мелькнуло в голове: вот сейчас эта бледнорозовая, поющая раскроет рот
еще шире и закричит во всю волость. "Глядите, какое у него лицо! Гляди-
те, какое лицо у Егора Брыкина! Возьмите Егора Брыкина. Лишите его дыха-
ния!" Егор Иваныч вздрогнул и настороженно засмеялся сам над собой, сме-
ялся - точно всхлипывал. Смех оборвался, когда две мухи, сцепившись, се-
ли перед ним на краешек стола, - Брыкин тупо глядел на них и не понимал.
Теперь всякий шорох, даже и мушиный, вызывал в нем или мимолетную дрожь,
или странно длительную зевоту. Зевалось больно, во весь рот, до вывиха
челюсти, до боли в подбородке. Рассудок Егора Иваныча помутился бы, если
бы он в эту минуту услышал свое имя, произнесенное вслух.
Совсем бессознательно он зачерпнул из плошки и проглотил. Со странным
чувством удивленного вкусового отвращенья он проследил, как идет во
внутрь этот противно-пресный клубок загустевшего картофля. Вдруг понял,
что сделал не то: ему хотелось пить. Едва же понял, что именно пить хо-
чется, жажда сразу утроилась. Неуклюже вылезая из-за стола, он уронил
большой нож на пол. Он замер от звука паденья и с выпученными глазами
зашикал на нож, чтобы не шумел так громко. - Ушат был почти пуст, только
на дне оставалось немного. Егор Иваныч зачерпнул ковшом и, вытянув жи-
листую шею, заглянул вовнутрь ковша. В мутной воде метался головастик.
Он бился о железные стенки ковша, отскакивал, и одно уже неудержимое
всхлестыванье головастикова хвоста показывало со страшной наглядностью,
сколь велик в нем был ужас перед этим твердым и круглым, куда он попал.
Егор Иваныч держал ковш в руке и полоумным взглядом наблюдал эту юр-
кую серую дрянь, еле отличимую от цвета воды, когда услышал: по улице
кто-то едет верхом. Рывком столкнув ковшик на крышку ушата, Брыкин подс-
кочил к окну и ждал, когда покажется из-за деревьев тот, кто ехал.
Вдруг, по-жабьи раскрыв рот, Егор Иваныч издал горлом неестественный и
короткий звук, какой будет, если мокрым пальцем провести по стеклу. В
звуке этом выразилось все животное недоумение Егора Брыкина.
По улице, торжественно и властно покачиваясь в седле, ехал сам он, в
черной тужурке, Сергей Остифеич Половинкин, убитый в Егоровом воображе-
нии. Белая его лошадь шла мерным чутким шагом, помахивая подстриженным
хвостом. Проскользнуло нечаянное соображение, Серега ли убит? Но в сума-
тошном метании своем и не заметил этого соображения Брыкин. Каждая час-
тица усталого Брыкинского тела кричала, прося пить и пить. Он махом
подскочил к ушату и, не отрываясь, осушил весь ковш до дна. Вода даже
без бульканья пролилась в его выпрямленное горло, и опять поражающе пре-
сен и неутоляющ был Егору Иванычу вкус воды. Питье расслабило его. Опять
напала раздирающая рот зевота. Кое-как он переполз к койке и повалился
за ситцевый полог. В последний раз он выглянул на мерцавшее сумерками
окошко и упал куда-то в яму.
Яма была пустая и холодная, и казалось, что Брыкинское сознание нахо-
дится в ней где-то посреди, в подвешенном состоянии. Долго ли его созна-
ние пробыло в этой яме, само оно бессильно было определить. Очнулся он
уже затемно. Трещала коптилка на столе, задуваемая ночным ветром из ок-
на. Черные тени вещей очумело скакали по выбеленной печке. Полог был уже
отведен кем-то в сторону, но опять не было в избе никого... Весь опусте-
лый, недумающий, он лежал на боку, глядя на огонь красными, опухшими, не
отдохнувшими глазами. Над огнем летала бабочка-ночница, гораздо менее
проворная, чем ее пугающая тень.
Вошел кто-то, чьего лица не понял Егор Иваныч. Лицо вошедшей женщины
оставалось в тени. Она пошла затворить окно. "Аннушка! - догадался про
нее Егор Иваныч. - Ко мне пришла! Вот она подойдет, и я прощу ее. Дам
наставление к жизни и прощу. Теперь все прошло... Ведь его больше нету,
нигде нету!" Женщина, закрыв половинку окна, подошла к Егоровой койке и,
приподнявшись на носках, села на краешек ее. Егор узнал теперь, это была
мать.
Она посидела с полминуты, потом встала и пошла затворить вторую поло-
винку окна. Потом она снова подсела к Егору.
- Ну... что? - спросила она голосом твердым и спокойным.
- Кто убил-то?.. - приподымаясь на локтях, с тусклым, молящим блеском
в глазах, спросил Егорка.
- Как кто убил?.. - крикливой и неубедительной скороговоркой отвечала
мать, часто моргая, - Семен и убил... Савельев сын, Семен, убил!
Егор Иваныч с глубоким вздохом опрокинулся обратно. В изголовьи у не-
го лежал тулуп покойного отца. Овчина сообщала Егоровой шее приятный хо-
лодок. Он закрыл глаза и с минуту лежал совсем неподвижно, почти не ды-
ша. Вдруг он вскочил, почти сбросила его с койки внезапная догадка.
- Топор-те... топор... - закричал он, поводя выкатившимися глазами. -
В колесны вбит... в переднюю лапу!!
- Лежи, лежи, - тихо и по-прежнему сухо сказала мать, по-бабьи засо-
вывая под повойник прядь волос. - Нечего уж, лежи. Замыла я топор-те...
Снова, расслабев, упал на отцовский тулуп Егорка. Ему вдруг стало
легко, так легко, как ни разу в жизни... Никаких забот в жизни больше не
стало. Все стало ясно и понятно. Нежданно голова заработала с безумной
четкостью. Вспоминалось: ехал по прилегающему к Ворам полю. Там сорный
бугор. На бугре стояли репьи, многоголовые, колкие и красные, - репьи в
закате. Потом въехал в село, мальчишки бегут... Кто-то стоял у Пуфлиной
загороды, гнедой масти: или петух, или собака... нет, петух! Потом дев-
чоночка, у ней соломинка в волосах. Чигунов поит коня, Чигунов знает
всегда и все. Мухи ползают по столу. Крепкий, целый и живой едет Поло-
винкин, осязаемый выпученным Егоровым глазом. Потом пил воду...
И вот Егор Иваныч опять поднялся, но уже ненадолго.
- Мамынька... - зашептал он по-ребячьи жалобно. - Мамынька, я голо-
вастика проглотил!..
Яма уже поджидала его, и он покатился в нее, цепляясь за койку, за
овчину, за протянутую погладить сына сухую руку матери. Этот обморок был
даже нужен Егорке, как отдых. А мать глядела раскосившимся взором за
черное окно, и по лицу ее скакал тот же красноватый, утомляющий свет
коптилки.
X. Пантелей Чмелев.
Постороннему человеку представлялось это дело так.
Тотчас же от Рахлеевых разверстщики пошли обедать к Пантелею Чмелеву,
советскому мужику. Подходила обеденная пора. Полдень выдался нестерпи-
мый, сожигающий. И в самом деле, немыслимо было ходить в такую жару по
избам и вскрывать мужиковские тайники.
Чмелев сам встретил их - Петра Грохотова, Матвея Лызлова и продкомис-
сара. Он почтительно и хлопотливо усаживал их за стол, покрикивал жене
подавать скорее. Гости расселись. Матвей Лызлов поглаживал русую, круг-
лую бороду, ею заросло у него все лицо. Петр Грохотов писал что-то в за-
писную книжку. Продкомиссар с неприметным любопытством приглядывался к
хозяину.
Пантелей Чмелев и в самым деле стоил продкомиссарова вниманья. Не-
большой ростом, он таил под наружным тщедушием своим какую-то тихую,
внутреннюю силу, видную только через глаза. Она блестела оттуда то ко-
роткой вспышкой ума, то какой-то чудесной добротой, то, вдруг, волей.
Был Чмелев порывист до суетливости, но в суетливость свою вносил он ос-
мысленность, суетливостью своею он не тяготился.
Казалось бы: владеть Пантелею Чмелеву при его трезвости большой, де-
вять на девять, избой с обширными холостыми пристройками, а в четверть
избы печь, а в печи всякие мужиковские яства. Да и ходить бы ему не пло-
ше покойного Григорья Бабинцова, который на сход иначе и не выходил,
кроме как в жилетке. Не везло Чмелеву; нещадней, чем других, мочалила
его жизнь. А ущербы посещали его хозяйство не вследствие какой-нибудь
нестройности - у Пантелея глаз щуркий и зоркий, - а по недогаданным при-
чинам, которые как майский снег. Как снег! - вымокало в мокрые весны
вчетверо против других, градом выбило втрое, случалась ползучая дрянь -
пожирала вдесятеро, словно слаще было на Чмелевских полосах. Так и всег-
да с незадачливым мужиком: сторожит его и в темную непогодную ночь и в
погожий полдень хитрый, несытый враг.
Этот Чмелев, растеряв двух сыновей на войне, остался жить вместе с
женой и глупой Марфушкой. Марфуша Дубовый Язык приходилась ему дальней
сестрой. И оттого, что не оставалось Чмелеву утехи в жизни, стал ее ис-
кать в хозяйстве своем Чмелев и нашел. Кроме того происходила в те годы
революция. Перетасованы были карты наново, пошла новая игра по небывалым
правилам: некозырные хлопы побивали заправских королей.
- Это теперь мы оправимся, вот как накипь сымем... - говорил за обе-
дом Чмелев, в ответ на продкомиссарский вопрос, как живут. - Суди сам,
друг! У нас до девятьсот пятого один самовар на деревню приходился, а
теперь коли уж нет самовара, так значит пропили! Тут еще кооперация...
опять же наука! Все это предоставлено. Вот как Свинулина погромили, кни-
жек я наменял у мужиков, на курево хотели, да бумага толстая. Очень дос-
тойные книжки. Ну, скажи, на всякий предмет есть своя книжка. Очень ув-
лекательно есть! Например, сказать, по нашему делу, по хозяйству. Да и
не по нашему, вот скажем: похождения капитанской дочки! Очень подробно
про все! Бабы-те мои ругаются, - добавил он улыбчатым доверчивым шопот-
ком, - очень на книгу злы, городская затея, времени отымает много... А
как я гляжу, нам без города никуда. Вот ты намедни говорил, что без
гвоздя да без ситцу не проживем. Я тогда, конешное дело, промолчал. А
только это не так. И мы ходим, штаны-те не гашником назад надеваем. Куз-
нецы-т да ткачихи и у нас есть. Город нам из других причин нужен. Эвон,
третевось слышу, баба махонького моего поучает: в мышу, говорит, костей
нет. Он, говорит, не имеет кости, потому и может в любую щель вобраться.
Растянется на аршин и лезет. Вот откуда вам итти надо! Заместо старшего
брата вы нам нужны. И потом, конечно, понять нужно мужика... Без поня-
тия, так лучше уж воду толочь!
Окончив речь, Чмелев стал со смущеньем передвигать вещи на столе -
тарелку с хлебом, солонку, ложки. Продкомиссар слушал, не пропуская ни
слова, Петр Грохотов зевал, Матвей Лызлов посмеивался.
- Вот так-то заговорит иной раз, так и заснешь под него... - загово-
рил Матвей Лызлов. - А правду говорит. Ты, Пантелей, лучше вот скажи,
как ты советским-то сделался. Он до этого любопытен, - тронул он продко-
миссара за рукав, - все расспрашивал меня вчера... Вот ему это любопытно
узнать. Пускай в городу расскажет!
Продкомиссаровы длинные руки лежали на краю стола и пощипывали бах-
ромку розовой скатерки, нарочно для гостей вынутой из сундука.
- В самом деле, расскажите... - попросил продкомиссар. - Я и вообще
очень рад, что познакомился с вами. Только вот в этом пункте я с вами
несогласен. Сперва, по моему, нужно вековую кожуру снять, предрассудки,
я хочу сказать, а там уж и дальше ехать. У вас-то как будто наоборот вы-
ходит?..
- А вот я и скажу, - прищурился Чмелев, разглаживая шитье скатертки
ладонью. - Вот и у меня причина была, и невелика, а затронула!
И как бы смутясь внимательного взгляда продкомиссара, принялся сурово
сцарапывать давнишнюю грязцу со своих обмоток Чмелев. Младший Пантелеев
сын умер уже в Ворах и одно только оставил в наследство отцу: эти серые
крепкие обмотки. Чмелев накручивал их прямо поверх мужиковских онучей,
отчего получались у него ноги невиданной толстоты. Поэтому всегда он
помнил о сыне.
Из Пантелеева рассказа выходило приблизительно следующее. Прошлым го-
дом ездил Чмелев в уезд, - поездка долгая, в два конца - неделя, потому
что летняя дорога обводила вкруг всего Кривоносова болота. Кривоносово -
потому, что и сюда достигали передние разбродные шайки Пугача, - руково-
дил их Кривонос. Он и скрывался в этом болоте, когда двинулись царские
войска брать Пугача. - И когда ехал там Чмелев, подсадил к себе по доро-
ге человека, встреченного под вечер. Видно, что человек хороший, в ис-
полкомах подводы не требовал из-за страдного времени, значит - со-
чувствующий мужику. Его, так и шедшего от поля до поля, и подобрал Чме-
лев.
- Садись, подвезу, - сказал Чмелев.
- А что ж, и сяду, - отвечал тот.
- Как звать-то? Ишь борода-т черная какая!
- А звать меня Григорьем, - отвечает.
Ночные пути не коротки, а часы вкруг Кривоносова болота долгие. Раз-
говорились оба. Лежал Григорий в телеге на спине, на сене, и, глядя на
ночное лунное небо, полное к тому же звезд, принялся рассказывать про
всякое: какие в небе звезды, какие им числа, из чего сделаны и как до
них люди докинулись умом. Рассказывал Григорий не спеша, голосом тихим,
посасывая самодельную трубку. А Чмелев, хоть и молчал, слушал со всей
остротой мужиковского слуха, и, хоть была ночь, вдруг стало жарко Чмеле-
ву от Григорьевых слов.
- Очень дерзко насчет каждой звезды говорил. Я уж потом-то и понял,
кажная наука дерзкая!.. Тут я и решился спросить. А правда ли, спрашиваю
как бы ненароком, что до христова рожденья вот не было звезд показано? А
как родился, так и явлена первая... Нам деды сказывали.
И уже ждал Чмелев, что загрохочет Григорий над мужиковской темнотой,
над вредной глупостью Пантелеевых дедов, а Григорий не засмеялся. Тем же
ровным толком объяснил он так, как сам понимал: ходят звезды по большому
мраку... всегда ходили и всегда будут ходить, нигде им не поставлен
срок.
- Я и говорю, что-де может врешь ты?..
А Григорий вынул из сумки трубку, раздвинул ее и предложил Пантелею
самому взглянуть, хотя бы на луну. Остановил подводу, Чмелев посмотрел и
тяжело охнул.
- Словно понимаешь, в сердце оборвалось что. Гляжу, а луна-те рябая!
Батюшки мои, думаю... да как же так?! Ну, вот воску на снег вылить, так
же. И очень мне захотелось тут до всего досмотреться, нет ли где-нибудь
еще такого... одним словом, ну, непохожего!
Чмелев, задрав голову, глядел в ночное небо и таким удивляюще-прек-
расным видел его в первый раз. И уже казалось Пантелею Чмелеву, что
врастает он сам головой в эту черную зовущую пучину, в которой вдруг на-
шелся свой план и смысл.
- Так мы и ехали. Он те заснул потом, а я все в небо и ротозел. Рото-
зел-ротозел, да на березу и наехал... - с тихим смешком повествовал Чме-
лев. - Береза-то в этом месте на дорогу, вишь, вылезла. Там и объезд
был, да я не видел, задравши голову. Очень это замечательный человек,
Григорий! Все во мне перевернул, а не обидно... В уезде вылезает от меня
да и смеется: а ведь ты, говорит, большевика вез! Вот уж тут-то, созна-
юсь, и раззял я рот-те!..
- Это агроном с Чекмасовского поля, Григорий Яковлич звать, - вставил
свое слово Матвей Лызлов, откусывая хлеб.
- А потом-то встречался с ним? - взволнованно спросил продкомиссар.
Он ел мало, зато слушал жадно.
- Да наезжает-то часто... Все на картошку меня уговаривает. Он меня
учит, а я его, кто чего не знает. Складно у нас выходит. Он и останавли-
вается у меня...
- То-есть как это на картошку уговаривает? - заинтересовался продко-
миссар.
- Да ведь местность у нас все больше прямая, как ладонь... Опять же
земля такая. Выгодней всего картошка, если, к примеру б, завод тут еще
построить... А то далеко возить. Под уездом, там есть терочный один,
бывшего Вимба, - объяснил Чмелев знающим тоном.
Петр Грохотов пил молоко с хлебом и все время Пантелеева рассказа
подзуживал Марфушу, сидевшую в отдалении. Марфуша уговаривала его взять
ее в жены, а Петр смеялся, что, мол, лицом нехороша.
- А ты мне платье купит, хоротая тану, - тянула Марфушка, кривляясь.
- Э, нарядить тебя значит? Этак не выйдет! Наряди пень, и пень хорош
будет.
- Я не тарая, - твердила Марфуша, и глупое лицо ее на мгновенье оза-
рялось настоящей мольбой. - Возьми Петрутка... Больно мне надоело в дев-
ках-те ходить!
- Ладно, вот через недельку! - пошутил Петр, и встал с лавки. - Вы уж
тут рассказывайте, а я поспать пойду, - громко сказал он. - На сеновал к
тебе можно, дядя Пантелей? Я ведь некурящий.
- Ах да... Что у вас давеча за скандал вышел? - вспомнил продкомис-
сар, вопросом намарщивая лоб.
- Это у Рахлеевых? - потягиваясь, спросил Грохотов. - Да так... Каж-
дый день бывает!.. - и пошел.
Уже без Грохотова стал Чмелев рассказывать, как он объяснял про звез-
ды мужикам, а мужики ему ответили: "нам ни к чему, мы землю пашем!". Ка-
кие сам почитывает книжки, и как книжки помогают ему жить. Обед уже кон-
чился, и хозяйка, сняв скатерть, вытряхнула ее за окном. Стоял самый
разгар полдня. Все живое дремало, даже затихшие в остекляневшем воздухе
деревья. Один только Чмелевский петух, пышнохвостый и с плоским гребнем,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг