убежища бесчеловечен, заявила она... Симпатичная девочка.
Но разве в этом чертовом мире хоть раз дадут дочитать до конца
что-нибудь интересное? Ввалилась вся компания, шумные, веселые, с Летучим
Хреном во главе, стали носиться по блиндажу, ронять вещи, и стало тесно, и
Шанур был с ними, двигался и смеялся, но Петер, бог знает как, понимал,
что движения Шанура, размашистые и быстрые, происходят не то от безволья,
не то от чрезвычайной погруженности во что-то внутреннее и потому чисто
автоматичны, будто ноги и руки его привязаны ниточками к ногам и рукам
прочих скачущих; за улыбку же вполне мог сойти судорожный оскал, а смех -
выдохи, короткие и быстрые, возникающие от мелких, невидимых простым
глазом коготков, которые душа запускает в средостение тела. И именно
сейчас, глядя на дошедшего до ручки младшего оператора и на Летучего
Хрена, завершившего сложную траекторию кружения по блиндажу мягкой
посадкой за стол - рука его, подчиняясь энергии продолжающегося, еще не
погасшего движения, извлекла из-за пазухи плоскую, черного стекла,
рифленую бутылку и закружилась, разливая по кружкам что-то очень текучее,
цвета жженого сахара, - так вот, глядя на все это безобразие, Петер
подумал, что надо бы отправить Шанура в редакцию, пока он не наломал здесь
дров, - и пусть он там подзаймется, скажем, монтажом... Позже он много и
бесплодно проклинал себя за это решение, но тогда оно показалось ему
удачным... кто мог знать, чем это все обернется? И кто может сказать, что
произошло бы, потеки события иным руслом? Но выпили, закусили колбасой,
Летучий Хрен заверил, что дело пойдет, что советника он все-таки уломал,
не такой дремучий оказался советник, как попервоначально показался, хоть и
странный тип, конечно, да и добронамерен чересчур, но общий язык с ним
находить можно и должно, особенно если постараться (он заглянул в горлышко
бутылки, потряс ее над кружкой и добыл еще несколько капель) - ну и
продолжайте в том же духе, ребята, а пленку я сегодня увезу. Всю. Уезжаю
сегодня, один, остальные остаются. Пока. Да... на фронте? Дерьмо на
фронте. Ладно, не буду подрывать ваш боевой дух...
Веселились? А вот почему: по приказу генерала Айзенкопфа было решено
с сегодняшнего дня вводить отправление обрядов культа Императора. Саперов
построили, но никто не знал, как и что нужно делать. Наконец кое-как
разобрались: сам генерал встал у подножья постамента, а саперы маршировали
перед ним и кричали "Ура!" в ответ на провозглашаемые здравицы. Потом
стали приносить жертвы: в довольно большой чаше зажгли спирт. Поначалу
спирт горел нормально, но потом, нагревшись, закипел, пламя стало
огромным, и занялась фанерная стенка постамента. И вот то, как офицеры
генеральской свиты тушили спирт и постамент, при этом старательно делая
вид, что ничего не происходит - как они старались быть торжественными и
благолепными, - вот это просто не поддается описанию! Но вот проявим
пленку...
Майор Вельт вошел в сопровождении четырех солдат комендантского
взвода. Два солдата остались у двери, два шагнули на середину - автоматы у
живота, пальцы на спусковых крючках, колючие быстрые взгляды из-под
надвинутых касок, - а майор, затянутый в черную кожу, подошел медленно,
мерзко вихляя задницей, поскрипывая в сочленениях и тем давая хорошо
почувствовать свое приближение, к Летучему Хрену, который побледнел -
Петер очень хорошо знал, к чему именно бледнеет Летучий Хрен! - побледнел,
но продолжал пока сидеть в позе самой пренебрежительной, - подошел и,
протягивая руку ладонью вверх, скучным голосом сказал:
- Пленку.
Летучий Хрен неторопливо поднялся на ноги, стряхнул с рукава
несуществующую пушинку - как-никак, он был действительный статский
советник, чин, приравненный к генерал-майору, а полковничьи погоны
свидетельствовали лишь о его независимом характере - и, не глядя на
майора, сказал с великолепным выражением:
- Майор, подите вон.
Майор Вельт как бы мигнул всем лицом.
- В таком случае, - сказал он, - вы арестованы. Взять их!
Солдаты подскочили с двух сторон к Летучему Хрену, им не впервой было
арестовывать полковников, но тут у них сорвалось, тесноват для такого рода
дел оказался просторный блиндаж, и майор Вельт, шагнувший в сторону, чтобы
не мешать солдатам, оказался спиной к Камерону. Камерон поступил просто:
он обхватил майора рукой за шею и заорал страшным голосом:
- Все к стене! Застрелю!
Со своего места Петер видел, что пистолет Камерона оставался там же,
где и был - в кобуре, и что Камерон упирается в спину майора просто
костяшкой пальца, но ни майор, ни его солдаты знать этого не могли и
замерли на мгновение, и это мгновение Летучий Хрен использовал: выхватил
из-за пазухи еще одну бутылку - точно такую же, рубчатую, черного стекла -
и замахнулся ею, рявкнув:
- Ложись! Разнесу раздолбаев!
Солдаты отшатнулись, майор делал им какие-то жесты, которые можно
было понимать двояко, и пока они опомнились, Петер и Шанур, уже с
настоящими пистолетами в руках, поотбирали у них автоматы, один солдатик,
у двери, плюгавенький такой очкарик с вывернутыми губами, совсем
помертвевший от несообразности происходящего, автомат отдавать не хотел и
что-то быстро-быстро бормотал в свое оправдание, и только налетевшая с
фланга фурия - Брунгильда оплеухой привела его в чувство, солдатик отдал
автомат и заплакал. Действуя трофейным автоматом как дубиной, Брунгильда
поставила солдат лицом к стене, майора посадили на табурет и связали ему
руки за спиной, и тут возник некий композиционный провал. Петер понял
вдруг, что произошло непоправимое, что вот только что все они поднявшие
руку на этого ублюдка, подписали себе смертные приговоры, и обжалования не
будет... Это же почувствовал, наверное, и майор Вельт. И прочие, кажется,
тоже почувствовали, потому что повисла пауза, которую было нечем
заполнить; как в шахматной партии, когда эффектный и отчаянный ход,
оказывается, не имеет продолжения, развития - и все идет на пропасть, и
вот сейчас посыплется...
Не посыпалось. Хотя и было на грани и даже чуточку за гранью. Вошел
господин Мархель, и вновь что-то сдвинулось и переменилось. Петер, как это
бывало с ним в моменты сильного волнения, будто отстранился и смотрел со
стороны, и вновь ему увиделась шахматная доска - как тихий ход, сделанный
где-то на одном ее краю, отдается громом на краю противоположном, разом
меняя оценку позиции и настроения и планы игроков.
- Спокойствие, господа, - сказал господин Мархель. Он был в форме
полковника кавалергардов. - Спокойствие. Итак, майор, вы пошли по шерсть,
а вернулись стриженым? Замечательно.
Майор зло посмотрел на господина Мархеля, но промолчал.
- Извините, господа, - сказал господин Мархель. - Майор превысил
полномочия. Ему было поручено *попросить* вас ликвидировать несколько
метров только что отснятой пленки. Я надеюсь, вы не станете возражать,
если я скажу, что сохранение для потомков этого прискорбного эпизода
крайне нежелательно?
- Станем, - сказал Летучий Хрен. - Вы же знаете принципы нашей
редакции. Мы можем его не обнародовать, но сохранить обязаны.
- Это особый случай, - мягко сказал господин Мархель. - Ведь мы с
вами присутствуем при историческом моменте зарождения новой религии,
идущей на смену прогнившим насквозь верованиям в полоумного еврейского
бродягу. И допустить, чтобы наши потомки получили страшный эмоциональный
удар, увидев, как мы, их легендарные предки, неумело отправляем священные
обряды, допустить, чтобы их религиозные чувства были так оскорблены, -
нет, это немыслимо! Делайте со мной что хотите, но этого допустить нельзя.
Да, пусть мы сегодня чуть погрешим против объективной истины, но ведь
потомки простят нам этот наш грех - они будут добры и снисходительны, наши
потомки, новая религия привьет им эти качества. А об истине не жалейте: ее
очень много в нашем мире. Весь мир состоит из объективных истин. Мир
бесконечен. От бесконечности отнять один - сколько будет? Бесконечность! А
отнять десять? Все равно бесконечность!
- А если бесконечно отнимать по одному? - ехидно спросил Летучий
Хрен.
- Бесконечность есть бесконечность! - ликующе провозгласил господин
Мархель. - Так просто ее не исчерпать! Так что давайте пленку, и инцидент
исчерпан.
Неловко было глядеть друг другу в глаза, потому и прощание оказалось
скомканным и вообще не таким, как надо. Известие о том, что ему предстоит
уехать, Шанур неожиданно принял спокойно и вопросов не задавал. Даже не то
слово: спокойно, - просто вспышка активности, настоящей, не марионеточной,
когда разоружали комендатурщиков, и внезапная пустота потом, после
капитуляции - они сожгли в Шануре все, что могло гореть, и ничем, кроме
апатии, Шанур ответить не мог.
- Я буду продолжать, - сказал ему тихонько Петер, когда таскали и
укладывали коробки с пленкой. Шанур кивнул равнодушно.
Потом они пожали друг другу руки и даже обнялись на прощание, но
пусто и нелепо, исполняя ритуал, не более того, и Петер не мог отогнать
ощущения, что прикасается не к человеку, а к измятой бумаге. Это было
страшно, носить в себе такое ощущение, но мало ли страшного приходится
носить - и ничего...
- Не стреляют, - сказал вдруг Шанур, озираясь, будто стрелять должны
были по ним и сейчас.
- Уже давно не стреляют, - сказал Армант. - Говорят, у зенитчиков в
пушках пауки завелись.
Шанура передернуло.
- Не люблю пауков, - сказал он.
- А я люблю, - сказал Армант. - Помнишь, у меня тарантул жил, его
звали Сарацин.
- Помню, - сказал Шанур. - Я тогда старался не заходить к тебе.
- Но заходил же.
- Заходил. Но это было неприятно.
- Я для него тараканов ловил.
- Надо ехать.
- Везет тебе. Будешь там с девочками баловаться.
- Счастливого пути, - сказал Петер.
Шанур повернулся к нему.
- Петер, - сказал он, - я все пытаюсь вспомнить, что хотел тебе
сказать, и никак не могу. Что-то надо было сказать - и забыл. Забыл, и
все.
- Напишешь, - сказал Петер.
- Хорошо, - сказал Шанур, - вспомню и напишу.
Подошел Летучий Хрен, остановился в двух шагах. Шанур оглянулся на
него, кивнул головой ему, потом кивнул Петеру, Арманту, потом махнул рукой
и пошел к машине. По дороге он запнулся и чуть не упал.
- Петер, - сказал Летучий Хрен. - Так неудобно все получается. Но не
могу задерживаться. Ты давай. Работай. Плюй на всех - и работай. Учти, что
в случае чего советник - в кусты, а расхлебывать тебе придется. Из этого и
исходи. Пленки буду присылать больше, чем указано будет в накладных. Знай.
Ну, вот...
- Ладно, - сказал Петер. - Не забывай там нас.
- Не забуду, - очень серьезно сказал Летучий Хрен.
Эк погудел, и Летучий Хрен заторопился к машине. До темноты надо было
успеть спуститься по серпантину. На том же месте, где и Шанур, он
запнулся, не устоял и выстелился во весь рост. Помощи ему, конечно, не
понадобилось, он тут же вскочил, отряхнулся, чертыхаясь, и пошел дальше,
но Петер видел, как Менандр сморщился и энергично поплевал через левое
плечо. Петер помедлил и сделал то же самое. Армант жужжал камерой.
Снова пошел снег, и машина канула в него, как под упавший занавес.
Петер, давя в себе распухающее чувство уже свершившейся беды, спустился по
скользкому склону к мосту. Мост, такой черный и незыблемый, быстро терялся
в белом мельтешении. Много лет Петеру будет сниться именно эта картина:
мост, пропадающий постепенно, шаг за шагом, метр за метром, тающий и
истончающийся, как сахар в кипятке, в белом воздухе, в мелькающих хлопьях.
Это будет сниться ему то часто, то редко, то под утро, то в самом начале
ночи, но каждый раз он будет просыпаться от тихого, безнадежного ужаса
перед уже свершившейся бедой, когда еще непонятно, откуда и в каком виде
она придет, но точно известно, что уже ничего не исправить. И несколько
раз другие мосты - обычные мосты через реки, разные мосты в разных местах
- будили в нем этот ужас так внезапно и так мощно, что он не мог ступить
или въехать на мост, и приходилось останавливаться и ждать, когда все
уляжется...
На обратном пути Петер подвернул ногу, поэтому арест инженера Ивенса
снимал Армант. Арест инженера был обставлен исключительно эффектно: к
блиндажу, который занимал Ивенс, солдаты приближались перебежками, как под
огнем; дверь блиндажа выбили толовой шашкой. Инженера и еще одного
капитана-сапера вытащили, завернув им руки за голову, и, подгоняя стволами
автоматов, поставили перед генералом Айзенкопфом. Генерал долго и с
сожалением на лице что-то говорил инженеру, а потом своей рукой сорвал с
него погоны. При этом у генерала отклеился ус, и он машинально поправил
его.
На суде инженер не отрицал свою причастность к заговору с целью
задержать насколько возможно строительство моста и назвал сообщников. По
его показаниям было арестовано еще сто восемнадцать человек.
Сам инженер и те из сообщников, которые отрицали свое участие в
заговоре, были расстреляны, остальные осуждены на максимальный срок.
Новым начальником строительства стал майор Тунборг, еще месяц назад
ходивший в унтерах.
Странно, но после отъезда Шанура Петер ощутил полнейшую пустоту
вокруг себя. Пустота эта обладала замечательными звукоизолирующими
свойствами: все, что происходило вокруг, Петер видел, но звуков не слышал
и потому почти ничего не понимал. Брунгильда, встревоженная тем, что Петер
не только молчит, но и не реагирует на обращенную к нему речь, попыталась
его потормошить и, задев случайно лоб, отдернула руку: Петер был раскален,
как печка. Его тут же растелешили, растерли спиртом, потом Менандр
сотворил дьявольский коктейль: красный стрептоцид, аспирин, несколько
капель йода, все это растворить в стакане шнапса; по вкусу питье
напоминало опилки, и с этим ощущением - что рот набит опилками - Петер
погрузился в бред. Бред его был мучителен и поразительно однообразен:
Петер лежал на раскаленном дне реки, настолько раскаленном, что вода текла
в метре над ним, над его лицом, и там медленно проплывали пузатые, как
пузыри, рыбы и медленно колыхались водоросли, а потом сверху вниз стали
спускаться утопленники с синими лицами, и струи воды шевелили их, придавая
чудовищные позы, утопленники достигали жидкого дна реки и вываливались
оттуда на твердое дно и начинали высыхать и корежиться от жара, и
оставались лежать, глядя вверх, как там проплывают ленивые пузатые рыбины
и колышутся водоросли, и так без конца...
При этом, оставаясь на дне, Петер ухитрялся время от времени
возвращаться на свою койку в блиндаже; так, он запомнил, как приходил
фельдшер и говорил, что это точно не тиф, потому что тиф бывает только при
эпидемиях, и тогда санитарное управление дает указание лечить от тифа, а
пока что таких указаний не было, поэтому здесь не тиф, а простуда, малярия
или отравление. Потом он вернулся, когда рядом с ним сидела Брунгильда и
думала, что ее никто не видит; лицо Брунгильды было некрасивое и почти
старое, уголки рта опустились, а на отяжелевших веках видны стали лиловые
жилки. Брунгильда не знала, что ее видят, поэтому по ее лицу было легко
понимать, что она думает, и мысли ее были такие же усталые и некрасивые,
как и ее лицо. Петер тоже был в этих мыслях, и даже не он сам, а
карикатура на него: этакий брезгливый ломака, чистоплюйчик... и в то же
время он был все-таки отдельно от остальных, которым от Брунгильды нужно
было только одно... он да еще Шанур, но Шанур был не окарикатурен, а
наоборот... Боже ты мой, подумал Петер, что же я натворил, я же видел, но
я хотел как лучше, ладно, это мы исправим, хоть это-то можно исправить,
завтра же, завтра... Он задохнулся от жалости, он захотел сказать или
как-то по-иному дать понять Брунгильде, что любит ее и желает ей счастья,
но не удержался в этом мире и снова оказался на дне реки, на белом,
спекшемся в бетон песке.
Он пролежал в бреду двое суток, потом быстро пошел на поправку, но в
день, когда привезли то, что осталось от Эка и Летучего Хрена, Петер был
еще очень слаб.
Их нашли только потому, что хорошо искали. У полковника Энерфельда, в
которого сразу после смерти превратился Летучий Хрен, было много сильных
друзей, они-то и организовали поиски, когда полковник не вернулся в
назначенный срок. Полугрузовичок нашли на плоскогорье, километрах в
шестидесяти от стройки, причем тридцать километров из этих шестидесяти - в
сторону от шоссе. Там, в развалинах древнего греко-православного
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг