Ольга Ларионова.
Остров мужества
-----------------------------------------------------------------------
Журнал "Вокруг света".
OCR & spellcheck by HarryFan, 9 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
Мануэль Рекуэрдос, младший инженер научно-исследовательского центра
Пальма-да-Бало, совершил свой полет во времени, принесший ему мировую
известность и оставивший за ним последнюю страницу каждого учебника
истории, на которой неизменно печатался один из шести рисунков, сделанных
Рекуэрдосом на следующий после полета день в больничной палате, где он
умирал после нелепой катастрофы, случившейся с его самолетом при посадке в
Орли.
Отправляясь в будущее столетие Земли, молодой ученый нимало не
заботился о собственном завтрашнем дне. Создав свою Машину, способную
перенести его в любой век и в любой час, он совершенно не интересовался
тем, что произойдет через двадцать четыре часа с ним самим. Он не
предвидел даже того, что случится через несколько минут после его старта;
он даже предположить не мог, что его помощник и - как ему казалось до сих
пор - друг Бриан Викерзунд совершенно нечаянно (но за приличное
вознаграждение) проговорится о предстоящем эксперименте двум
изголодавшимся по сенсациям журналистам. Рекуэрдос не знал и не мог знать,
что четыре глаза и два телеобъектива стерегут каждое его движение, и
сенсационная весть о полете его Машины через каких-нибудь три четверти
часа облетит редакции солидных утренних и дешевых вечерних газет, и к
моменту его возвращения склон холма будет усеян верткими газетчиками и
толстомордыми полицейскими.
Мануэль Рекуэрдос не знал ничего. Пожалуй, ни один изобретатель,
залезающий в самодельное брюхо своего кустарного детища - будь то первый
паровоз, биплан или субмарина, - не имел столь смутного представления об
исходе эксперимента, как он. Действительно, все предыдущие опыты имели два
вполне представимых конца: паровоз либо пойдет по рельсам, либо сойдет с
них; биплан полетит либо вверх, либо вниз, а субмарина или всплывет, или
потонет. Но как поведет себя Машина? Будет ли ее возвращение назад
мгновенным? Или время, проведенное в будущем, зачтется как настоящее? А
может, "бесплатным" во временном отношении окажется только отрезок
перелета из одного века в другой?
- Поживем - увидим, - беззаботно проговорил Мануэль, залезая в узенький
люк Машины, как залезают в брюки. - Ну, а не вернусь - приберешь бумаги из
моего ящика, авось пригодятся в диссертацию. И да простит меня босс за
потраченную энергию!
Бриан переступил с ноги на ногу - он изнывал. Бумаги из ящика Мануэля
были, разумеется, лакомым кусочком - при желании из них можно было бы
вытянуть две, три, пять диссертаций, но куда заманчивее была перспектива
его благополучного возвращения. Машина Рекуэрдоса и Викерзунда! Роль
последнего, правда, сводилась к тому, что он уламывал начальника отдела
высоких энергий, выменивал японские потенциометры на бекбекастовые
стержни, крал где только возможно (добром не давали) микроаккумуляторы и
просто паял что-то с чем-то. Но неважно. Мануэль был щедр. До сих пор его
головы с лихвой хватало и на него самого, и на Бриана, и еще на добрых
полтора десятка сотрудников из проблемной лаборатории, включая и самого
шефа. Отсюда и безнаказанность за самые бредовые эксперименты. Блестки
неуемной фантазии Мануэля усыпали планы работ лаборатории, точно рыбья
чешуя, они липли ко всем и бескорыстно порождали "эффект Рекуэрдоса и
Войта", "открытие Рекуэрдоса и Бустаманте", "спектр Рекуэрдоса и Митро"...
Бриан нетерпеливо кашлянул - теперь настала его очередь поживиться. "К
сожалению, первая модель нашей Машины была так мала, что мы не могли
лететь вместо, - скажет он журналистам. Так бы он и полетел! Вон Мануэль,
беспечный, удачливый Мануэль - даже он не торопится заползать в капсулу,
чтобы затем обрушить на себя неведомо как преображенный поток энергии.
Даже ему страшновато. Ведь это все равно что стать под струю плазмы,
прикрывшись пляжным зонтиком. А может, Мануэль передумал?
Нет, он не передумал, он просто смотрел вниз. Правая вершина двугорбого
холма - если смотреть, обратись спиной к югу, - была застроена новенькими
зданиями исследовательского центра, которые сползали в седловину и
подбирались уже к развалинам древней базилики, расположенной ближе к левой
вершине. Воздвигли ее, кажется, еще в первом веке, она простояла века,
убогая и нерушимая, как сама вера, и благополучно развалилась сто лет
назад во время чудовищного урагана, уничтожившего половину растительности
Сивилии и в буквальном смысле слова пустившего по ветру немногие уцелевшие
памятники старины. Правда, развалины виллы римского императора,
притулившейся у подножия холма, уцелели, и в послеобеденный час туда можно
было водить смазливых лаборанток - рассматривать явно легкомысленные для
III века купальнички мозаичных красавиц, сцены августейшей охоты на
неправдоподобных и посему нестрашных зверей, и, наконец, изображение
самого хозяина виллы, венценосного меланхолика в ермолке и с рожей
профессионального убийцы. Беззащитные торчки голых колонн располагались
правильными четырехугольниками, справа и слева тянулись развалины нищей
деревеньки Пальма-да-Бало, давшей название исследовательскому центру, но
так и не поднявшейся после того страшного урагана; бурые кирпичи
рассыпавшейся базилики ползли вниз, по склону холма, словно сытые
черепашки, и венчала этот пейзаж шестидесятиметровая рогатая антенна
сектора космической информации.
Картина была запоминающейся.
Мануэль встряхнулся, глянул на часы - было уже двадцать минут восьмого.
Солнце взошло давно, и воздух, иссушенный треском озверелых цикад,
неумолимо накалялся. Мануэль расстегнул ворот рубашки и потянул пестрый
шнуров, заменявший ему галстук, - шнурок развязался и бесшумно скользнул
вниз, в отверстие люка. Мануэль проводил его взглядом, легонечко пожал
плечами - в путь так в путь - и молча нырнул в темную дыру. Лязгнула
крышка. Черная капсула, похожая на пивную бочку средних размеров, начала
вибрировать, дернулась в сторону разрушенной базилики, словно хотела
покатиться вниз по усыпанному кирпичами склону, и благополучно исчезла.
Мануэль поерзал, устраиваясь. Сидеть, согнувшись в три погибели и
прижав колени к груди, было чертовски неудобно. Крошечная лампочка,
подсоединенная к аккумулятору, едва освещала приборную доску.
Четырехдюймовые стенки капсулы пульсировали, словно оболочка волейбольного
мяча, когда его накачивают. Смотровая щель, забранная полосой опалового
плекса, была слепа как бельмо.
"Обидно, - подумал Мануэль. - Все-таки эта дубина Бриан, с его вечными
сомнениями и нытьем, оказался прав. Будущее тут, за глухой титанировой
стеной, за гнутой полосой плексигласового иллюминатора - и оно невидимо,
неощутимо. Сорвалось. Ах, ты!.."
И тут ЭТО появилось. Просто, обыкновенно, как кино. Естественное
явление чуда. Изображение, срезанное границами щели, - чуть подрагивающее,
цветное, объемное, ничуть не фантастическое. Зал? Да, огромный зал, весь
белый, окна эдак шесть на шесть, вдоль стен лиловые досочки приборных и
распределительных пультов, сливающиеся в одну непрерывную полосу. И двое у
проема двери. Старики.
Мануэль с безмерным удивлением смотрел на их чуткие, настороженные
спины, он угадывал в них так хорошо знакомую ему самому утреннюю усталость
после бессонной ночи, усталость, одурманивающую - для человека и
обостряющую все чувства - для экспериментатора; усталость, святую и
проклятую, потому что она берет тебя всего, целиком, и не оставляет тебе
ничего, кроме твоей работы.
И тогда тот из двоих, что был выше и осанкой напоминал самого молодого
из допотопных патриархов, положил свою стариковскую нелегкую руку на плечо
своего собеседника и, наклонившись, пошевелил губами - звуков слышно не
было, и оба они повернулись к Мануэлю, и он увидел их улыбки, и снова
вспомнил самого себя и ребят из своей лаборатории после сумасшедшей ночи,
когда все сделано и подходишь к окну и смотришь на новорожденное солнце,
еще не вошедшее в полную яркость, и слабо улыбаешься, и легонько кружится
голова, а утро уже не только в окне, оно в дверях, и к тебе бегут с новыми
заботами - свеженькие, выспавшиеся лаборантки из соседних отделов; и на
эти заботы снова не хватит дня. Выходило, что так и будет всегда, потому
что там, за иллюминатором, уже бежала, словно повинуясь воспоминаниям
Мануэля, девушка в розовом - непривычный цвет для спецкостюма; и, конечно,
в руках у нее был запечатанный пакет - заботы, на которые этим старикам
снова не хватит дня...
Все шло как надо, и главным в этом мире завтрашнего столетия было не
великолепие не совсем понятного по своему назначению зала, не причудливые
контуры многолепестковых антенн и даже не роскошные формы полностью
восстановленной виллы, видной сквозь распахнутые настежь двери, - главным
был привычный ритм работы, усталые улыбки ученых мужей и то, что все это
существует, все это есть на белом свете, что мир не раскололся на куски и
не рассыпался атомной пылью, и что-то еще, что-то новое, какая-то
неведомая _разумность_ наблюдаемого им мира...
...И тогда тот из двоих, что был выше и осанкой напоминал самого
молодого из допотопных патриархов, положил свою стариковскую нелегкую руку
на плечо своего собеседника и, наклонившись, проговорил, едва шевеля
губами:
- Время, Нид.
И еще:
- Постарайтесь улыбаться, друг мой.
Они обернулись, и лица их были спокойны.
- Вот вам яркий пример того, как легко увидеть желаемое - даже если оно
незримо. - Нид Сэами покачивал головой, и усмешка его относилась полностью
к себе самому. - Мне кажется, что я угадываю контуры Машины - вон там, за
ксирометром.
Доменик прикрыл глаза. Никогда бы не подумал, что лицо может так
устать. Каждая клетка кожи. Каждая морщинка. Устать от улыбки.
- Нет, друг мой, вам показалось. Машина, принадлежащая другому времени,
должна быть для нас невидимой. Но она здесь.
Они говорили, не боясь, что тот, кто минуту назад стал свидетелем их
разговора, поймет их. Звуков он не слышал.
- Она здесь, - повторил Доменик, - неповторимая Машина Рекуэрдоса,
гениальная Машина, сумевшая заглянуть в будущее... и ничего не понять. Она
не просто из другого времени - она из другой эпохи. Эта Машина -
трехмесячный ребенок, только учащийся видеть мир таким, какой он есть!
Нид Сэами пошевелил пальцами, но лицо его, лицо доброго тибетского
божка, продолжало оставаться мудрым и безмятежным.
- Если бы трехмесячный ребенок увидел мир таким, каков он есть, - тихо
возразил он, - ему не осталось бы ничего, как сойти с ума от ужаса перед
бесконечностью вселенной и кратковременностью существования своего
собственного "я". И тогда, чтобы загородить от него этот мир, взрослые
вешают над его колыбелью яркую погремушку, которая заслоняет ему...
Они встретились взглядом, и слово, которое так избегают старики,
повисло в воздухе.
- Они заслоняют бесконечность, - закончил вместо своего друга Доменик.
- Хотя не кощунство ли говорить сегодня о бесконечности?
Нид Сэами покачал головой, по-прежнему улыбаясь, и улыбка его не была
маской.
Певучий звук гонга раздался под сводом зала, долгий чистый звон и
торопливый голос: "Разрешите войти?"
Они посмотрели друг на друга, и никто не решился ответить. Это было то
самое, чего они ждали всю ночь, - два столбика цифр на типовом бланке для
приема автоматических радиосигналов с дальних спутников. Именно сейчас.
- Это Тереза, - сказал Нид. - Задержать ее?
Доменик провел ладонью по лицу, словно проверяя, не исчезла ли его
мудрая, чуточку высокомерная улыбка.
Улыбка была на месте.
- Пусть все идет своим чередом, Нид.
- "Девушка в розовом - ветка цветущей сакуры..." - напевно прочел Нид
Сэами. - "Завещание Рекуэрдоса", токийское издание. Войдите, Тереза!
Девушка в розовом. Она пересекла зал, чуть наклоняясь вперед и украдкой
оглядывая собственное отражение, скользящее у ее ног по черному блестящему
полу.
- Последняя сводка с Плутона-дубль, как вы просили, доктор Неттлтон.
Доменик взял из протянутых рук пакет. Ежедневно четыре такие сводки
поступают в этот зал. Чаще всего их записывает киберколлектор информации,
реже - приносит кто-нибудь из девушек группы космической связи. Но никогда
еще сводки внеземных автоматических станций не передавались в запечатанных
конвертах. Тереза это знает, и в другое время она, может быть, и
встревожилась бы, но сегодня все необычное допустимо, ведь нынче такой
день, такой день...
Нид Сэами сложил маленькие ручки на груди, как он это делал всегда,
когда обращался к женщине:
- Если позволите, Тереза, то я не желал бы Мануэлю Рекуэрдосу видеть
кого-либо, кроме вас, и я смею надеяться, что именно вас он унесет в своих
воспоминаниях, подобно лепестку вишни, хранимому между страниц записной
книжки...
Тереза ослепительно улыбнулась, но эта улыбка предназначалась не
маленькому старомодному Ниду Сэами с его восточной витиеватостью учтивых
речей - это была улыбка для Рекуэрдоса.
- Благодарю вас, доктор Сэами, но сегодня такой день - двадцать седьмое
мая, и все девушки Пальма-да-Бало одеты в розовое. Все до одной. Так что
мало надежды на то, что Мануэль Рекуэрдос увидит именно меня.
Нид Сэами покачивал головой, и щелочки его глаз то закрывались совсем,
то вспыхивали влажной черной искрой. Обрадовать Терезу? Сказать ей, что
счетные устройства рассчитали появление Машины Рекуэрдоса с точностью до
тридцати секунд и Мануэль уже увидел Терезу, именно ее, и он унесет в
своих воспоминаниях ее образ, - "подобно лепестку вишни, хранимому между
страниц записной книжки", - но в армейском госпитале недалеко от Орли,
куда его доставят после катастрофы, он не успеет ни нарисовать, ни описать
ее - он только скажет: "...и девушка в розовом..."
На зеленом холме, сохранившем название Пальма-да-Бало, все девушки
сегодня одеты именно так. Каждая из них надеется, что сейчас ее вызовут в
координационный зал, и она пройдет мимо невидимой Машины. Если бы сегодня
был другой день, если бы не запечатанный пакет, принесенный Терезой, он
именно так бы и поступил: вызывал бы сюда, в этот зал, всех девушек
поочередно, и каждая из них сохранила бы на всю жизнь маленькую тщеславную
надежду на то, что только она могла быть "девушкой в розовом" Рекуэрдоса.
Всю жизнь...
- Я свободна, доктор Неттлтон?
- Разумеется, Тереза. Благодарю вас.
Привычно отражаясь в базальтовой черноте пола, коротенький розовый
халатик (наверное, чересчур коротенький, если смотреть глазами жителя
прошлого столетия) плавно пересек исполинский павильон координационного
зала. Дверь медленно затворилась.
Это здание выстроят уже после смерти Рекуэрдоса, чтобы оградить все
возможное пространство, в котором несколько веков будет лететь вперед его
невидимая Машина.
- Он еще видит нас? - спросил доктор Сэами.
- Еще около минуты.
Они стояли друг напротив друга, и руки Доменика помимо его воли
медленно вскрывали конверт.
- Минута истекла, Доменик. Читайте.
Две равные колонки цифр. Пакет можно было бы я не запечатывать - все
равно ни операторы станции космической связи, ни Тереза, ни даже доктор
Сэами ничего бы из них не поняли. Это был ответ на специальный запрос
Доменика Неттлтона, и он один знал, что означает каждая цифра.
"Приблизительный объем надвигающейся туманности", - сказал он и прочел
первую цифру.
Она была огромна.
"Интенсивность ее излучения по предварительным данным" - и здесь
величина была жуткой.
"Направление ее полета" - направление было точно на Солнце.
- Еще двадцать два дня, - проговорил Доменик Неттлтон, - и на Земле не
останется ни одной живой клетки.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг