На Вертипорохе был новый комбинезон, и даже на бороде его заметны явные
следы расчески.
- Экипаж! - сказал Кромвель начальственным голосом. - Слушай мою команду.
Все предыдущие распоряжения отменяются. Пилоту разрешается сжечь машину,
запороть, не думать о страховке, вытворять в воздухе все, что вздумается,
если только это будет доставлять ему удовольствие. Никаких ограничений,
единственное пожелание - выиграть этап. Только пожелание. Механик, время.
- Девять двадцать три.
- Пора. Облачаемся.
В десять утра в Ванденберге уже было жарко. Море людской толпы окружало
летное поле, и над разогретым бетоном, в воздухе, сотрясаемом
радиокомментариями, тоже царила невероятная толчея. Проносились парадным
строем модели предыдущих лет, этажом ниже рисовали разноцветные дымные
хвосты моторные дельтапланы, еще ближе к земле демонстрировали свое
искусство расписанные рекламой параглайдеры.
А на девяти взлетных кругах, оранжевых и белых концентрических
окружностях, влитых в покрытие, стояли девять самолетов последнего,
суперкрейсерского класса - тяжеловесы, рассчитанные на планеты со
сверхвысокой атмосферной активностью, - два "локхида-фантома", вишневый
"Кранфилд А-177", серебристый с черным "Боинг", коричневый с полосами
испано-английский "Матадор", пятнистый, как ягуар, "Викинг", снежно-белый
"Окинава", зеленый тупорылый "Москито" и серо-голубой,
самоуверенно-горбатый "Милан". Под брюхом его, с полным презрением к
предстоящим парламентским дебатам, нагло выставляли себя торпеды топливных
кассет; на трапециевидных консолях были вызывающе оставлены пилоны с
инструктивной разметкой и непристойно обнаженными разъемами пусковой
электроники, которая должна была удивительным образом совпасть с
независимо от Бэклерхорста где-то сделанными ракетами.
Согласно "Интеллидженсеру", основная борьба обещала развернуться между
чемпионом мира Эдгаром Баженовым на "Викинге" и Такэдой Сингэном на
"Окинаве". На предыдущем этапе мастеровитый японец неожиданно близко
подобрался к чемпиону, и теперь многие ожидали, что Баженов примется
энергично наверстывать упущенное во славу датского авиастроения и в честь
памяти легендарного короля пилотов.
Как заяц в сундуке, а селезень в зайце, так в двух шагах от Эдгара в
кресле-скафандре "Милана", погруженном в вязкую амортизационную толщу,
лежал Эрликон, а в нем пристроился и сам легендарный маршал. В эту минуту
Кромвель не ломал комедию, в душе его - Эрлен ясно слышал - звучала
неопределенная, но торжественная мелодия; маршал готов был не уступать до
последнего и шел на турнир, как на бой; открывалось: нет, не был Дж. Дж.
лишь живым воплощением зубоскальства да насмешки над всем белым светом,
была в его натуре и иная, азартная сторона, жадная к борьбе и успеху.
- Тридцать четвертый, как слышите меня? Двухминутная готовность.
- Я тридцать четвертый, слышу вас хорошо, двухминутная готовность.
Рука Эрлена в сенсорной перчатке пробежала по тумблерам. Системы контроля:
зажигание, гироскопы, локация, зажигание, тяги.
- Тридцать четвертый, разрешаю запуск двигателей.
- Вас понял, запуск двигателей.
- Тридцать четвертый, разрешаю занять стартовую позицию.
- Вас понял, стратовую позицию.
Дыша невидимым пока еще жаром, "Милан" медленно всплыл над стартовым
кругом и завис, едва заметно покачиваясь. На экранах заднего обзора фигура
Вертипороха ушла вниз, механик отступил, поднимая два больших пальца,
потом повернулся и побежал к аэродромной бронированной галерее.
- Всем на старте! - завыл металлический голос. - Даю отсчет! Внимание,
отсчет!
Вот оно. В груди у Эрликона привычно дрогнуло, но тотчас же все исчезло -
мозг и нервы заполнил Кромвель. Пришло великолепное спокойствие, и пропала
всякая отчужденность между его живым существом и машиной, энергия самолета
стала его энергией, и его воля сделала многотонную махину послушной, как
пластмассовую учебную модель; некое сожаление мелькнуло и отлетело;
десять, сказал неживой голос. Дж. Дж. включил запись. Девять. Черный
ручеек пленки потек через головки. Восемь. Шорох, первые аккорды. Семь,
шесть, пять. Элтон Джон в полумраке сцены, за роялем, повернулся к
микрофону. Четыре. Свечи льют на клавиши свой неверный свет, фитили еще не
обгорели. Три. Сейчас вступит бас-гитара. Два. Один. Ноль. Старт!
Что тут произошло, Эрлен понял много позднее, его задвинутое в угол
сознание убийственно не поспевало за той коловертью, которую закрутил
Кромвель. Элтон Джон хватил вроде бы что-то несусветное, земля ухнула вниз
и, словно коршун раскинув крылья, трижды обернулась вокруг; пронеслись
какие-то желтые дымы; как взбесившиеся часовые стрелки, провернулись тени
на приборных шкалах, и вновь распахнулась неоглядная синева.
Случилось вот что. Без всякого разгона, прямо со старта, врубив
суперфорсаж и сжигая совершенно неоправданное количество горючего,
Кромвель дал одновременно основную, боковую тяги и крутанул известную
"кромвелевскую спираль сокращения", изредка выполняемую некоторыми
отчаянными головами, не боящимися развалить свою машину в воздухе и задеть
кого-нибудь, не к месту оказавшегося. Но ни одному нормальному человеку не
могло бы прийти в голову проделать этот трюк в тесноте комплексного старта.
Будто рехнувшаяся ведьма в ступе, пронесся перед не разомкнутым еще строем
самолетов безжалостный "Милан". Отвернуть не успел никто. Двадцатиметровый
форсажный факел, рвущийся из сопел, огненной метлой прошелся по антеннам,
кабинам, тестерным пазам; чуткая аппаратура ослепла, оглохла, сгорела,
скрутилась, как лист. Три машины - оба "фантома" и "Матадор" - немедленно
сели на аварийном автопилоте; многообещающий Такэда, потеряв ориентацию,
свернул с трассы синтоистским богам ведомо куда и был посажен наземной
контрольной службой. А в это время электронный мозг, судья соревнований,
зажег на табло против номера тридцать четвертого число 99 - максимальные
очки за данную фигуру - техническая безупречность плюс особый артистизм
исполнения. Увы, ни в каких правилах не оговаривалось, на каком участке
полигона пилот имеет право совершать программные эволюции. Дж. Дж. не зря
выучил наизусть весь кодекс летных законов и все прецеденты за последние
пятьдесят лет.
Тем временем уцелевшие пять машин, выстроившись одна за другой, с ревом
буравили стимфальские небеса. Первым, как и предполагалось, шел Баженов на
сильно закопченном, но невредимом "Викинге", за ним - питомец "боинга",
следом - Кромвель, потерявший таки время на своих хулиганских выходках,
дальше - обугленный, как картофелина, "Москито" и последним - ушедший с
трассы в нижний эшелон и все не решающийся сесть "Кранфилд".
Но дело было неладно. Едва Кромвель выпустил Эрликона из наркотических
объятий, как у парня потемнело в глазах и прервалось дыхание. Мерзкими
струями по коже тек пот, адски ломило левый висок, легкие, кажется,
отрывались от плевры, и каждый вздох дергал сердце, словно клещами. Дж.
Дж., придержав руку Эрлена, только успел выровнять машину.
- Джон, я тебя не вытяну, - прохрипел Эрлен. Кромвель молчал: такого
поворота событий он не предвидел. Проклятая разница в реакциях дала себя
знать слишком рано.
- Держи горизонталь сам, - вымолвил он наконец, - береги силы. Прибавь
оборотов. Еще, еще. Крен до пятнадцати. Прижмись к "боингу", не бойся
выхлопа. Фильтры опусти.
Земли не было, она осталась где-то в другом мире. Слева, сияя, встали
неведомо откуда горы облаков, позади широким шлейфом расходился
инверсионный след, много ниже висел злосчастный "Москито", солнце сверкало
на полусфере кабины.
- Отдай левую ногу, - приказал Кромвель, - прибирай ручку. Бери ближе. Я
сказал - ближе! Держись, сейчас включаюсь.
Оба понимали без слов: резерв скорости у "боинга" выше, и на прямой он без
труда уйдет. Тот, другой пилот, тоже прекрасно знал это. Он не был ни
новичком, ни теленком, и, когда у него за плечом вырос зловещий горбатый
силуэт, летчик вполне закономерно предположил, что его хотят обойти на
стандартной "змейке"; помня о превосходстве своего планера и имея в запасе
не менее восьмидесяти секунд до начала фигуры, он позволил себе не спешить
и лишь наклонил машину вправо, готовясь перехватить соперника на обгоне.
Дж. Дж. страшно оскалился, наблюдая эти маневры, взгляд его светился
безумной радостью. "Не стрелять", - скомандовал он шепотом неизвестно
кому, но Эрликону в его горячке померещилось, что вокруг - справа, слева,
снизу, сверху - летят на изувеченных машинах все мертвые пилоты второй
мировой войны и лишь ждут команды своего маршала, досадуя на то, что он не
отдает вожделенного приказа.
Все свершилось мгновенно. Самолет вновь с чарующей легкостью отдался в
руки Эрлена, боль и муть в голове растворились без остатка, запели боковые
тяги, облачные громады заплясали джигу под хор Сая Оливера. "боинг"
появился почему-то в экранах заднего вида, солнце пролетело через кабину,
и Эрлен был потрясен удивительным фактом: "Милан" шел на обгон, встав
вертикально, как лошадь на дыбы, и совершает эволюции, и удерживает ход.
Без единой мысли проскользнуло дикарское, безграничное восхищение тем, кто
может сделать такое, а дальше "боинг" окутался голубым дымком, и обшивка
на нем как будто закипела. Загудел контрольный зуммер, Кромвель вошел в
"бочку", начав ее с двойного переворота, а "боинг", благодаря роковому
превосходству в скорости прошедший под выхлопами всех "миланских" тяг,
словно кабан под паяльной лампой, полностью лишился приборного контроля,
тщетно задействовал регенерацию - упустил режим и, отброшенный реактивным
потоком, покинул дистанцию.
Эрликон начисто утратил ощущение реальности. Он то плыл в сказочном сне,
где ход вещей повиновался одному его желанию, то собственная плоть
обрушивалась на него .во всем кошмаре своего страдания. Он впал в
странного рода забытье, жгучая боль снизу жевала легкие, в позвоночнике
сидел раскаленный гвоздь, но Эрлен то чувствовал, то терял это ощущение,
точно наблюдая со стороны происходящее с кем-то еще. Он не разобрал, как
при его приближении, не дожидаясь никаких приглашений, отвалил прочь
откуда-то появившийся "Москито", как на проходке очень сложной "лестницы"
они обошли Эдгара, он только ощущал, как вокруг сгущается мрак, и в
краткую минуту просветления понял, что умирает. Круг мыслей сужался, звуки
с трудом доходили из-за плотной пелены. Где-то рядом бесновался Кромвель,
но это происходило как в чужом сне.
А Кромвель действительно орал не своим голосом:
- Мальчик, держи машину, я не могу тебе помочь, угроблю, ты живой, не
умирай раньше срока, еще найдем время!
Он слегка прикоснулся к Эрлену, и тот чуть более осмысленным взглядом
посмотрел на приборы. Сразу три желтых нуля горели на указателе
топливомера, и риска шкалы уперлась в ограничитель. Форсажи и финты
маршала съели все до железа, горючего на посадку не было.
- Не роняй машину! - надсаживался Дж. Дж. - Все в норме, сейчас сядем на
баки, осталось пятьсот метров!
Эрликон не чувствовал ни боли, ни рук, ни ног. Закостеневшие пальцы не
выпускали ручку, но он этого не замечал, в глазах сходились и расходились
лиловые пятна, но вот уже и глаза пропали, и не стало ничего. Возможно,
надо было сделать последние усилия, собраться, побороться, но связь этих
понятий распалась; что-то толкнуло, приподняло, и сверху-сбоку выплыла
чудная хрустальная решетка. Эрлену показалось странным, что она не
цветная, и решетка тотчас же воссияла разноцветными огнями. Потом она
погасла, и с нею закончилось все. Жизнь прекратилась.
На миг он вынырнул из темных пучин: вокруг стояли туманы, чей-то голос
издалека произносил невнятные слова, он различил только одно -
"адреналин", затем, спустя некоторое время, другое - "внутривенно", и
действительность опять исчезла.
Потом Эрликон приподнял веки и с трудом разомкнул лес ресниц. Белая спинка
кровати, белая дверь, белые стены. Он жив. Вот так сюрприз. Вот так штука.
И может дышать. Но вот шевелиться нет возможности никакой, да и, правду
сказать, желания тоже.
- Ага, проснулся, - в ногах постели сел Кромвель. - Ночь была, ночь
плыла, все объекты разбомбили мы дотла. Ну, счастлив, что могу тебя
поздравить первым - мы выиграли этап. Да. Не трудись задавать вопросы,
разговаривать тебе нельзя, я сам все расскажу. Тысяча шестьсот двадцать
два очка, ни одного штрафного, тридцать девять сорок пять - время не очень
рекордное, но вполне приличное. По общей сумме мы вышли на третье место -
впереди Баженов и Такэда, разница смешная, не больше ста. Японец починился
и перелетал, но все равно не дотянул. "Боинг" с "Локхидом" подали на нас в
суд - вздор, шансов никаких.
Эрлен разлепил губы и чуть слышно спросил:
- Где мы?
- Как ни странно, на этом свете, в первой клинике Медицинского
университета, и пребываешь ты здесь уже четвертые сутки. За время полета
ты умудрился похудеть на шесть килограммов, получил инфаркт надпочечников,
десяток кровоизлияний и еще что-то. Но держался ты прекрасно, а как сумел
посадить машину - загадка, полная мистика. Если ты скосишь глаза направо,
то увидишь стеклянную стенку, а за ней - пару волосатых ног. Там лежит наш
собрат по духу Вертипорох. Двое суток мы с ним сидели возле такой же вот
стены и смотрели на твои приключения - зрелище было увлекательное: в тебя
засунули штук двадцать трубок, а вокруг носилось полторы дюжины врачей.
Ну, потом к нам вышли и сказали, чтобы мы шли спать, дело пошло на лад...
Мы отправились к Шейле отметить победу и слегка перебрали, бедняга
Вертипорох тоже получил трубку в живот. Я попросил главного врача положить
его здесь, и, таким образом, весь экипаж в сборе. - Кромвель поднялся и
пошел в угол палаты. - Самое же главное вот что. Бэклерхорст - вот
поздравительная телеграмма от него - прислал нам много-много разных
бумажек. На этом столике лежит контракт, страховка, чековая книжка и так
далее. Феодал задавил своих супостатов, и мы теперь официально
представляем "Дассо". Рекламщики у нас попляшут... Цветы принес Реншоу,
наговорил комплиментов. Тут газеты - потом почитаешь - - называют тебя то
ли безумцем, то ли гением. По телевизору гоняют наши выкрутасы, целая стая
репортеров внизу только и ждет, чтобы ты пришел в себя. Посмотрим, что
напишет "Интеллидженсер". Испанская барышня пока что не звонила... Так,
идут, сейчас тебя будут кормить. Между прочим, вот это Шейла испекла - не
очень, но есть можно.
"Интеллидженсер" написал так:
"Вместе с классом машины Эрлен Терра-Эттин сменил свою мягкую артистичную
манеру на жесткую и агрессивную. В этом новом качестве он явно нашел себя:
подобного летного совершенства ему еще никогда не удавалось показать.
Особенно впечатляет стартовый каскад - это фейерверк, взрыв, самолет
демонстрирует все шесть степеней свободы на максимальной скорости, а
фигуры укладываются одна в другую, как русские матрешки. Характерно
восклицание одного из зрителей: "Смотрите, да ему все равно, каким концом
вперед летать!"
Однако позволим себе заметить, что дело далеко не в том, что Терра-Эттин
стал героем этапа, и даже не в феноменальном блеске его успеха - равно как
и успеха "Дассо". На наш взгляд, феномен заключается в том, что впервые со
времени двадцать вторых Олимпийских игр, а в них принимал участие сам
основатель мемориала, появился пилот, стремящийся выиграть кубок
Серебряного Джона именно в манере кромвелевской школы. Мы согласны с теми,
кто возразит, что элементы кромвелевского пилотажа - "кромвелевское
сокращение", "кромвелевский переворот" - прочно вошли в спортивную
практику. Однако очевидно и то, что эта практика не является обыденной.
Да, кое-что перестало быть сенсацией. Кое-что. Но впервые весь полигон
сначала до конца пройден в чисто кромвелевском стиле, включая скандал,
поднятый компаниями "Боинг" и "Локхид Эркрафт". Можно подумать, что вместе
с техникой Терра-Эттин перенял и некоторые черты характера знаменитого
летчика. Нечего и говорить об исполнении фигур, которые много лет
считались достоянием тренерского бреда - "плоский штопор" с заходом с
обратной точки, прохождение "лестницы" на "одной руке" и уж вовсе цирковая
посадка на взрывную волну от отстреленных баков. Сам Кромвель только
дважды, и то будучи зрелым мастером, решался на подобный фокус.
Как известно, победа куплена дорогой ценой, и до сих пор никто не может
точно сказать ни когда Терра-Эттин покинет клинику, ни сможет ли он
принять участие в завершающем этапе. Но как бы ни сложилась его дальнейшая
судьба, именно ему мы будем благодарны за возвращение на мемориал
кромвелевской школы..."
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
К добру ли, к худу ли, но мир не ограничивается соревнованиями по высшему
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг