Григорий Львов
ДРУЖЕСКИЙ ШАРЖ
Й_________________________________________________________________________»
є сб. "Поиск-80". Свердловск, Средне-Уральское кн. изд-во, 1980. - 368 с. є
є OCR and spellcheck by Andy Kay, 27 September 2001 є
И_________________________________________________________________________ј
В конце октября неожиданно пришло письмо. Василий Игоревич Омельчук
сообщал, что жив-здоров, что соскучился по Чадову и очень просит навестить,
посмотреть новый завод. А кроме того - безмерно восхищен изобретениями
Николая Константиновича, кое-что собирается внедрить в производство. Крепко
обнимает, и прочее... Все расходы поездки завод, разумеется, берет на себя.
Чадов прочитал письмо дважды, расстроился и не стал отвечать...
Несколько лет они работали вместе с Омельчуком па небольшом авторемонтном
заводе, куда попали после распределения. Омельчук быстро пошел в гору, стал
директором, и причиной были его недюжинные управленческие способности. А
Чадов дорос лишь до начальника участка электрооборудования и на том
остановился. Он увлекся изобретательством, но странным, с точки зрения
Омельчука, В самом деле, кому нужен был, например, робот-вахтер, который
вежливо, но "железно" заступал путь всякому, кто выпил хотя бы бутылку пива.
Сам Омельчук попал однажды в неприятную историю: робот на глазах у рабочих
преградил ему дорогу. И это была лишь одна из множества технических шуточек
Чадова.
В старой трансформаторной, заброшенной за ненадобностью, Николай
Константинович с такими же чудаками, как он, оборудовал лабораторию и бог
знает чем там занимался. Однажды терпению Омельчука пришел конец, и он в
сопровождении начальника охраны направился туда навести порядок. Стояла
бывшая трансформаторная на отшибе, среди ядовитопыльного репейника и
нахальной крапивы. В сумерках Омельчук не видел тропинки и пер, как лось.
Начальник охраны еле поспевал за ним.
В тот вечер Чадов со своими помощниками закончил монтаж диковинного
устройства, напоминающего полупрозрачный саркофаг. Оно уже было поставлено
под "промышленную нагрузку". Ребята проверили синхронность работы узлов, еще
раз полюбовались системой контроля и блокировки и теперь пили кофе, строили
догадки - чем же опыт закончится?
Самый молодой из группы Чадова, недавний выпускник политехнического
Славка Юколов, трещал без умолку. Он сам напросился на роль испытуемого,
волновался, конечно, и никому не давал покоя. - Нет, вы ответьте мне, -
теребил он Чадова, - почему, допустим, исключено появление моего двойника?
Представляете - мы открываем в один прекрасный момент нашу штучку, а оттуда
выходит мальчик с пальчик, я в миниатюре...
Чадов отшучивался, и Славка тут же переключался на мастера участка
электрооборудования, которого ценили за скромность и бескорыстие, за
виртуозное умение наладить любую схему.
- Нет, вникните, Фокич, до чего же контрастна история техники. Крестьяне
предпочитали лошадь как основное тягло, а небо уже чертили самолеты. Люди
уже шагали по Луне, а на Земле не было еще надежного болотного вездехода.
Теперь - извольте - из ящичка на курьих ножках вплывает к нам в квартиру
всемирная знаменитость, хоть за руку здоровайся, а кофе, между прочим, варим
по старинке...
Часы отбили десять вечера, когда на пороге лаборатории статуей командора
возник мрачный Омельчук.
Шум смолк, и слышно стало, как бурлит в который раз заправленная
кофеварка да монотонно гудит саркофаг, словно шмель, попавший в тенета. За
стенками устройства вспыхивали и гасли разноцветные огоньки.
- Что это?! - спросил Омельчук. Николай Константинович развел руками - он
не в состоянии был коротко объяснить суть агрегата.
- Мне доложили, - жестко сказал директор, - что вами, Чадов, за последний
год истрачены изрядные средства, изрядное количество дефицитных материалов,
между тем никаких практических результатов.
- Мы занимаемся практикой в рабочее время, а здесь собираемся по вечерам,
- звонко сказал Юколов - Душу отводим.
- За счет государства? - усмехнулся Омельчук.
- Мы многое сами покупаем, - возразил Чадов. Омельчук не удостоил его
ответом.
- А кружки самодеятельности - это тоже, по-вашему, излишество? - не
утихал Юколов.
- С вашими-то данными, - Омельчук оглядел Славку, - только в балете и
выступать... Мне известно, товарищ Юколов, что доверенный вам участок далеко
не в блестящем состоянии.
- Тогда увольняйте! - воскликнул оскорбленный Славка.
- Хоть завтра!
Разговор принимал скандальный оборот.
- Василий Игоревич, - обратился к директору Чадов, - мы приносим
извинения, если что-то нарушили...
- Не строй дурачка, Николай Константинович, - ответил Омельчук. - И будь
добр - освободи себя от роли капитана этой шарашкиной команды!
- Да зачем вы так, Василий Игоревич! - вмешался Фокич. - Я тут в
трансформаторной нашей будто заново родился.
- Вот и хорошо! - Высокий, подтянутый, в строгом темносинем костюме,
правда, с репейниками на штанинах, Омельчук явно выигрывал перед коренастым,
начинающим лысеть, одетым в замурзанную спецовку мастером. - Заново
родились, говорите? Тогда примите мои поздравления!.. И чтобы ноги вашей тут
больше не было! Слышите! - Омельчук подошел к кофеварке, исходящей клекотом,
и выдернул вилку из штепселя. - Еще раз повторяю: ваша частная лавочка,
кроме бессмысленных трат, ничего не дает. Более того - отвлекает работников!
Приказываю поэтому все прикрыть! Есть научно-техническое общество, там и
отводите душу!.. Начальник охраны!
- Слушаюсь! - проговорил старый служака.
- Потрудитесь проследить, чтобы завтра же сарай этот был опечатан и
энергия отключена! Все!
Чадов понял, что доказывать и спорить бесполезно. В чем-то они, вероятно,
допустили ошибку, наверно, следовало информировать директора о своих
замыслах, может быть, заручиться поддержкой экспериментаторов из Научного
Центра... Впрочем, теперь в этом не было смысла: Омельчук от принятых
решений не отступал.
В груди у Чадова похолодело.
- Я ухожу с завода, - сказал он тихо. Омельчук вздрогнул, повел бровью,
ничего не ответил и вышел. Следом поспешил начальник охраны...
Добровольные помощники Николая Константиновича просидели с ним еще
несколько часов, - на ночь глядя не хотелось расставаться.
- Не суждено, Слава, - грустно заметил Чадов. - Не суждено... Мальчик с
пальчик останется в сказке.
- Омельчуку бы наши датчики, тут бы мы посмотрели! - негодовал Юколов.
Фокич слышал это и, прихлебывая из кружки кофе, задумчиво глядел на
Славку...
Они разошлись под утро, когда заря, летняя и тихая, охватила небо.
Кирпичный домишко, бывшую трансформаторную, опечатали в тот же день.
Вскоре, сдав дела новому начальнику участка, Николай Константинович уехал из
города.
...И вот теперь, по прошествии семи лет, Омельчук вспомнил о Чадове.
Может, потому и вспомнил, что стал Чадов известным изобретателем? За
письмом, оставшимся без ответа, пришла телеграмма. Василий Игоревич снова
просил Чадова приехать. Николай Константинович не ответил и па телеграмму.
Вскоре позвонил заместитель министра, поспрашивал Чадова о делах и предложил
командировку на завод к Омельчуку - глянуть свежим глазом на обновленное
предприятие, а в общем - подсказать, если возникнет идея, как повысить
скорость и надежность главного конвейера. Николай Константинович понял,
конечно, откуда дует ветер. Что-то видно там не ладилось у Омельчука. Ничего
не поделаешь - нужно ехать. Ну, чего бы ему самому не написать о своих
заботах честно и откровенно. А то - "соскучился". Подумаешь, дядя родной...
Семь лет - достаточный срок, чтобы стерлись обиды, по крайней мере - их
острота.
Омельчук встретил Чадова на аэродроме. Встретил с шиком, подкатил на
машине к трапу, только что не разостлал ковровую дорожку. Зато и обнял, и
расцеловал. Ни упрека, ни намека на оставшиеся без ответа послания. Таким
тактичным, таким радушным Николай Константинович не помнил Омельчука и в
лучшие годы. За всю дорогу от аэродрома Василий Игоревич умудрился ничего
конкретного не сообщить и в то же время рта не закрывал. Есть такие люди:
никогда прямо не скажут, что необходима им ваша помощь, будут вертеть
восьмерки вокруг да около, благожелательностью одаривать, и вроде сам
догадаться должен, что от тебя требуется. А получат свое - и будто не
просили, любезность за любезность - и квиты.
Омельчук довез Чадова до гостиницы, устроил в "люксе" и через два часа,
как договорились, прислал машину, чтобы доставить Николая Константиновича на
завод...
- За встречу, Коля! - густой баритон Омельчука стелился бархатом.
Он достал из своего директорского стола - полированного монолита - два
изящных хрустальных бокальчика, налил в них из бутылки, усыпанной росписью и
звездами, коричневатой, с искорками, жидкости и пододвинул Чадову блюдце с
тонкими, как часовые колеса, кружочками лимона.
Директорский кабинет был невелик, скромен по обстановке, без
традиционного стола-перпендикуляра. Стены спокойного салатного цвета,
невысокие панели, хранящие под светлым лаком слоистую фактуру дорогой
древесины.
Что-то знакомое привлекло вдруг внимание Николая Константиновича: там,
где стены и потолок соединял незатейливый витой валик, симметрично, справа и
слева от стола Омельчука виднелись крохотные треугольные шляпки. Как будто
подстраховали валик, чтоб не упал, и вбили туда-сюда по гвоздю.
Похожие треугольники - датчики когда-то они изготовляли в своей
трансформаторной...
- Ах, Коля, Коля! - ворковал Василий Игоревич, мягко прохаживаясь по
кабинету. - Помнишь, пришли мы сюда желторотыми и что увидели? Зачуханный
автосборочный заводишко, ржавую консервную банку... Но поработали мы, Коля,
крепко поработали. Особенно за последние годы... Погляди-ка, - Омельчук
нажал кнопку, и бесшумно поползли к углам кабинета тяжелые, как занавес в
театре, муаровые шторы, закрывавшие витринное, во всю стену, окно.
Чадов поднялся и подошел к Василию Игоревичу, Несмотря на ранние зимние
сумерки, отсюда, с высоты пятнадцатого этажа управления, отлично рисовалась
панорама большого завода: корпуса, уходящие к темному горизонту белыми
пунктирами заснеженных крыш, бетонные дороги и железнодорожные пути, залитые
серебристым светом.
- Ну, как? Впечатляет?
- Да, - искренне ответил Николай Константинович. - Слышал, что идет
реконструкция, но масштабов не представлял.
- Верно, Коля, - произнес Омельчук, сам любуясь. - Масштаб представить -
министром быть! А мы как? Мы по-простому: глаза боятся, а руки делают.
Шторы плавно закрылись, и бывшие сослуживцы сели друг против друга в
удобные кресла.
- Видишь ли, Чадушка, - улыбнулся Омельчук. - Прости за фамильярность, но
я не забыл твоего институтского прозвища... Видишь ли, дорогой, я давно
пришел к убеждению, что человек - это хрупкая и не очень рациональная
система. В условиях крупного производства, всегда тяготеющего к
стабильности, человек, каким бы он ни был, обязан усредниться, стать
винтиком. Да-да! Я не боюсь этого слова... Но в том-то и фокус, что
производству приходится перестраиваться, ломать себя же, свой ритм. Для
новых высот! Понимаешь? Высот! И тогда, конечно, необходимы таланты. Кто
спорит! - Омельчук прищурился, пожевал губами невидимую горчинку, вздохнул.
- Однако стоит новому обрести стабильность, как надобность в таланте
отпадает... А он, бедняга, и дня прожить не может на уровне. Ему - выше
давай! Он - генератор, из него прут идеи. А пригодятся эти идеи лет через
десять, возможно. И становится таланту скучно. И тогда спасение в чем?.. В
побочном увлечении! Побочном! Усек? Ты, помнится, антиалкогольного вахтера
изобрел, а я, каюсь, недооценил тогда. Ну, молод был, простительно. Не
доглядел, что это из тебя завтрашняя идея выперла... Каюсь, что не доглядел.
Побочное увлечение - это сила, от многих горестей уводит... Теперь и сам
балуюсь...
Николай Константинович слушал Омельчука с интересом. Куда клонит он?
Запоздало извиняется за прошлое хамство. Впрочем, на извинение это не очень
похоже... Старается внушить, что человек несовершенен по природе?..
- Слушай, Вася, - сказал Чадов. - Нельзя ли ближе к делу? Я очное от
побочного что-то не отличаю.
- Давай-ка еще по двадцать капель, - усмехнулся Омельчук. - Вот так... К
делу, говоришь? Да дела-то разные... Я ведь тебе про себя рассказываю. Как
другу. Понимаешь, увлекся я. Хобби у меня появилось.
- А старое бросил?
- Рыбалку?! Ну, что ты! Рыбалка - святое занятие! Не позже, чем завтра,
угощу шикарной ухой своего излова: есть у меня тут один пригретый водоемчик
- феерия! Сам ахнешь... А хобби - другое. Увлекся я дружескими шаржами, Коля.
- Стал рисовать?!
- Куда там! Ты же знаешь, что я даже телеграфный столб не изображу.
Нет!.. Вот собирать рисунки - это здорово! Тут я преуспел... Так вышло,
понимаешь, приехали к нам однажды художникиоформители, и среди них оказался
прелюбопытный мужик - за пять минут изображал кого хочешь, ну и загорелся
я...
Василий Игоревич извлек из стола большую папку, раскрыл ее и подал лист
ватмана гостю.
С бумаги изображенный скупыми штрихами подобострастно посмотрел на Чадова
мужчина средних лет.
- Мой главный, - пояснил Василий Игоревич. - Котелок-то у него варит, но
самостоятельности ни на грош. Затурканный какой-то.
"А ты и мамонта заставил бы ходить на хоботе", - подумал Николай
Константинович.
- Тут у меня, - Омельчук прихлопнул по папке, - почти все
заводоуправление. Вот, пожалуйста... Нынешний начальник уже не участка, а
цеха электрооборудования. Можно сказать, твой преемник.
С ватмана глянул веселехонький тип с чубчиком, нависающим на лоб.
- Что-то не больно дружеские шаржи, - заметил Чадов.
- Не скажи, - возразил Омельчук. - И мне, и моим заводчанам нравятся... А
вот - узнаешь?
Забулдыжная, небритая физиономия, кепчонка набок. Кто-то вроде знакомый.
И - незнакомый.
- Твой оруженосец. Коля, - пояснил Василий Игоревич. - Неужели не
признал? Фокич это!
- Фокич?! Как же так? Что с ним? - Чадову стало не по себе.
- Обычная история: сошел с круга. Стал закладывать.
- Он же не пил, насколько я помню.
- Семь лет утекло, Чадушка, - туманно пояснил Василий Игоревич. - Спекся
Фокич. Пришлось из мастеров в рядовые электрики перевести,
- А Юколов где? - с нарастающим беспокойством спросил Чадов.
- Не знаю. Говорили, что завербовался на рыболовный траулер.
"Славка Юколов, такой подающий надежды инженер... Электроник... Зачем ему
траулер?"
- Ты лучше сюда посмотри, хватит о других-то печалиться, - Омельчук
вложил в руки Чадова новый лист. - Может быть, и этого не узнаешь? В
копеечку мне обошлось подослать художника к одному уважаемому субъекту, да
так, чтобы тот не заметил...
Николай Константинович действительно не понял сразу, кто изображен на
ватмане. Подчеркнуто удлиненное лицо, высокий лоб с залысинами, губы сжаты,
и взгляд, удивительный взгляд, - в нем какая-то тревожная незащищенность. Да
ведь это он сам, Чадов...
Он превосходно чувствовал себя за рабочим столом, в лаборатории, в мире
своих фантазий и расчетов, среди понимающих его людей. И робел, терялся
перед чужим и недобрым натиском, торжествующим невежеством.
Десятки оригинальных решений были придуманы им, и всякий раз кто-то, а не
он сам, чаще всего помощники, увлеченные его мыслями, выходили на бой.
Это только теперь, когда имя его стало широко известно, когда получил он
почетные премии, - только теперь жить стало легче. А сколько горьких
переживаний осталось там, позади?
- Спасибо, Василий Игоревич, - проговорил наконец Чадов. - Твой художник
попал в десятку. Можешь ему передать.
Омельчук наслаждался эффектом.
- Так-то, дорогой мой Чадушка. Несовершенен человек. Но на роду ему
написано создавать совершенства. - Василий Игоревич показал на стену, где
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг