Е.Львова.
Происшествие
-----------------------------------------------------------------------
Журнал "Знание - сила", 1991, N 1.
OCR & spellcheck by HarryFan, 10 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
Роберт Кандалов шел в Спайсы. Он шел краем леса и молился. Как молятся,
Роберт не знал, но слова ворошились в памяти.
"Борони мя. Господи!" - воззвал Роберт. Невидимый и неслышный молчал.
Молчал и тощий лес. В рыжей воде плавали клочья тины. Дорожный знак без
указателя направления торчал на бугорке. "Борони мя, Господи!" - взмолился
Роберт в голос, благо дорога в Спайсы была пуста. Как всегда. "Борони...
Как это "борони"? - спрашивал себя путник. Борону он видел раз. В музее.
Рыжими зубьями вверх топорщилась она в прозрачном кристалле витрины...
"Борони мя!" - повторил он, и словно бы ветерок зареял. "Вразуми мя и
наставь!" - воззвал Роберт с силой. "Вразуми мя и наставь! На путь
истинный", - ехидно отозвалось внутри голосом доктора Терентия Кайдалова.
Роберт вспомнил, что Бог тоже отец и обращаться к нему надо бы по-сыновьи.
Как - он не знал. "Папа..." - сказал он с сомнением. Отозвался, конечно,
Терентий. Доброе лицо его с насмешкой глядело на сына, губы вздрагивали,
но слов было не разобрать. "Атеист несчастный", - молвил Роберт, отгоняя
отца. "Ну, скорее агностик", - возразил Терентий.
Роберт зажмурился. Пустое и скользкое небо, даже облака куда-то
подевались.
Вместо сосредоточенного усилия молитвы мелкие беспокойства одолевали
его. Он хлопнул себя по карману движением отца. Очки, пропуск,
нитроглицерин были на месте. "Батя", - вспомнилось старинное слово.
"Смилуйся, батя, борони и спаси мя!" Тут молитва опять застопорилась. Он
не знал слов. Не знал, положено ли молить о чем-то или молить за кого-то.
Он решил, что лучше сперва "за", а уж потом - с просьбами.
"Борони, батя, мя, борони Марьямку Степанян и сестру ее, Асмик". Тот
молчал. "Борони тетку их, седую Лилит", - молился Роберт. Роберт молился,
а батя молчал. Болотная вода шибала маслянистой зеленью. Бывает, по
зеркалу болота бегают водомерки, долгоногие и деловитые. Но не было жуков.
Вода стояла ровно, как темное стекло. Неподвижное. Непрозрачное.
Стремительно темнело. "Смилуйся над Алешкой", - вдруг попросил он, хотя
моление о сыне отложил было на потом. Тот откликнулся легким шелестом. Или
это вздрогнул лес? "Смилуйся", - повторил он. Тот смолчал. Может, имя не
то? Терентий рассказывал, что они звали отца "тятя". "Тятя", - молвил
Роберт с опаской. Тут его качнуло к обочине, и он ухватился за осинку.
Сизый ствол рассыпался в оранжевую пыль. "Надо жить!" - приказал себе
Роберт. Он стоял, соображая, на что бы присесть. Поваленные стволы
утоплены в воде, кора намокла и почернела. Под ней труха, влажная труха.
Пни искрошились и ушли под воду. Тут Роберт заметил серебристый кругляш,
плотный и крепкий. Обрубок дивного древа давних времен. Обрубок дал мощный
лист. Глянцевитые листовые пластины, широкие, как у платана, перли прямо
из ствола, прошибали кору, обходясь без веток. А что сделаешь, калеке тоже
дышать надо, времени формировать крону у него нет. Роберт обошел
обреченное это шелестенье и кущенье, он приметил поодаль такой же кругляш,
но без листвы. Присел, отдышался, боль в сердце была легкой. Роберт вел
руку по кожистым складкам коры и молил того, кто молчал: "Пусть эти
обрубки дали бы не одни листья, но корни..." Тополь - дерево не лесное,
помнилось Роберту. Тополя росли вдоль городских улиц. И в деревнях. Откуда
обрубки тополей на болоте? Роберт не знал. Не всегда же здесь было
болото... Остаток пути Роберт шел солдатским шагом, а туман слоился за
ним, отставая, цепляясь за стволы. Когда дорога косо уперлась в арку
ворот, Роберт леса не узнал. Серый клей тумана стоял ровно и густо.
Торопясь, он протянул в окошко пропуск. Он волновался. Он не был здесь уже
два месяца. Обычный вопрос: "Ну как мои?" Обычный ответ бывал: "Живут,
чего им делается" или "О'кей, дэд" - это уж смотря, кто дежурил. Сейчас
дежурила Настя, и - что за дела? - розовая заспанная Настя в сползающем на
глаза кокошнике его как будто не узнала. Впрочем, Роберт был в зеркальных
очках и против обыкновения небрит. Могла она его не узнать, вполне могла.
Могла даже испугаться: он пришел со стороны леса. В Спайсы никто не ходил
лесом. В Спайсы никто не ходил пешком. Родителей доставляли по канатке. В
дни посещений. Для туристов окрестности были закрыты. А жить - здесь давно
уже никто не жил.
- Как мои? - спросил Роберт. Настена молчала. Он поспешил объяснить:
"Кайдалова. Ирина Николаевна Кайдалова. С сыном. Алеша Кайдалов". Проще
было, конечно, назвать диагноз ребенка, но Роберт старался не произносить
этого вслух. "Триада, - сказал он, - триада". Так называлась в Спайсах
группа, где были собраны дети... - их в просторечии называли
"трехлапками". Звучит ласково, только вот выговорить "трехлапка" он не
мог. И все повторял: "Ирина Николаевна и Алеша. Кайдаловы".
"Да проходите же, сударь, что встали столбом", - сердито сказали из
будки. Ворота разъехались, и Роберта мягко втянуло внутрь. Он сунулся было
к окошку, но оно оказалось закрыто. Он постучал. Не отворилось. А раньше
эта самая Настя охотно с ним болтала. Он нравился девушкам. На свое
несчастье. Огнеглазый, смуглый, узколицый, с ранней сединой. Он отбивался
от них, как мог. Чего только не говорил! Даже правду. "Я трехлапого урода
породил, я жить не хочу. Во мне витальной силы нету". Девушек это не
отпугивало. Напротив. Не задались ли они целью наводнить Триады трехлапыми
младенцами? Роберт менял тактику. Пускал о себе порочащие слухи,
преумножал свои годы - тут и седина кстати пришлась, свои грехи, но все
это было без толку. И прозрачные бабочки, и легкие осы, и ленивые сонные
мошки летели на свою погибель. Правда, девушки и остывали быстро. Иногда
он думал: может, и не стоит так отбиваться? Но он боялся случайности. Ведь
и с Аришей они не собирались, он же и тогда уже понимал, что нездоров. Но
Ариша - надо знать этот ее лучезарный фатализм - решила: так тому и быть!
Э, да что теперь об этом... Девушки остывали, испарялись, истаивали. Не
остывала только Марьям. Лет десять назад она предпочла несчастье с ним
счастью с другим человеком. Но с тех пор ее юный азарт поиссяк, а в глазах
остановилось терпеливое напряжение трудно скрываемой боли. Несчастье с ним
длилось... длилось... длилось. Она устала. Он знал: выдать стареющую
любовницу замуж считается низким поступком. Но почему? Почему? И по дороге
в Спайсы он молил Бога послать жениха Марьям Степанян. Но невидимый и
неслышный молчал. Не было у него ни корней для обрубков дерев, ни женихов
для тридцатилетних невест. Тут Роберт вспомнил, что Марьям исполнилось
тридцать четыре. Он хотел воззвать: "Борони Марьямку, батя", но в Спайсах
слова застревали в горле. Трезвый воздух беды стоял здесь ровнее болотной
глади.
Дети спали на террасе. Было холодно. Все были в спальных мешках. Ну и
хорошо. Роберт не боялся ни трехруких, как Алешка, ни многоножек с
паучьими лапками, ни даже тех... других... Никого он не боялся. Но он
чувствовал себя таким виноватым, будто он породил их всех. "Спайсы - это
не страшно. Спайсы - это гуманное учреждение. Это лесная школа для не
вполне здоровых детей. Тут их готовят к операциям. Бережно. Постепенно.
Уберут лишнее, нарастят недостающее. Методика хорошо отработана. Сбоев
давно уже нет. Вот только эта перемычка... После операции каждому ребенку
делают перемычку памяти. Ну, чтобы он не помнил, что раньше был уродом.
Правда, избирательно перемкнуть память пока не удавалось, оздоровленные
дети уезжали, забыв все, забыв и родителей, и Спайсы, и болотистый лес
вокруг. А родители все продолжали любить своих уже не существующих уродов.
И решительно некуда было деваться с этой никому не нужной любовью.
Здоровым же детям как раз ее и не хватало в их новой счастливой жизни.
"Пустовато, наверное, жить без воспоминаний, - подумалось Роберту, но он
тут же себя одернул. - Какие такие у детворы воспоминания!" "Отче, отче
наш! - проговорил он позабытое имя. - Так как же ты допустил до такого
безобразия?"
"А вы где были?" - возразил Терентий Кандалов, и Роберт побрел по
террасе, заглядывая в лица спящих. Алешки тут не было. Роберт побежал
вверх по зеленому пандусу. Он раскачивал вьюны и распугивал стада золотых
рыбок. Второй ярус террасы. Здесь дети постарше. Спят, но стоит ему пройти
ряд кроваток, он слышит смешки, шелест и шорох. Удивляться нечему - Роберт
помнит по собственному детству всю неуместность неподвижности мертвого
часа средь бела дня. Смутило Роберта другое: детей вроде бы не стало
меньше, но он не видел знакомых лиц, не было здесь ни Ванечки Ильясова, с
надменной смешливостью объявившего себя человеком будущего, ни маленькой
Вики Старк, что, как черепашка, тянула из своего панциря бледную слабую
шейку.
Некоторые дети спали, уткнувшись лицом в подушки, но Роберт помнил
рисунок рук каждого. Гриша Качалава с по-взрослому выступающим рельефом
век умудрился украсить запястье срамной татуировкой. Где? Как? - не
дознались. Анюта Крайц носила множество колечек. Роберт как-то привез ей
из города два обруча, соединенные голубым сердечком. Не успел разглядеть
обновку на ее руке, девчонка втиснула его мизинец в колючее медное кольцо
и сказала: "Теперь мы обручены. Ужо я отсюда вырвусь!" Какова наглость!
Роберт вразумлял ее, как маленькую, но это не помогло. Он вел ее в сад и
стал говорить с ней, как со взрослой. Мучительные обязательства связывают
его с Аришей, а уж когда мальчик уйдет от них навсегда... Этого они
ждут... На это они надеются... Тогда...
- Тогда твоей жене будет легче управляться с тобой, если рядом найдется
кто-то помоложе. Я не рвусь в жены. Я согласна быть любовницей...
Она согласна. Его согласия не спрашивали. Роберт давился злостью, надо
бы отшлепать бесстыжую девчонку, но он боялся двинуть рукой - Анюта только
и ждала неосторожного жеста. Он сказал ей, что любовница у него уже есть.
Щелкнув медальоном, показал ей давнюю фотографию Марьям.
- Ничего, стройна, - девочка покрутила медальон в руке, - пусть живет!
И Роберт, слабый, ничтожный человек, связал себя неким полуобещанием. В
конце концов, он знал, что после операции девчонка никогда не вспомнит ни
собственную маму, ни его, ни болотистый лес в Спайсах. Бывали, правда, и
несчастные случаи. Если ребенку удавалось протащить в радостное будущее
хоть какой-нибудь предмет из грустного прошлого... Случалось, сломанная
сережка, ключик или коробка из-под жвачки вытягивали - с трудом, медленно
и долго, звено "и звеном - ненужные воспоминания. Дети изобретательны, а
память коварна. И Роберт понял, зачем Гриша Качалава опоясал свое запястье
стыдным узором. Там же еще и надпись была. Ну конечно, Роберт вспомнил
нелепые слова: "Помни, Вася, милый Вася, нашу жаркую любовь"...
Когда дети радостно выкрикивали продолжение, им влетало... Но главным
было именно это "Помни, Вася! Помни, Вася!" - тихонько выговорил Роберт.
Смехом отозвались незнакомые голоса. Отозвались и затихли. Но он бы узнал
своих - и вкрадчивый рокоток Анюты, и грубый смех Гриши, который тот
старательно культивировал, и блеющее хихиканье кого-то из старших, что так
успешно воспроизводил его Алешка.
Надо поискать взрослых. В этот час взрослые обитательницы лесного дома
сидят обычно за большим врытым в землю столом. Играют в подкидного дурака
или в пьяницу; иногда по маленькой в покер. Это не поощряется, но персонал
закрывает глаза.
Когда Роберт подошел, карты тут же прикрыли листом ватмана. "Лесная
сказка" прочитал он. Хоровод гномов окружал название, фон сверкал
стеклянной пылью. "Кушанье не должно быть ни слишком горьким, ни слишком
сладким", - подумал Роберт.
Но ведь дети проводили-проживали здесь свое единственное детство. Ясно
же, что взрослым хотелось сделать все вокруг нарядным, радостным и
светлым. Вот и Роберту оттягивал ноющие плечи рюкзак, набитый игрушками.
Все те же дежурные медвежата, гномы да космонавты с принцессами. В Спайсах
у самих детей больше ценились запрещенные игрушки. Здесь дорожили
куклами-уродами, чьи увечья точно повторяли те, что привели детей в
Спайсы. Роберт сам сменял латинскую грамматику на трехрукую куклу с
порочным личиком. И вот ведь странность - стоило укрыть пелериной лишнюю
руку, игрушка теряла свое очарование. Или это только казалось? И он все не
решался ее кому-нибудь подарить. Да было и страшновато: проболтаются - и
самим попадет, и у Роберта пропуск, пожалуй, отберут. Так и таскал ее с
собой - ни подарить, ни выбросить.
- Салют, мамаши! - сказал Роберт, как всегда. Слишком бодро, слишком
энергично. Но иначе здесь не получалось. "Шалеешь от форс-мажору", -
говорила Ариша. А без него завыть впору. Деланный мажор лучше искреннего
воя. Или нет?
Они продолжали игру. Не узнают его, что ли? Ну небрит, ну пропылен, ну
пришел в неурочное время... Но узнать-то его можно. Или нет?
Молча Роберт повернул к дому, пометался по аллее и не выдержал,
побежал. Он бежал сначала легко, все время меняя темп, он искал тот
единственно точный ритм бега, когда бег, пусть ненадолго, осмысляет
жизнь... Да, бежал он недолго. Сердце прыгнуло и повисло на рвущейся
нитке. Роберт остановился, сдерживая громкое дыхание. Пошел ровно и быстро
и вдруг понял, что шумно дышит кто-то еще... Мальчишка. Сережа. Не то
чтобы приятель Алеши, но, во всяком случае, мальчик знакомый. Из Триады
тоже. Он бежал, низко пригнувшись, делал мощный прыжок и с трудом
подволакивал за собой третью, увечную ногу. Сильно припадал на нее, снова
взлетал вверх, чтобы снова тяжело осесть. Третья рука, да что там рука,
кривая увечная ручка мельтешила в воздухе, не попадая в такт. Удивительно
показалось это Роберту. Здесь, в Спайсах, все делали для того, чтобы
отвлечь внимание детей от их, пусть и заметных, но временных недостатков.
Придет пора, операция поставит все на свои места, а пока того, что есть,
как бы и нет.
- Сережа!
- Вали, откуда пришел.
Однако! Этот хоть огрызается, но узнает.
- Где Лешка? - Они стояли рядом, оба с трудом справляясь с дыханием и
оттого особенно злые.
- Где? Где нас с тобой нет!
- Качалава и Крайц где?
- Справочная в корпусе. Третий ярус, вторая дверь налево.
- Благодарствую.
- Не стоит благодарности, - расшаркался Сережа.
- Драть тебя надо.
- Вали-вали.
Справку о состоянии ребенка Кайдалова Алексея Робертовича выдали
мгновенно. Роберт пробежал стандартный текст и снова постучал в окошко.
Мальчик, во всяком случае, жив. И Ариша. Ариша тоже.
- А где он сейчас?
Дежурный посмотрел на часы:
- В спальном корпусе.
- Но его там нет.
- Стало быть, в игровой.
- Там закрыто.
- Открыли уже.
Стеклянной галерейкой Роберт прошел в игровую. Сегодня здесь был
альпийский луг. Обходя журчащие ручейки и заросли цветов, Роберт выискивал
знакомых. "Где Лешка?" - все повторял он. Дети терялись от этого вопроса
так, что Роберту стало жутко.
Наконец кто-то из младших, толстый, в тельняшке, объявил, что Лешка,
мол, не здесь. Не здесь он.
- А Григорий?
Морячка оттерли, и Роберт не успел услышать ответ. Где-то просигналили,
и дети ринулись наверх. С облегчением ринулись. Он схватил чью-то тонкую
руку:
- Слышь, парень, где Леха с Гришкой?
- Я не парень, - хихикнули с лесенки.
- Папаша, оставьте ребенка в покое, - распорядился дежурный.
- Где Кайдалов Алексей, Качалава Григорий, Крайц Анна? - крикнул
Роберт, но его крик потонул в пении флейты. Ее одинокий голос подхватили
ударные. "Музыкальный час!" - сообразил Роберт. "Форсмажор!" Альпийский
луг из-под ног проворно скатывался в рулон. Ему пришлось отступить в
коридор. Дверь закрылась. Он вернулся в справочную.
- Где мой мальчик? - закричал он.
- Мальчик здесь, - ответили оттуда. А ведь он не назвал ни имени, ни
диагноза. Стало быть, его узнали. Стало быть, от него шарахались именно
потому, что узнали.
- Это где - здесь?
- Здесь, но не тут. Убытием не числится. Впрочем, спросите на
проходной.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг