- А зачем? - равнодушно спросил Харр. Его больше волновало, скоро ли
можно будет двинуться дальше.
- В первый раз струны отлаживать надо подале от людей, - засмеялась
Махида, - а то как бы с кем родимчик не приключился.
Харр представил себе, что он стоит рядом с рокотаном, и от одной этой
мысли тело его напряглось и по хребту прошла волна дрожи. Да уж, под такую
музыку застольную не споешь! А все-таки надо бы поглядеть поближе...
- Знала бы Гатита, какую весть рокотан понесет по далям подоблачным! - со
слезами в голосе проговорила девушка.
Харр про себя отметил, что она мгновенно переходит от смеха к глубокой
горести, со всей полнотой отдаваясь нахлынувшему чувству, как это бывает
только у людей простодушных, искренних и бесхитростных. Значит, повезло ему
на этой новой дороге вдвойне. От этой мысли грешная истома снова нахлынула
на него, и он, уже не тая нетерпения, процедил сквозь зубы:
- Да пойдем мы или что?..
- Чего же не пойти! Только дорога, поди, уже перекрыта. Словно в ответ на
ее слова откуда-то из-за холма, но в то же время и снизу, как из-под земли,
раздался отчетливый удар колокола. - Вот, говорю ж тебе - домовину уже
вынесли.
Она! потянула его за рукав и повела вправо, из леса, однако, же не
выходя. Кого боялась? Старец опустился на землю, по-дружески обняв рогатый
череп, и сидел к ним спиной; ни Мади, ни кого другого среди туманных холмов
не было видно. Стройные голые стволы, мимо которых они шагали, точно
пересчитывая их, росли чересчур ровным рядком, да и почва под ногами
сделалась гладкой, утоптанной. Значит, они уже вышли на дорогу, обсаженную
тычками этими мохноголовыми, а он и не заметил, видя перед собой только это
крепко сбитое смуглое тело и облизываясь, точно горбатый кот.
Действительно, они все шли и шли, оборотя левое ухо к солнцу, - на Тихри
он решил бы, что это путь к Дороге Свиньи. Но здесь - была просто аккуратно
обсаженная деревьями аллея, и слева от нее...
Он так и замер на месте, внезапно поняв, что слева-то, за ровной
гребенкой стволов, нет абсолютно ничего. Точно свет там кончался. Но
любопытство пересилило страх, и он, упершись раскинутыми руками в два
соседних ствола, осторожно вытянул шею и глянул вниз.
Крутой обрыв уходил в глубину шагов на сто, не менее; дорога, петляя
причудливо извернувшейся змеей, спускалась вдоль него в поросшую высоченными
деревьями долину. Это их кроны он и принял за холмы, тонущие во влажных
полуденных испарениях. А среди зеленых куп золотились, складываясь в
затейливые короны, кресты и купола, легкие дуги и витые, точно рога,
стержни; кое-где просматривались арки и колоннады, такие же неестественно
легкие, а ближе всего, перекрывая дорогу, виднелись массивные, но все-таки
не тяжелые ворота, увенчанные двумя изогнутыми остриями, нацеленными в небо,
как будто по земле не могло приблизиться ничто такое, что стало бы угрожать
этому сказочному городку. Харр вспомнил легенды о Пятилучье, в котором он
так и не успел побывать, и уже не сомневался, что там, внизу, расположился
княжеский двор.
- А ты что, тоже при князе состоишь? - оглянулся он на Махиду.
Пронзительно-желтые глаза ее округлились в изумлении. Только сейчас,
когда ее лицо оказалось совсем близко, он углядел еще одну его особенность
(до того мешали ее глаза, немыслимые в своей светоносной желтизне) - темные
волосы, треугольным мыском спускавшиеся до самого переносья, вовсе не были
аккуратно подстриженной челкой - они и росли так вот, точно из родниковой
точки между глаз возникал пушистый темно-каштановый султанчик; из этой же
точки разлетались к вискам чуть изломанные дуги бровей. Диковинное лицо - да
только все ли тут таковы?..
- Господин мой, а господин! - Махида теребила его за рукав.
- Ась? - встрепенулся он, стряхивая наваждение - нет, положительно девка
на него чары наводила.
- Кто такой "кинязь", спрашиваю?
Он открыл было рот, чтобы объяснить, и тут его окончательно доконало
сомнение: "а с чего это она понимает каждое его слово? Он и на Тихри-то не
сразу приспосабливался, когда на новую дорогу подавался, а тут мир другой -
а словеса все одинаковые. А может, ему все это только чудится в смертном
сне, потому как уже потонул он в топкой трясине под зеленой звездой?"
Он еще раз поглядел вниз: из зеленокаменных врат уже вылился на дорогу
черный ручеек - цепочка людей под одинаковыми покрывалами; на плечах они
несли что-то длинное и тоже черное, вроде сундука. Они уже подымались вверх
по дороге, и было очевидно, что встречь не пройти. Сколько ж ждать?
Словно угадав его мысли, Махида смущенно проговорила:
- Я б спустилась, господин мой, да вот тебе такой дорогой не уместно
следовать.
- Это какой же?
- А по воздуху!
Он мигом представил себе головокружительный полет с этого обрыва, и ужас
тошнотным комом поднялся из пустого желудка к самому горлу. Воды и высоты
боялся бесстрашный странник, привыкший всю жизнь шагать по ровной земле. Те,
у кого он побывал в гостях (словно век назад - ишь как время-то
отодвинулось!), умели и летать, и плавать, но так на то они и были
чужедальние, с которыми он и не сжился, и не сгостевался. Ну да строфион с
ними.
А тут ему - и лететь? Не-ет, наваждение это, не иначе.
Он отступил на несколько шагов от края обрыва, стал посреди дороги,
широко расставив ноги, и велел:
- Эй, девка!
Она послушно шагнула к нему.
- Дай-ка мне по морде.
- А виру не спросишь, господин?
- Не спрошу, не спрошу. Давай.
И тут же нижняя челюсть у него екнула и полезла на сторону - ну сильна
была девка!
- Хо! - выдохнул Харр, поматывая головой.
- Еще, господин мой?
- Будет.
Слава тебе, солнце дальнее Незакатное, - не сон, значит. Не наваждение.
Наваждение-то было потом, и длилось оно до самого вечера...
Он проснулся, когда свет зеленой звезды уже лежал четким квадратом на
земляном полу. Кто-то громадный стоял посреди хижины, растопырив руки, и
Харр бесшумным движением выпростал руку из-под прикрывавшей его холстины и
цепко ухватил меч, привычно положенный возле постели. Верзила не шелохнулся.
Харр одним толчком отпрыгнул прямо со своего ложа за изголовье, приседая и
выгибая хребет, и тут наконец понял, что это всего-навсего его собственная
одежда, вывешенная на распялочке для просушки.
Махида, сидевшая на пороге, обернулась на шум:
- Ай, жаркий мой?..
Коли догадается, что шарахнулся он с перепугу, - уважать перестанет. Он
шагнул к ней, по привычке изобретая какую-нибудь врачку поправдоподобнее:
- А мне спросонья помстилось, что ты сбежала, так я сразу в тоску впал и
искать тебя навострился...
Она откинулась, прижимаясь курчавыми жесткими волосами к его голым ногам.
- От тебя, жаркий мой?
С колен разметнулись по двору пух и перья - видно, щипала птицу, торопясь
приготовить ему ужин. Славная была девка, правильно свое дело понимала:
ублажила мужика - накорми. И проворная: посреди дворика над небольшим, но
складным очагом уже побулькивал котелок, разнося приманчивый дух мясной
похлебки с неведомыми ему травами.
Харр решил, что сейчас не худо бы отступить и хотя бы надеть штаны, дабы
не отвлекать ее от благого занятия, но она уже извернулась, как ящерица, и
ее широкие теплые ладошки побежали по его телу - вверх, но совсем не туда,
куда следовало бы. А к бусам, единственному, что сейчас на нем было.
- Да как же я сбегу от тебя, жаркий мой, смоляной мой, черноугольный...
Ты ведь мне еще ничего не подарил!
Он поймал ее за запястья, развернул лицом ко двору, легонько шлепнул
пониже спины:
- Ты давай, свое дело знай. Огонь вон притух.
Настроение у него отнюдь не ухудшилось - девка как девка, одежу обшарила,
ничего не нашла. Теперь к принцессиному подарку подбирается. Надо будет
завтра в город податься, поглядеть, что к чему и не требуется ли кому на пир
веселых песен да прибауток с рассказами о странах дальних, здесь не
виданных. Городок, правда, был невелик, по Харр мог поручиться, что не
беден. А в таком - странствующему певцу всегда честь и место. Хорошо, он
свои кисти наушные да травы-перегуда - обязательное снаряжение певца - в
ножны упрятал, а туда девка сунуться побоялась. Ну да завтра ей тоже
что-нибудь перепадет.
Она между тем безошибочно угадала его мысли:
- Наниматься, что ли, завтра надумал?
Он сдернул с распялки штаны, встряхнул их с такой гордостью, словно это
было княжеское знамя, небрежно обронил:
- Рыцари не нанимаются. Их в лучшие дома приглашают с честью!
Она поверила, зябко подобрала ноги под юбку:
- Прости, господин мой, может, я обидела тебя, что позвала в убогий свой
угол? Да ты ведь сам пошел...
И верно, хижина ее, как и десятки таких же жалких жилищ, располагалась за
городскими стенами. Собственно говоря, это нельзя было назвать даже домом -
у посаженных в кружок деревьев кроны были связаны вместе, сучья за несколько
лет привыкли сгибаться, образуя шатер, а густая листва, вероятно, не
пропускала ни капли дождя. Стволы были оплетены широкими полосами светлой
коры, так что жилище Махиды было попросту громадным лукошком. Такое же
древесное кольцо ограждало крошечный дворик с той только разницей, что ветви
деревьев, наоборот, были над ним срезаны. Пройдет еще несколько лет, стволы
раздадутся и превратятся в сплошную стену - только конопать мхом. Хитроумно!
- Ты пеки да вари, - проговорил он наставительно. - Я твоей стряпни
отведаю - вот тогда и скажу, в обиде я или нет.
Она вынула из-под широкого листа сырую лепешку, ловко завернула в нее
ощипанную птицу, бросила на плоский камень очага. В теплой дымке плясали
давешние стрекозы - грелись, что ли? Харр потянулся, хрустнув косточками, и
вдруг почувствовал, что безмерно счастлив. Он снова был на случайном привале
своей бесконечной дороги, вдали от родной земли, до которой снова шагать и
шагать - а то уж забиралось под ложечку щемящее сомнение: вот дойдет до дому
- что тогда? Вроде и искать будет нечего. Но сейчас долгожданное васильковое
небо и душистая строфионья степь привычно слились воедино и сжались в
мерцающую, чуть печальную звездочку, манящую его из недосягаемого далека. Он
снова был волен как птица - сам себе хозяин, не то что в гостях, где все
подано, да никогда не знаешь, что позволено.
Да, кстати, о звезде.
Харр подтянул штаны (богатый джасперянский камзол, шитый серебром да
лиловыми шелками, побоялся закапать - оставил на распялке), вышел во дворик,
где жар очага ластился к босым ногам, подставил ладонь зеленым лучам:
- На той дороге, где я гостевал последнее время, такого света ночного не
видывали, - дипломатично умолчал он о том, что на родимой Тихри и вообще-то
ночи не для людей - для нечисти ледяной.
- Потому и лихолетье объявлено, что звезда-предвозвестница возгорелась, -
не вполне вразумительно для него пояснила Махида.
- То есть как - возгорелась? - невольно вырвалось у Харра, хотя он и
старался блюсти самим же заведенное правило: лишних вопросов не задавать, а
время от времени кидать небрежные замечания.
- Так не было ж ее, только три ночи, как ярится!
- А вам, убогим, и неведомо, кто ее зажег и для чего...
- Неведомо, господин. Когда речь зашла о вещах возвышенных, она снова
оробела. - То ли мор грядет, то ли дожди несусветные, то ли в людишках
брожение. Недаром наш стенной амант лихолетцев набирает из пришлых бродяг.
- Да уж, набрал он сволочи, - вздохнул по-Харрада, вспомнив страшную
находку на лесной тропе. - Так что лучше бы этой лампаде поднебесной
притухнуть так же скоренько, как она и зажглась.
- Да кто б не рад! - закивала Махида, утирая ладошкой нос - тоже, поди,
Гатиту-покойницу вспомнила. - Только звезды-то далеко, руками не дотянешься;
вот и нету на них аманта.
- А ежели б был? - снова не удержался от вопроса Харр.
- У-у-у! Был бы звездный амант - он уговорил бы ее с неба сойти, хоть в
глубь озерную, хоть в прорву ненасытную, куда неуправных неслухов кидают. На
худой конец - припрятал бы за тучку-облачко.
Харр почесал за ухом. Заковыристое словцо свербело у него в памяти, точно
в носу перед чихом. Амант. У простого люда он его не слыхивал. Но вот где...
И тут память подсказала: так именовали своих полюбовников стоялые
караванницы.
Но тогда как понять: "стенной амант"? Прямо на стене городской он, что
ли?..
- Садись, господин мой. Махида вынесла из своего жилища толстую плетенку,
швырнула на землю. - Готова похлебка, а до утра стылого еще ох как далече...
Подхарчимся впрок, а там поглядим, кто первый сомлеет.
Харр, присаживаясь, даже крякнул и руки потер - уж оч-чень радужная
открывалась перед ним перспектива.
- Сговорились, значит, - он принял от нее тяжелую дымящуюся чашу на
подчашнике и еще малюсенькую чашечку-хлебалку - помогать себе, если что на
дне останется. - Стало быть, гожусь я тебе в аманты, а?
Она так и подскочила, всплеснув руками - хорошо, котелок успела возле
очага примостить. Бросилась к выходу, сунула встрепанную голову в узкий
створ - не подслушивает ли кто? Ид соседних хижин доносились неразличимые
голоса, тоненько верещал младенец, где-то цокали деревянные колотушки.
Обычный шум караванного становища, где никому нет дела до соседа.
- Ты чего всполошилась? Боишься, уведут меня у тебя из-под носа?
Она неожиданно злобно сверкнула на него косым глазом - видно, отразился
зеленый луч:
- Ну тебя-то я никому не отдам ни добром, ни по-худому, - уверенно
возразила она. - Да и сам не уйдешь. А вот называть себя званием
господарским - грех. Смотри, друг сердечный мой смоляной, прилипчивый, как
бы тебя неуправным не объявили! В нашем стане, как в любом законном
сельбище, три аманта - у нас это ручьевый, лесовой да стеновой. Других быть
не может.
- А не у вас?
- В Межозерном стане - сам понимаешь: озерный, луговой и моховой, в
Серогорском - ветровой, огневой да белорудный. А звездного нигде нет, это я
тебе точно говорю. Между прочим, я сама в подданных у лесового аманта
состою, он у нас наиглавнейший, - добавила она с гордостью.
Странно все это было слушать - аж голова кругом шла.
- А с чего это ты меня никому не отдашь? - игриво проговорил он, чтобы
перевести разговор на понятное.
- Так ты ж мне еще ничего не подарил!
Ах ты, шельма, скряжная! Только он и таких видал-перевидал.
- Сказано - завтра!
- Да чем завтра-то разживешься, господин мой? Вот ежели в лихолетцы
подашься, так сразу щитовые получишь. Да тебе и пути другого нет. Ишь,
нож-то у тебя какой длиннехонький, тебя с ним враз возьмут!
Он задумчиво почесал правую бровь - вот тебе и свобода! От его движения
роившиеся стрекозы прянули в стороны, отражая крылышками звездный свет.
- Как же мне в лихолетцы-то идти, ежели сама знаешь, каковы они нравом?
Махида криво усмехнулась:
- Зато ты ж лучше всех будешь!
Тоже мне утешила. Он досадливо отмахнулся от назойливой мухи-стрекозы,
выплясывающей у него перед носом замысловатый насекомый танец. Раздалось
злобное жужжание, и летучая тварь мгновенно оделась туманным облачком, точно
завернулась в ватный кокон; изнутри он начал наливаться бледным светляковым
мерцанием.
- Не трожь мою пирлипель! - заверещала Махида. - Она же счастье приносит!
- Это я тебе теперь буду счастье приносить, - заверил ее Харр по-Харрада,
тихрианский странствующий менестрель.
II. Сам себе рыцарь
Город - если это можно было назвать городом - разочаровал Харра раньше,
чем он успел добраться до массивных зеленых ворот. Хижины и шалаши самых
различных конструкций (жилище Махиды было еще одним из наиболее
благоустроенных) образовывали невероятный и местами совершенно невыносимо
пахнущий лабиринт, в котором его обитатели скрывались раньше, чем он успевал
спросить дорогу. Чуткий слух музыканта уловил, что из плетеной хибары,
кое-где помазанной глиной, доносится мелодичное позвякивающие. Он невольно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг