ему вослед. Обернуться - значило увидеть и удовлетворить мучительное
незнание об этом, главном. Обернуться - значило умереть. Семен скакал
немыслимыми скачками, яростно торопя непослушные ноги.
Вдруг погоня остановилась, топот ее перестал быть слышным. "Здесь от-
дышусь", подумал Семен и, прислонясь к какой-то березе, стал глядеть ту-
да, назад, в черное поле, где осталась погоня. Позади раздался еле уло-
вимый шорох. Семен обернулся и увидел два коротких огня. Семен напрягся
понять, и пошевелился, и стряхнул сон.
Мать, Анисья, присев к нему на лавку, укрывала ему ноги кофтой. Бабья
тоска делала ее глаза покорными, а движенья медленными, почти ленивыми.
- Не укрывай, и без того в поту весь, - сипло сказал Семен.
- Сенюшка... что ж теперь лучше аль хуже будет?.. - тихо спросила
она.
И все еще чудилась Семену недавняя погоня, все еще застлано было соз-
нанье тревожными впечатленьями сна. За окном, из рыхлого бессолнечного
неба уходила ночь. Где-то далеко, в короткой струйке ветерка прогорлани-
ли голоса и гармони. Мухи затихли. Веяло холодком. Семен свесил ноги с
лавки и потер лоб рукой. Анисья копошилась с новой лучиной, вставляя ее
в светец вместо догоревшей.
- Не зажигай, светает... - сказал Семен. - Дай водицы попить.
Выпив воды, тоже из ковша, Семен вышел из избы. Недавний бред живо
стоял в памяти, - неощутимо вкралось желание увидеть наяву, так же ли
черно кочкастое поле, по которому бежал, стоит ли на нем береза, которая
росла в черном том, кочкастом поле его сна.
На улице стояла полная тишина, нарушаемая глухими и редкими стуками:
караульные бабы стучали мешалками. Небо уже таило в себе некую беле-
сость, но имела белесость красноватый отлив для сонного Семенова взора.
Когда, делая кратчайший путь, перелезал в одном месте через изгородь,
увидел на исполкомском месте обгорелые и все еще тлеющие бревна, наворо-
ченные друг на друга как попало. Уже среди ночи испугались мужики
большого огня и попритушили расходившееся пламя. Теперь кое-где среди
бревен проползала ленивая искра кривым путем и так же одиноко затухала.
Семен шел по той же дороге, по которой вели его люди из сна. Но уже
ничего сходного с медленно-забываемой сонной жутью не было. На черном
поле стояла высокая и темная конопля, шумевшая при ветерках. Несли ве-
терки прямо в лицо одуряющее дыханье конопли. Откуда-то из невидных ще-
лей неба уже сочился скудный свет. Чем больше приходило его, тем сильней
выявлялись вещи, теряя свою призрачность, - тем невероятней казалась вся
минувшая ночь.
Развязалась обмотка. Семен, поставив ногу на жердь конопляной загоро-
ды, стал распускать износившуюся грязную тесемку и тотчас же услышал
чей-то гулкий бег. Звуки бега быстро приближались, было в них что-то,
что заставляло прислушаться и ждать. Наскоро закрутив тесемку, Семен по-
шел навстречу бегущему и ждал у поворота дороги.
Женщина в городском платье, явившаяся из-за конопли, бежала прямо на
него. Напуганная чем-то, она спотыкалась и сбивалась с бега на мелкий
неровный шаг, - еще издали стало слышно Семену ее убыстренное дыханье.
- ... там, гонятся! - прикричала она, хватая Семена за руку и почти
повисая на нем.
Обвитый ее руками, безмолвный от удивления неожиданностью, он слушал
сильным своим сердцем, как колотилось рядом с ним другое сердце, ма-
ленькое, у прибежавшей с рассветной стороны. Лицо ее было спрятано у не-
го на груди, но он уже узнал ее по знакомому завитку волос возле уха.
- Откуда бежишь?.. - с нескрытой угрюмостью спросил Семен, отводя го-
лову в сторону.
Она подняла глаза на него и оттолкнулась, как от чужого.
- Сеня... - скорее с испугом, чем с радостью вскричала Настя.
Но и радость Семена, о которой он вскоре не преминул сказать, была не
настоящая. Неожиданный приход Насти нарушал чистоту и ясность всех его
рассуждений о значении вчерашнего дня. - Одновременно тяжкий топот не
одной пары сапог и лаптей приблизился к тому месту дороги, где они стоя-
ли, за коноплей.
- ...тута... тута! - кричал кто-то, кто бежал впереди. За плечом его
в такт бегу повизгивала гармонь.
- Братишки... и мне оставьте! - подпискивал какой-то из отставших.
- Ладно, ладно... найти сперва, - восторженно откликался третий.
Семен стоял на самом повороте. Первый, вылетевший из-за угла, натк-
нулся на Семена. Семен подался грудью вперед и тот отлетел в сторону.
Впрочем, он тотчас же поднялся и отряхивал пыль с дешевого и узкого ему
пиджачка, немало, судя по складкам, пролежавшего в сундуке. Это был Анд-
рюшка Подпрятов.
Теперь он со злобной внимательностью смотрел на Настю, - Настя стояла
спиной к ним. Остальные - кто что: грызли ногти, подтягивали пояски,
просто водили мутными непонимающими глазами, а один, нагнувшись, оцепе-
нело, трогал пальцами оторвавшуюся в беге подошву сапога и качал голо-
вой.
- Что ж, приятели... семеро на одное напали? - сдержанно сказал Се-
мен, усмехаясь на удивлявшегося оторванной подошве. - Нехорошо ведь!
- Вся власть на местах! - с пьяным упорством отвечал Подпрятов, ко-
сясь на остальных и понукая их на дерзость. - Кто ты такой тута?.. - и
опять он тряхнул головой.
- Не лезь, Андрюшка! Дай ему самому побаловаться, - сказал другой с
лицом, опухшим от бессонницы и хмеля.
- Кто такой?.. - переспросил Семен и лицо его надулось сдержанным бе-
шенством. - А вот кто... становись один на один, я из тебя все потроха
вытрясу... ну!
- Хорош, хорош... давал чорт грош, да и тот спятился! - в каком-то
остолбенении и невпопад выпалил Андрюшка, но тотчас же испугался, едва
взглянул в осунувшееся лицо Семена. Теперь уже о полном смирении говори-
ли Андрюшкины, за минуту перед тем наглые, глаза.
- Ладно уж, не гневись! Сам знаешь, разгулялось... видим свежатинка
бежит... - он помолчал, сощелкивая пятнышко грязи с картуза. Поднявшийся
ветерок пошевеливал коноплю: она шумела и пуще насыщала воздух того мес-
та пьянящим духом. - Да мы к тебе и бежали. Думаешь, за бабой твоей гна-
лись! Своих, что ль у нас нету? Как же! Нужна она нам ровно зуб в дыре!
Мы к тебе с вестью бежали... беда случилась!
- Ну?.. - Семен собрался уходить.
- Да вот! Серега-те Гусак... ведь убежал! У Исаевой Сечи привязан
был, - глухим недовольным голосом рассказывал Андрюшка Подпрятов. - Ну,
мы и пошли вот сейчас... побаловаться хотели. А там даже и веревочки
след простыл. Такая беда!.. Главное: веревочка-те зачем ему?..
- Его не иначе как Марфушка спустила, - заговорил другой. - Сейчас
встретили, так похвалялась, будто Серега сватался. Так и Брыкин сказы-
вал. И это очень возможно!
- А сам-то Брыкин где? - спросил Семен, ища его глазами.
- А тут был... тут! Где ж он? - засуетился вокруг самого себя Подпря-
тов. - Вот и бежал с нами... Поотстал, должно!
Еще с минуту стояли молча, думая о Половинкинском побеге. Совсем
рассвело. С села доносились ржанья коня и крики петухов. Стороны разош-
лись; ни одна, ни другая не была довольна происшедшим разговором. Одно
явствовало: Семен крепко сидел на занятом месте. - Настя шла рядом с Се-
меном и молчала. "По чужому встретились", с удивлением думал Семен и был
прав: за время разлуки что-то сломалось в их отношениях, любое слово,
сказанное искренно, показалось бы ложным.
- Я по письму твоему приехала... Ты ведь звал меня? - оправдывающимся
тоном произнесла, наконец, Настя.
- Вот и хорошо сделала, - неловко сказал Семен и до самого дома не
задал ей ни одного вопроса ни о чем.
А те, семеро, Настины загонщики, шли в другую сторону. Облачье над
лесом прорвалось, и в длинной щели стояло солнце, какое-то чужое, ненас-
тоящее, как восходная луна. Словно стыдясь непутных своих, разбухших от
разгула лиц, шли все семеро с опущенными головами. И вот, сперва про се-
бя, а потом все громче, затянул один плачевным напевом и на высокой ноте
песню. Песня та была длинна и жалобна, на верхних своих запевах сердце
щемила.
Ее слушая, молчало все кругом: даже жаворонки не вертелись, как обыч-
но, над полями в то утро. Да и нечему было радоваться жаворонкам: день
вставал угрюмый и нехороший, как большое распухшее лицо, с глазами, еще
красными от вчерашнего хмеля.
Часть третья.
I. Похмелье.
Подобно тому, как будит паденье камня отстоявшийся на дне ил, ненуж-
ный ни для чего, кроме как чтоб водилась в нем ползучая безглазая жизнь,
и поднимается ил и мутит воду, - так же возмутились стоячие воды Воровс-
кой тишины. Поднялся ил и обволок небо, солнце скрылось, и как будто да-
же укоротились дни. Нет веселья в повествованьи о черных, похмельных
днях Воров.
...Наскакали верховые посланцы на девять окрестных деревень, стали
говорить неуказанные речи. Непонятны были чужому уху темные реченья их и
про обширность поля, и про шумливость леса, и про великую нашу ширь и
воль. А смысл у всех был один: кровь. И еще не закатилось солнце пох-
мельного дня, как взгудели мужики у исполкомов, засвистали колья и кам-
ни, и нахлынула кровь на кровь. Когда пришла холодная ночь, власти-
тельница сна и покоя, застала она на деревнях другую, людскую ночь, бес-
сонную, неспокойную. Не стали соперницы спорить, кому место, - обнявшись
тесно, как сестры, повисли над Воровской округой. В ту ночь молчало вся-
кое ночное, одно только было: гульливая топотьба взбесившихся человечьих
ног.
Не везде гладко проходило. В Попузине стрелял председатель и подранил
жеребеночка. За жеребеночка пуще остервенились мужики - помереть не дав,
потащили за ноги к колодцу. В Малюге обошлось без убийства. Исполкомщи-
ки, предупрежденные событиями предыдущих дней, выехали наскоро, в чем
были, оставив на месте свой убогий скарб. Даже смутились в своей неуто-
ленной злости мужики: сломали стол в исполкомской избе, за то, что де и
стол советский, портретикам выкололи глаза. Кстати уж покололи на лучину
и образа, найденные у сбежавшего председателя в чулане, а линялый флажок
подарили старику Микитаю Соломкину на рубаху или на другое что, - знак
уважения молодости к очевидному старшинству.
Но всем тем не исчерпалась расходившаяся сила. Побежали мужики в со-
седнюю деревню, за четыре версты, в Отпетово, - попали как раз на сход.
- Мы, - кричат Малюгинские, - помогать пришли. Вы как, прикончили
своих-те, аль еще бегают?..
А Отпетовцы обсуждали на сходе: убивать им своего председателя в об-
щем порядке, или помиловать. - Своих грамотных у них по тому времени не
нашлось, один только парнишка шестнадцати годков. Он и был выбран тогда
в председатели, чтоб сидел и писал в казенную бумагу, как и все, за
двадцать пудов хлеба в год, полупастуховская цена. Парнишка и сидел, и
никому вреда, кроме пользы, не было: взрослый работник на письменных
пустяках не пропадал, да и воровать в таком возрасте еще не обучен быва-
ет человек.
С прибаутками и шутками проходило обсужденье председателевой участи.
Сам председатель стоял тут же, связанный для прилику по ногам, и хныкал,
догадываясь, что этак и до порки дело может дойти. Этим он еще более
способствовал мирскому веселью.
- Да нам, - Отпетовцы отвечают, - и бить-те некого. Офрема-писаря
бить, так ведь он - дьякон. А Иван уж больно мужик-те ладный, совестно!
Не имеем мы на него злобы...
- Так как же тогда?.. - оторопели от досады Малюгинские. - Побежим
тогда к Гончарам всем миром, сообча. У них и покроем!
Тут же, пленного председателя развязав и послав его к Иванихе за
бражкой, подняли бородатые Отпетовцы обсужденье: итти к Гончарам или не
итти. Нашелся один вихлявый солдатишко с ретивым сердцем, обучившийся
митинговать. Он вскочил тут же к одному мужику на спину и со спины
объявил наспех новопришедшую весть, будто целый полк перешел на сторону
Воров, с командирами и котелками.
- Эй вы, черти! - заорал он, вытягивая гусиную шею. - Которые за то,
чтоб Гончарам помогать, высунь руку!
- А что делать-те? - спрашивали.
- Поорудуем, уж там видно будет! - толково отвечал солдатишко.
Поднялось семнадцать рук, сосчитанных.
- А кто против, чтоб не итти? - возгласил самозванный председатель.
Опять поднялись руки, корявые и темные, как обломанные сучья на сухой
ветле, двадцать рук.
- Да ты что ж, бабка, оба раза руки подымаешь?! - озлился солдат на
престарелую, совавшуюся то туда, то сюда.
- Везде, родименький, поспеть хочу. Чтоб не забидели, стара я... -
пропела бабка. - Эвося, и Никитова бабка оба раза подымала! Нешто хуже я
Никитовой-те? Что она, что я - все одно беззубые!..
На конец концов решили: пропьянствовать этот день, засчитав его за
гуленый, двунадесятый день. А попросят подмоги - отрядить четырех мужи-
ков с топорами, наказав им настрого: до смерти никого не обижать. Это
тем более, что и стоит Отпетово в сокрытном уголку, в низмине: с малого
мало и спрашивать.
... Но покуда бушевали кровью и смехотами окрестные Ворам места, сами
Воры в суматохе и тревоге проводили похмельный день. Летучая братия и
вся молодежь уходили в лес, путеводимые Семеном и Жибандой. Прежнего
оживленья и хвастливых чаяний не стало.
Вдруг клич прошел: "запрягай вся деревня!" - С полудня заскрипели те-
леги на расхлябанном спуске из села: начался великий выезд Воров. День
выдался ненадежный, облачный и знойко-ветреный; пыльные вихри суетились
под плетнями, куры чистились к дождю. Стеной встали окрики, понуканья и
ядовитые ругательства: каждый старался злей соседа стать.
Уже навален был на телеги ветхий мужиковский обиход. Поверх укладок с
неношеным лежало перевязанное мочалом коробье, поверх коробья - иконы,
связанные стопкой, ликом к лику, а на стопках сели ревущие, от пред-
чувствия родительских бед, ребятишки. За подводами шли привязанные коро-
вы, овцы, телки - все это также не молчало. Но выезжали медленно, спешка
их казалась фальшивой. Казалось также, что не верил сосед соседу в окон-
чательность его решения покинуть насиженное место жизни. Все же, выезжая
навсегда, бросил Афанас Чигунов в колодец убитую накануне Лызловскую со-
баку, срубил Гарасим черный черемуху перед своим домом, чтоб уж не цвела
по веснам на радование вражеского взгляда. Бежать от уездной расправы -
было целью и причиной великого выезда Воров.
Телеги шли и по две и по три в ряд, где было место, заезжали не
только по несжатому полю, но и по конопле и по льну. Не было особой нуж-
ды травить и попирать бабье достояние, - нарочно заезжали в самую гущу
посева, оставляя глубокую колею. С тем же чувством горечи и отчаянья
разбивал Егор Иваныч Брыкин по приходе в Воры крылечную резьбу, плоды
стольких усилий и затрат.
На первую версту с избытком хватило храбрости и удальства, так же
хвастает и обреченный - когда ведут его на последнее место - заламывая
шапку на-бекрень. В разговорах проглядывала горделивость, происходившая
от сознанья такой решительности, неслыханной доселе у мужика. Оправ-
даньем выезда служило и то, что-де везде земля, от земли не уедешь, и на
каждой, незасеяной, лопух растет, и каждую землю заповедано пахать.
На второй версте стала как-то слишком криклива мужиковская отвага.
- Зажгут нас... - сказала крепкая баба, ехавшая с больным мужем, и
заплакала.
Муж ее, укутанный и похожий на больную сову, ворочал ввалившимися
глазами и уже не в силах был остановить женина карканья.
- Сляпала баба каравай!.. - забасил насмешливо хромой дядя Лаврен,
свертывая журавлиную ногу, и подхлестнул своего конька. Удар пришелся
как-то вкось, взлетели два овода с коньковой спины, но сам конек не при-
бавил шагу, словно понимал, что незачем, нет такой причины в целом све-
те, уезжать дяде Лаврену от родного поля, по которому ходила еще праде-
дова соха. - Хоть врала-те покруглей-ба! - продолжал Лаврен. - Мы каждо-
годно, почитай, сгораем, на том стоим. Сгорим, построимся и еще ближе к
речке подойдем. Покойника Григорья-т Бабинцова дед сказывал: Архан-
дел-село в четырех верстах от Курьи отстояло, а мы, эвон, в версте лег-
ли. Зажгу-ут!..
И опять хныкали ребята, скрипели тележные оси, гудели овода, отстуки-
вали устрашенные мужиковские сердца медленные минуты пройденного пути.
Третью версту проехали уже в молчаньи: верста как верста, радоваться не-
чему - лужок, по лужку цветочки, в сторонке древяной крестик по челове-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг