержат и
двигатель срежет с пилона. В нашем повествовании есть человек, способный
проделать подобный фокус, но это не Эрликон. Он же чувствовал, что ничего
не выходит, и предсмертная дурнота подступала даже сквозь напряжение; как
и что происходит и произойдет, анализировать он не успевал и лишь
подсознательно был уверен в том, что одна эта воздушная карусель и
отдаляет гибель. Но заговорила усталость, жизнь заскользила из-под
пальцев, и на исходе шестой минуты после начала аварии Эрлен вырвал чеку
катапульты с полным ощущением того, что выпускает руку врага, держащую нож.
Треснуло, свистнуло, мир перевернулся. Первым, рассыпаясь на лету, вверх
устремился фонарь кабины, за ним и сквозь него - Эрликон в кресле, точно
ведьма на помеле. Мгновенно потерявший всякое представление, где верх, где
низ, НАТ-63 фирмы "Хевли Хоукерс" завалился набок, пошел винтом, затем на
краткий миг встал свечой и в следующий момент превратился в огненный шар,
из которого, чертя дымные трассы, полетели во все стороны многочисленные
обломки; сжимая по пути воздух, прокатилась взрывная волна, обдавая небеса
и горы жаром.
Секунд через десять к Эрликону вернулись зрение и слух, и обнаружилось,
что он еще жив. Щиток гермошлема сорвало, светофильтры, наоборот,
захлопнуло и перекосило, лицо горело как ошпаренное, сзади надсадно выл
реактивный двигатель кресла. Но самое интересное заключалось в том, что
прямо под ним находился город, древний и вечно молодой Стимфал - столица
Тяжелой, двенадцать миллионов без пригородов. Эрликон, вытворяя свои
головоломные трюки, начисто, разумеется, забыл о трассе, забрал далеко на
юг, и оставалось надеяться, что останки самолета благополучно рухнули в
пустыню, а не людям на головы, сам же пилот имел все шансы приземлиться на
центральную городскую оранжерею. Вдобавок взрыв что-то повредил в
поворотной системе сопла, шарнир ли заклинило, еще ли что, но никакого
разворота на экстренную посадку не выходило, а аварийный запас топлива
должен был иссякнуть с минуты на минуту. Вот что называется из огня да в
полымя; будьте же вы прокляты, специалисты из "Хевли Хоукерс" с вашими
тестерами и испытательными стендами!
Заставляя вибрировать все окрестные стекла, Эрликоново кресло неслось над
городом, постепенно снижаясь. Юркая тень скакала по домам и улицам; Эрлен
сумел накренить свой летучий корабль до предела и получил возможность
более чем жалкого маневра в горизонтальной плоскости; прошел над увитой
зеленью крышей с бассейном одного небоскреба, еще ниже, на миг криво и
дробно отразился в окнах другого, здания сомкнулись за спиной, распахнулся
простор площади, а из него стремительно поднялся прекрасный дворец.
Огромное окно с витражом прыгнуло в глаза, раздвигая колонны и простенки с
лепниной, и разверзлось, словно драконова пасть.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Без колебаний она надела серьги слоновой кости - по три легчайших резных
шестигранника на цепочке, и внутри каждого - еще по нескольку, чуть слышно
переговариваются на ходу, хотя больше всего любила серебро, много серебра
- кольца, браслеты, цепочки и бесчисленные серьги, и если с камнями, то
обязательно с самоцветами, бриллиантов она не признавала. Зачем тебе такие
канделябры в ушах, иной раз спрашивал Гуго; ничего не понимаешь, отвечала
она, когда в ушах что-то болтается, совсем другое ощущение и от прически,
и от жизни, и вообще. Кстати о прическе - волосы отросли до критической
длины, надо решать: стричься или не стричься? Не отпустить ли снова гриву
в стиле "колдунья"?
Кто впервые назвал ее колдуньей? Она, конечно, не вспомнила и не стала
вспоминать, а спустилась вниз на лифте, пересекла гостиничный холл, где по
голубому камню пола разбегались тонкие золотые змейки и соединялись с
золотыми же звездочками, и села в машину. Но я скажу вам, что первым так
ее назвал баск-лесник в горах, ночью, на границе Испании и Франции. Ей
было тринадцать лет, и в горы ее вывез, конечно, Гуго - лесничий был его
другом. С каждым человеком из бесконечного числа его знакомых и приятелей
Гуго был знаком не просто так, а неизменно на почве каких-то былых дел и
историй. Так и с лесником: ломая сучья для костра, Гуго подмигнул и
заметил что-то вроде - мол, от Себастьяна лишнего слова не жди, клещами не
вытянешь, и она ответила: это с тех пор, как он выдал своего брата. Лесник
спросил, о чем разговор, и Гуго, удивившись, перевел. Лесник уставился на
нее и, похоже, увидел нечто, потому что попятился, чуть не упал в костер и
тут-то закричал: "Ведьма!" Так в несколько наивной форме была определена
ее сущность.
Впрочем, лесник не был первой ее жертвой. Первой, всего месяцем раньше,
стал молодой монашек-иезуит, преподававший географию и астрономию в
монастырской школе на юге Франции, где она в тот год жила и училась. Ему
было лет тридцать, был он симпатично носат и глядел на мир сквозь
квадратные очки в металлической оправе. Встречались они только в классе
или во дворе, ухищрения никакие не применялись, но и этого оказалось
вполне достаточно: тоненькая тринадцатилетняя девочка источала разящий
наповал флюид сексуального монстра - как ни странно, без особой
порочности, но обещания и силы совершенно неодолимых. Как-то во время
урока они встретились глазами, и смиренный служитель Божий, и так уже
пребывавший в смятении духа, почувствовал, как в нем отверзаются темные
шлюзы таких древних страстей, каких он в себе и не подозревал. Враг рода
человеческого воочию распустил перед ним когти - не в силах совладать с
искусом, молодой человек оборвал речь на полуслове, почти оттолкнул
кафедру, вышел из аудитории и, поднявшись к себе в комнату, повесился на
шнуре от настольной лампы.
Дар, еще никак не используемый, едва дал о себе знать, но сестры-монахини
довольно быстро почуяли неладное, видимо из самого средневековья
унаследовав профессиональный нюх на нечистую силу. Святая мать Женевьева
заглянула в глаза новой воспитаннице и в их дразнящей зелени явственно
уловила сатанинский вызов. На мать настоятельницу повеяло первобытной
жутью, ей стало нехорошо, она позвонила родителям девочки, и в монастыре
появился доктор Франциск.
В детских поступках часто можно угадать будущие склонности взрослой
личности, а в тринадцать лет характер девушки уже вполне сложился. В
дальнейшем, став старше, она охотно прибегала к найденному в ту Далекую
пору оружию - удивительной способности будить в глубинах подсознания нечто
враждебное уму и воспитанию - первозданного зверя, встреча с которым Для
современного цивилизованного человека обычно заканчивается плохо, ибо мало
кто к подобному готов. Пришедшая к ней позже красота и женственность,
спокойствие ее натуры и взрывы темперамента - все несло на себе печать
того древнего знания и придавало ее привлекательности страшновато-манящую
сторону. Она гордилась дарованной ей возвышающей над людьми тайной
властью, и эта гордость составляла одну из важнейших черт ее характера.
А тогда... Тогда Гуго примчался, побив, наверное, все рекорды шоссейных
гонок и набрав штрафов на целое состояние, ему позвонил Рамирес, и надо
отдать должное гуманизму отцовских взглядов на воспитание: "Слушай, там
Хельга согласилась на какое-то изгнание дьявола, экзорцист приехал,
Франциск, черт его знает, что там они затевают, ты недалеко, съезди,
посмотри". У Гуго с монастырями и монахами были свои счеты, огкрытый
"шевроле" пролетел двести пятьдесят миль за два часа и с визгом затормозил
посреди мощенного белыми плитами двора.
В тот день, по милости собственной матери переживая один из тяжелейших
кошмаров в своей жизни, даже сквозь него она ощутила приближение той силы
оптимизма и поддержки, которая всегда исходила от Гуго. Впрочем, достойная
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг