перед летной комиссией, но комиссия на этот раз какая-то громадная и
расположилась она в смутном, туманном и невероятно высоком амфитеатре, лиц
не разобрать, но вердикт звучит явственно и проникает в самый мозг:
"Исходя из совокупности инструкций, разрешить маршалу Джону Кромвелю взять
с собой на борт самолета пушку". Да, пушку, и пушка эта тотчас же
появилась, но не современная авиационная, а допотопная бронзовая коронада,
заряжавшаяся с дульной части шипящим и дымящим ядром, и рядом с ней стоял
сам Кромвель - он ничего не говорил, а лишь улыбался своей радостно-хищной
улыбкой, которая ясно выражала: теперь-де мы им всем покажем... Эрлен
каким-то уголком сознания понимал, что все это происходит во сне, он
замычал, рванулся, силясь проснуться, и проснулся. Вокруг царила ночь,
тишина, горел ночник, похожий на подфарник, а напротив, за стеклянной
стеной, у компьютерного дисплея и впрямь сидел Кромвель, время от времени
беззвучно шевеля губами. Сквозь дурман полусна Эрликон вдруг сообразил,
что маршал командует компьютеру: "Дальше... дальше..." В длинной фигуре
его, казалось, не было ничего зловещего, но капля холодного пота неспешно
пересекла скулу Эрлена.
"Боже мой, боже мой... Нет никакой пушки, да и не надо, он же их и так...
Он же их там просто всех посбивает, не знаю как, но он это сделает и
придет первым..."
И без всяких ночных видений, едва придя в себя, Эрлен сказал Кромвелю:
- Джон, я больше не хочу выступать.
Дж. Дж. посмотрел на складки одеяла, которое укрывало Эрлена, так, словно
разглядел в них какое-то чудо, и не стал ничего отвечать. Он принялся
отвлекать Эрликона музыкой, подробно комментируя содержание каждого диска,
рассказывал всевозможные новости и сплетни, а если разговор и заходил об
авиации, то только в плане здоровья, медицинских норм и так далее. Ни об
этапе, ни о долге перед Бэклерхорстом речи не заходило. Еще маршал
увлеченно взялся устраивать Эрлену знакомства и любовь.
- Вот письмо, - говорил он (писем было великое множество). - Некая Диана.
Судя по выражениям, вполне интеллигентная особа. Ты посмотри на фотографию
- неординарное лицо.
- Джон, - нехотя отвечал Эрликон, - это не для меня.
- А для кого? Ты не больной, не извращенец. Что за жизнь ты ведешь? Зачем
тогда летать, заявлять о себе на весь мир? Зачем вообще все?
- Боюсь, что незачем все и не нужно. Но Кромвель и не думал униматься:
- Вон сестричка из реанимации, Дженифер. Девка глаз с тебя не сводит. Ты
где-нибудь видел такую фигуру?
- Джон, ну что мне с ней делать?
- Покажешь ей самолет.
- Зачем ей самолет?
- Не знаю. Я им всем показывал самолет. Знаешь ли, около самолета все
как-то происходит само собой. Утром летаешь, днем показываешь машину,
вечером ведешь ужинать. И дело происходило, заметь, на военной базе, туда
не очень-то и проведешь.
- Джон, ты знаешь, что я об этом думаю. Потом, она слишком высокая.
- Это не аргумент. Кстати, пиредровская дочка ничуть не ниже, вот уж
башня так башня. Я понимаю, что длинные ноги у девушки - это красиво, но
все хорошо в меру. Не знаю, как она влезает в машину, но на мотоцикле ты
ее точно не увезешь.
Тут уж Эрликон не мог сдержаться:
- Джон, ты знаешь, ты не любил... это не то, что ты думаешь, это больше;
она для меня... Она для меня - другой уровень, другая жизнь. Инга там
живет постоянно, а я только пытаюсь... Короче, это как чудо.
Однако маршал считал себя авторитетом и в подобной психологии.
- Может быть, я и не любил по-твоему, но кое-что повидал. Любовь в
отношениях мужчины и женщины - дело десятое. Да, с нее все начинается, но
сколько она длится? Год? Полтора? Любовь - это стартовый двигатель ракеты:
гром, треск, и мы на орбите. Но вот все отгорело, и, если не включатся
маршевые двигатели, твоя ракета грохнется обратно; мало того - сгорит.
- Что же это за маршевые двигатели?
- Уважение, взаимопонимание, общие интересы. Ну какие у тебя могут быть
общие интересы с этой бандитской дочерью, которая, как говорят, еще и
ведьма, каких мало? Слышал о яблоке и яблоне?
- Джон, ты не любил.
- Опять я не любил. Хорошо, поговорим о любви. Знаешь правило
одиннадцатого шага?
- Нет никаких правил.
- Есть. Вот слушай. Представим, что мужчину и женщину разделяют двадцать
шагов. В широком понимании. Так вот, ты должен сделать свои десять шагов и
остановиться. Если она там тебя не встретила, не делай одиннадцатого -
потом придется делать двенадцатый, тринадцатый - и так всю жизнь, и будет
это не жизнь, а муки.
- Джон, это арифметика какая-то.
- Это высшая математика. Ты положишь на свою страсть жизнь, а для нее это
- мимолетный эпизод. Ради двух минут ты рискуешь угробить свою судьбу и
лезешь голым задом к волку в пасть. Есть такое понятие - рентабельность.
- Я не бухгалтер.
Но когда на маршала находила стихия проповедничества, его трудно было
унять.
- В старину бывали такие брошенные угольные шахты - хотя уголь там еще
был, и неплохой. Загвоздка в том, что один вывоз пустой породы обходился
дороже, чем все предприятие. Понимаешь, о чем я говорю?
- Когда добывают золото или уран, с расходами не считаются.
- Нет, ты точно сошел с ума. Уран и золото добывают роботы или
каторжники. Каторжники! Вот и с тобой будет то же, а может, и похуже, если
не выкинешь эту дурь из головы!
- Знаешь, Джон, - тут Эрлен сел на своих подушках, - я читал в детстве
сказку про бумажную рыбу. Она однажды добралась до стакана с водой и,
конечно, погибла в нем, но зато хоть сколько-то времени она по-настоящему
плавала. Ты меня понимаешь?
- Рыба у него в стакане плавала, - чуть позже мрачно сказал Кромвель
Вертипороху - этот обмен притчами маршалу очень не понравился.
- Что? - изумился механик. - Какая рыба?
- Рыба такая, что околдовали нам парня и боком ему выйдет эта Инга.
- Любовь... - благожелательно протянул Вертипорох.
Маршал приставил ему к носу призрачный палец:
- Мне эта любовь подозрительна... Слушай, команда будет такая: я в ангар,
ты сиди в предбаннике и гляди в оба. Если будет выбор стрелять или нет,
стреляй. Я буду через полтора часа.
По причине такой вдохновляющей беседы Одихмантий страшно растерялся, и его
прошиб холодный пот, когда снизу, с пульта, позвонили и сообщили, что
Эрликона хочет видеть некая Ингебьерг Пиредра, и пилот немедленно
распорядился ее впустить. Механик приоткрыл рот, растопырил руки и
оглянулся, словно прикидывая возможность бежать во все стороны
одновременно - ему захотелось и срочно позвонить в Ванденберг, и
остановить Ингу, перекрыв коридор, и засесть с пистолетом под кроватью.
Остановился он на самом нейтральном варианте: сел у окна между палатами и
стал смотреть во все глаза, приминая бороду холодным стеклом.
Эрлен полулежал, полусидел, раскинув по белизне лечебного кресла черные
кудри; на нем была все та же майка "Штат Мичиган", все те же спортивные
брюки, а на голове - большущие наушники, через которые "Порги и Бесс"
сотрясали барабанные перепонки. Переживания Вертипороха Эрликона никак не
коснулись, а весть от Инги вызвала примерно те же ощущения, что и "плоский
штопор" с удалым маршалом, и привычный огненный кулак ударил под грудину.
Он содрал наушники - герои Гершвина смолкли на полуслове, и засомневался:
вставать или оставаться в лежачем положении - как-никак он был больным, а
это давало определенные преимущества. И тут в вытянутом восьмиграннике
коридорного окна показалась Инга. Она улыбнулась, постучала пальцами по
стеклу и через три секунды появилась в дверях.
Что чувствовал Эрлен, описать невозможно. Его обуял одновременно и ужас, и
восторг. Вид Инги потряс его, как разрыв гранаты. Что там говорить о
глазах, бровях и губах! С каждого волоска пепельной гривы ("смотри-ка, у
нас с тобой волосы одинаковой длины!"), с каждой складки салатного сафари
летели стрелы Амура, будто дерзкий греческий мальчишка завербовал себе в
подмогу полчища Чингисхана.
Несколько минут разговор шел довольно странно и сумбурно: Эрликон что-то
отвечал, не особенно осознавая что, и сам не слышал или не понимал, что же
такое говорит; затем общими усилиями семь красных роз водрузили в не
слишком эстетичную, зато объемистую медицинскую посудину с мерными
делениями, потом Инга засмеялась, положила свою загорелую, звенящую
серебром руку на руку Эрлена и сказала:
- Собирайся. Я тебя похищаю.
В этот момент подслушивавшему у окна Вертипороху сделалось дурно. Сначала
он бросился к дверям, желая как-то распорядиться, чтобы Эрликона не
выпускали; не добежав, он кинулся обратно, решив, что лучше вывернуться и
задержать Ингу, но эта мысль его почему-то испугала, и он вновь ринулся к
выходу, теперь уже надеясь перехватить самого Эрлена. Призраки убийц из
кромвелевских предостережений маячили у него перед глазами, от душевного
напряжения механик снова забыл закрыть рот, и длинная струйка слюны
устремилась к полу; руки Одихмантий держал так, словно вот-вот собирался
ухватить мифического быка за рога. Он сам, как распаленный бык, помчался
по коридору, по какой-то своей логике вознамерившись поймать Эрлена на
лестнице, и буквально проскочил сквозь возвращавшегося быстрым шагом
маршала.
- В чем дело? - спросил Кромвель. - Пожар? Мафия?
- Да! То есть нет! - шепотом произнес Вертипорох. - Джон, она его увозит!
Секунду Дж. Дж. смотрел на механика остановившимся взглядом, затем
скомандовал:
- Без паники. К телефону.
Телефон стоял за соседней дверью. Стуча тупо срезанным ногтем по
пластмассе, Вертипорох набрал номер уже известной мадемуазель Делорм -
той, что предупредила приятелей о приезде звонаревских профессионалов; это
был первый из двух телефонов, оставленных Скифом, и оба Кромвель заставил
свой экипаж выучить наизусть.
После минутной заминки включился автоответчик и промурлыкал, что
мадемуазель отбыла в отпуск и просит оставить информацию до ее
возвращения. Маршал и механик бессмысленно уставились друг на друга.
- Крути дальше, - приказал Кромвель.
Второй телефон был секретным и имел выход прямо в какой-то закрытый
секретный канал Института Контакта. Пользоваться им Скиф разрешил только в
самом крайнем случае.
Здесь тоже поначалу воцарилось молчание, показавшееся вечностью, и после
него механический голос объявил, что линия заблокирована, и посоветовал
связаться по коду.
Никакого кода ни Кромвель, ни Вертипорох, естественно, не знали.
- Вот, значит, как, - проговорил Дж. Дж., дико улыбаясь в пространство. -
Ай да Скиф. Вот как... Что стоишь? - неожиданно зашипел он на Вертипороха.
- Быстро флягу, НЗ, бинокль - и вниз, в гараж. Мотоцикл на ходу?
- А? Да, на ходу. Может, лучше возьмем больничный "бьюик"?
- Какой "бьюик", спятил, у нее спортивный "бугат-ти"! "Бьюик"... Живо!
Небывало жаркое бабье лето стояло над Стимфалом. Строго говоря, зимы в ее
северном понимании тут не существует, но горы да ветвь арктического
течения, к ноябрю задувал ветерок, из-за которого на море начинает
штормить, а еще раньше стимфальская публика достает из шкафов плащи; в
декабре же и мокрый снег не такая уж диковина. Но в этом году в начале
октября природа решила задержать лето на плоскогорьях. Табун северных
антициклонов заплутал где-то на океанских просторах, и вечер первого
понедельника нового месяца выдался не просто теплым, а по-июльски душным.
Прорезая все более густеющий поток машин, дедушка-"харлей" нагонял
кроваво-красный приземистый "бугатти". 'Струи морского воздуха трепали
рыже-гнедую шевелюру Димы и делили на разные пряди его бороду. Механик
хотел надеть шлем, но Кромвеля уже охватил боевой дух, и маршал с чувством
укорил соратника:
- Стыдись... Наше дело правое!
И Вертипорох, так и не научившийся разбирать кромвелевский сарказм,
торопливо бросил шлем обратно на полку, словно тот внезапно раскалился.
Они легко отыскали Ингину машину, но дальше дело пошло сложнее: держаться
рядом было опасно, поскольку Дж. Дж. не желал раньше времени выдавать свое
присутствие, а отпускать далеко тоже было рискованно: в эдакой толчее
легко потеряться. Из-за автострадной планировки Стимфала разных
параллельных улочек и проулков, столь удобных для охоты с мотоцикла, в
городе просто не было. Приходилось лавировать и прятаться за машинами, то
и дело зажигая поворотники.
Покинув госпиталь, Инга направилась строго на юг; однако, минуя центр, она
круто свернула на Пятьдесят второе государственное шоссе и погнала свой
роскошный лимузин на восток. Кромвель поджал губы: этот путь вел в горы, к
вилле Рамиреса, а штурмовать ее вдвоем с Вертипорохом - дело, безусловно,
любопытное, но вряд ли веселое. Маршал вдвинулся механику в самое ухо:
- Сбавь до шестидесяти миль и приготовься... Если за указателем повернут
налево - подходим вплотную и стреляем.
- Куда стрелять? - спросил Вертипорох, чувствуя разливающийся по телу
холод.
- Куда... Куда попадешь, Клинт Иствуд... Нас через полчаса ждут такие
"хеклеры", какие тебе во сне не снились...
Слеза, выкатившись из внешнего уголка глаза механика, под давлением ветра
пробежала и затерялась в истоках бороды. Мама, подумал Вертипорох, никогда
больше не пойду в кино на боевики, к черту их, глупость все это... Но
оказалось, что волновался он рано: "бугатти", похожий на окровавленный
обух томагавка, несущийся над дорогой, проскочил роковой перекресток,
никуда не свернув, и по-прежнему летел на восток.
- Перестраивайся вправо, на боковушку, - распорядился Кромвель. - И
отрываемся.
Под прикрытием громадного белого рефрижератора "харлей" ушел на крайнюю
боковую полосу и через минуту оставил автомобиль гангстерской дочки далеко
позади.
Дорожная развязка, на покрытие которой Вертипорох уронил холодный пот и
слезы, была на этом участке Пятьдесят второго шоссе последней. Здесь
проходила городская черта, а магистраль уходила дальше, сквозь горы.
Стимфал, как известно, тем и отличается от других столиц мира, естественно
выросших на пересечении торговых и иных путей, что через этот край
приморского нагорья никакие дороги никуда не ведут. Все здешние шоссейные
коммуникации - по сути, слепой аппендикс, а континентальные автострады
начинаются восточнее, по ту сторону поднимающихся к океану гор. Именно
Пятьдесят второе шоссе и связывает город с окружающим миром, точнее,
сорокамильный отрезок, прорубленный в красно-черных базальтах, - и за ним,
на просторе, бетонное полотно разбегается во все стороны - поезжай куда
глаза глядят.
Но в первые часы наступающей ночи дорожное пространство пробитой в хребте
скважины пустело. Гости - кто уже приехал, кто уехал, у горожан наступили
часы вечернего досуга; лишь одинокие тягачи и трейлеры будили эхо на
восьми рядах меж каменных стен. Такому раритету, как "Харлей-Дэвидсон",
спрятаться было негде, и потому Кромвель решил дождаться подопечных на
выходе. Приятели взгромоздили мотоцикл на самый край козырька разворота
пандуса и тревожно вглядывались в сумерки, время от времени заставляя
мотор глухо завывать.
Проехали два грузовика с дугообразными упорами бамперов, за ним - тягач с
неимоверно длинной серебристой цистерной; потом фургон для лошадей.
Кромвель смотрел на часы. Секундная стрелка резво прыгала с деления на
деление, красного "бугатти" не было.
- Что за черт? - спросил Вертипорох. - Где они?
Кромвель едва слышно выругался. Стрелка на часах описывала круг за кругом,
ожидание приближалось к фазе безнадежности.
- Тут же не свернешь никуда, - пробормотал Вертипорох, косясь на Кромвеля.
Маршал уже не обращал внимания на дорогу, взгляд его был безумен и
устремлен в неведомое, в глазах металась, меняя масштаб, карта
окрестностей Стимфала. Одихмантий ждал, вцепившись в ручку газа. Спустя
краткое время Дж. Дж. приказал:
- Давай наверх!
- Куда?
- Бери эту бандуру и тащи наверх!
Да, несказанно осложнило жизнь простодушного инженера-механика знакомство
с покойным главнокомандующим. Темной ночью, ибо смеркается в этих местах
мгновенно: не бывает в Стимфале долгих вечеров, волок Вертипорох
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг