Ольга Ларионова.
Где королевская охота
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Знаки зодиака".
OCR spellcheck by HarryFan, 7 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Генрих поднялся по ступеням веранды. Типовая гостиница - таких,
наверное, по всем курортным планетам разбросано уже несколько тысяч.
Никакой экзотики, бревен там всяких, каминов и продымленных антисанитарных
потолков с подвешенными к балкам тушами копченых представителей местной
фауны. Четыре спальни, две гостиные, внутренний бассейн, рассчитанный на
четырех любителей одиночества. Да, телетайпная - она же и библиотека. С
видеокассетами, разумеется.
Он вошел в холл. Справа к стене был прикреплен длинный лист
синтетического пергамента, на котором всеми цветами и разнообразнейшими
почерками было начертано послание прошлых посетителей Поллиолы к будущим:
НЕ ОХОТЬСЯ!
Не пей сырую воду после дождя.
Бодули бодают голоногих!
Пожалуйста, не устраивайте помойку из холодильной камеры.
За гелиобатареями гляди в оба!
НЕ ОХОТЬСЯ!
Жабы балдеют от Шопена - можете проверить...
Какой болван расфокусировал телетайп?
НЕ ОХОТЬСЯ!
Последняя запись была выполнена каллиграфическим готическим шрифтом.
Несмываемый лиловый фломастер.
Этот пергамент привлекал внимание только первый день, да и то на
несколько минут. Они не впервые отправлялись по путевкам фирмы "Галакруиз"
и уже были осведомлены о необходимости приводить в порядок захламленный
холодильник и настороженно относиться к сырой воде. С бодулями же они
вообще не собирались устанавливать контакта, тем более что еще при
вручении путевок их предупредили, что охота на Поллиоле запрещена.
Стараясь не глядеть в сторону пергамента, Генрих прошел в спальню.
Тщательно оделся, зашнуровал ботинки. Что еще? Фляга с водой,
индивидуальный медпакет, коротковолновый фон. И самое главное - ринкомпас,
или просто "ринко". Все взял? А даже если и не все, то ведь дело-то займет
не более получаса.
На всякий случай он еще прошел в аккумуляторную и, не зажигая света,
отыскал на стеллаже пару универсальных энергообойм, подходящих для
небольшого десинтора. Вот теперь он полностью экипирован. Он подошел к
выходной двери, за которой в глубокой мерцающей дали зыбко подрагивали
земные звезды, досадливо смел с дверного проема эту звездную, почти
невесомую декоративную пленку и, отряхивая с ладони влажные тающие
лоскутья, спустился на лужайку, где на свернувшейся траве еще розовели
пятна крови. Прежде всего надо было настроить "ринко".
Компас был именной, нестандартный: вместо стрелки на ось надета голова
Буратино с длинным красным носом. Нос чутко подрагивал, запахи так и били
со всех сторон. Генрих положил "ринко" на розовое пятно и включил тумблер
настройки.
Нестерпимое солнце Поллиолы, до заката которого оставалось еще сто
тридцать шесть земных дней, прямо на глазах превращало розовую лужицу в
облачко сладковатого пара. Сколько полагается на настройку? Три минуты...
Только три минуты. А сколько уже прошло с тех пор, как прозвучал выхлоп
разряда?
Этого он сказать не мог. Что-то произошло с системой внутреннего
отсчета времени, благодаря которой раньше он мог обходиться без часов -
темпоральная ориентация была развита у него с точностью до двух минут.
Здесь что-то разладилось. Виноват ли был жгучий нескончаемый полдень
Поллиолы, длящийся семь земных месяцев, спрятаться от которого можно было
лишь внутри домика, где с заданной ритмичностью условное земное утро
сменяло условную земную ночь и так далее? Или виной было то, что произошло
вчера?
Хотя тем условно земным днем, который можно было бы определить как
"условное вчера", ровным счетом ничего не произошло. Перед обедом Герда
отправилась купаться. Эристави поплелся за ней. Генрих же, убеждая себя
тем, что последнее обстоятельство нисколько его не раздражает, пошел в
телетайпную и от нечего делать врубил уже отфокусированный кем-то экран.
Так и есть, депеша с подопечной Капеллы. Опасения, причитания. С той поры
как он покинул свою фирму на Капелле, на этой неустоявшейся, пузырящейся,
взрывающейся планете все время что-то не ладилось. Если бы не ценнейшие
концентраты тамошнего палеопланктона, каким-то чудом вылечивающие лучевую
болезнь в любой стадии, все работы на Капелле следовало бы безоговорочно
закрыть. Но пока этот планктон не научились синтезировать, Генриху
приходилось периодически нянчиться с Капеллой.
Он пробежал глазами развертку депеши и вдруг с удивлением отметил, что
не уловил сути сообщения. Что-то отвлекало. И так с ним бывало именно там,
на Капелле, когда внезапно все его тело превращалось в настороженный
приемник, пытающийся уловить сигнал опасности. Он знал, что такое бывает с
животными - собаками, змеями, лошадьми. В таких случаях, не дожидаясь этой
самой тревоги, его рука заблаговременно нажимала сигнальную сирену, и
люди, побросав все, прыгали на аварийные гравиплатформы и поднимались на
несколько десятков метров над поверхностью, которая уже начинала пучиться,
как недобродившее тесто, плеваться комьями вязкой зеленой глины, уходить в
преисподнюю стремительными бездонными провалами. В таких условиях строить,
разумеется, можно было только на гравитационных подушках, а ведь это такое
однообразное и неувлекательное занятие...
На Земле это состояние тревоги он испытал дважды: в Неаполе перед
четырехбалльным толчком и в Шаршанге перед шестибалльным. С тех пор во
время своих недолгих отпусков он забирался только на те планеты, которые
были "тектоническими покойницами" - как и Поллиола. И вдруг - сигнал. Что
бы это значило?
А что надо отсюда убираться, вот что.
Генрих ударил кулаком по выключателю - экран погас. Ах ты, черт, опять
что-нибудь расфокусируется. Но это поправимо. Он выскочил из телетайпной,
скатился по ступенькам веранды, помчался по горячей траве. До берега было
метров сто пятьдесят, и он отчетливо видел, что на самом краю берегового
утеса стоит Эри, глядя вниз, на озеро. Значит, ничего не случилось. Ничего
не могло случиться. И все-таки он бежал, не разбирая дороги, и когда
выскакивал из спасительной тени под отвесные лучи солнца, его обдавало
жаром, как из плавильной печи. На таких местах трава сворачивалась в
трубочку, подставляя лучам свою жесткую серебристую изнанку. Бежать по ней
было сущей каторгой.
Эристави не обернулся, когда Генрих остановился за его спиной, тяжело
переводя дыхание. Ох уж эта восточная невозмутимость! Торчит, не шевелясь,
на этом утесе уже битых полчаса в своей хламиде и бедуинском платке, а под
складками одежды четкие контуры портативного десинтора среднего боя. А
ведь человеку в Поллиоле ничто не угрожало, иначе она не числилась бы в
списках курортных планет. Озера и реки вообще были пустынны, если не
считать белоснежных жаб почти человеческого роста. Но все-таки голос
предков не позволял Эристави доверять зыбкости неверной воды, и каждый
раз, когда Герда, оставив у его ног свое кисейное платье, бросалась с
крутого берега вниз, он не следовал за ней. (Это было абсолютно не нужно,
но он стоял на страже.)
Генрих не разделял его опасений и теперь неприязненно созерцал его
спину в аравийской хламиде. И что это Герда повсюду таскает за собой этого
художника? Раз она объяснила мужу, что Эристави - это тот друг, который
отдаст для нее все и ничего не потребует взамен. Но ведь ничего не
требовать - это тоже не бог весть какое достоинство для мужчины. Генрих
еще раз посмотрел на Эри, на кисейное платье, доверчиво брошенное у его
ног, потом вниз. Герда нежилась у самого берега, в тени исполинских
лопухов. Дно в этом месте круто уходило вниз метров на двадцать, а то и
больше, и, как всегда бывает над омутом, вода казалась густой и тяжелой.
Так вот и заглох он, чуткий звоночек тревоги, а ведь послушайся Генрих
голоса своей безотказной интуиции - летели бы они сейчас к матушке-Земле.
Если не втроем, то уж вдвоем, это точно.
А теперь он сидел на корточках над розовой лужицей и, хотя "ринко" уже
давным-давно настроился, все еще не мог найти в себе решимости подняться и
идти выполнять свой долг.
Долг человека - самого гуманного существа Вселенной.
Он выпрямился, машинально достал платок и вытер руки, словно пытаясь
стереть с них запах крови.
Правда, этих пятен на траве было не так много, но по их расположению
нетрудно было догадаться, что появлялись они при каждом выдохе раненого
животного, которое должно было истечь кровью в ближайшие часы. На такой
жаре - мучительная перспектива. Генрих никогда не баловался охотой, но
стрелять ему все-таки приходилось - не на Земле, правда, и, естественно, в
безвыходных ситуациях. Поэтому сейчас он думал только об одном: бросить
подраненное животное медленно погибать от зноя - это всегда, во все
времена и у всех народов считалось постыдным. Он задумчиво глянул на
десинтор, перекинул его в правую руку. Заварили кашу, а ему расхлебывать.
Он направился к зарослям, куда вели окровавленные следы бодули. Вот
один, другой... Копытца раздвоены как спереди, так и сзади. След странный.
Никогда прежде не встречалось таких бодуль - с позволения сказать,
двустороннекопытных. Хотя видел он и однорогих, и многорогих. И плюшевых,
и длинношерстных. И куцых и змеехвостых. Попадались также плеченогие и
винтошеие. Что ни особь - то новый вид. Но при всем невероятном множестве
всех этих семейств здесь ни водилось ни рыб, ни птиц, ни насекомых. И
всяких там членистоногих, земноводных и моллюсков - тем более.
Полутораметровые пятнистые жабы, передвигавшиеся в основном на задних
конечностях, могли бы составить исключение, если бы не молочно-белое вымя,
которое четко просматривалось между передними лапами. И вообще все
животные здесь были до удивления одинаковыми по габаритам - их рост
составлял от ста пятидесяти до ста восьмидесяти сантиметров.
И похоже, что здесь совершенно отсутствовали хищники.
Все эти кенгурафы и единороги, гуселапы и бодули, плешебрюхи и жабоиды,
которым люди не успели дать хоть сколько-нибудь наукообразные определения,
а ограничились первыми пришедшими на ум полусказочными прозвищами, между
тем заслуживали самого пристального внимания уж хотя бы потому, что они
умудрялись безболезненно переносить не только двухсотдневный испепеляющий
жаркий день, но и столь же продолжительную ледяную ночь.
Генриху, хотя он и не был специалистом по интергалактической фауне, не
раз приходила в голову еретическая мысль о том, что Поллиола начисто
лишена собственного животного мира, и все это сказочное зверье привнесено
сюда с какими-то целями извне, тем более что следы пребывания здесь
неизвестной цивилизации налицо: Черные Надолбы, радиационные маяки на
полюсах и все такое. Вот только что здесь было создано - полигон для
проведения экологических экспериментов или просто охотничий вольер?
И пока он теоретически склонялся к первому, Герда решила практически
узаконить второе.
Каприз этой очаровательной соломенной куколки - что значил перед ним
мир какой-то захолустной Поллиолы? Ведь главное - это то, что беззащитное
мифическое зверье обеспечивало ей поистине королевскую охоту!
Генрих передернул плечами, словно сбрасывая с себя всю мерзость
сегодняшней ночи. Как там с ориентацией? Он положил на ладонь легкую
черную коробочку, и носик-указатель безошибочно ткнулся туда, где заданный
ему запах был наиболее свеж и интенсивен. А теперь - только бы не было
дождя.
Он прошел по следу до самого края лужайки, давя рифлеными подошвами
тугие трубочки свернувшейся травы - от капель крови она пожухла и
скукожилась, как от прямых солнечных лучей. Уж не ядовита, ли эта кровь?..
А, пустое! Предупредили бы, в самом деле. Он дошел до "черничника" -
молодая поросль этих исполинских деревьев (а может - кустов?) окаймляла
лужайку, щетинясь черными безлистными сучками, ломкими, как угольные
электроды. Да, в таких джунглях не разгуляешься, так что бодуля не могла
уползти далеко. Вот и обломанные сучки - сюда она вломилась. Он заглянул в
просвет между сучьями - внизу, на рыхлой и совершенно голой почве
отчетливо обозначалась ямка, где упала бодуля, и дальше - неровная
борозда, уходящая в глубь зарослей. Справа от борозды монотонно розовели
пятна крови. Уползла-таки. И теперь ему нужно идти по следу. А может,
все-таки послать Эристави добить животное? Он не только художник, он и
охотник.
Но Генрих знал, что, пока он находится здесь, на Поллиоле, ни один из
этих двоих больше не получит в руки оружия. Так что придется все
заканчивать самому. Он бросил последний взгляд вниз, на ямку, и вдруг
среди сбитых сучков заметил что-то чуть поблескивающее, свернутое
спиралькой... Рога. Небольшие, изящные рожки... Это ж надо умудриться -
одним выстрелом сбить оба рога. А, не это сейчас важно, главное -
поторопиться, а то она заползет невесть куда.
Он обошел стороной заросли черничного молодняка и некоторое время
двигался по какой-то звериной тропе. Понемногу заросли стали реже и выше -
кроны над головой сплетались, образуя сплошную темно-оливковую массу, и
внизу можно было идти даже не нагибаясь. Генрих проверил направление по
"ринко" - все правильно, он идет наперерез движению раненого животного, и
если оно успело проползти вперед, то след должен вот-вот показаться.
Прозевать он не может, земля, несмотря на жару, мягкая и влажная, ну
просто мечта для следопыта-новичка. Да вот и следы. Только вот чьи следы?
Не бодулины же в самом деле! Он хорошо помнит ее след: копытце,
раздвоенное как сзади, так и спереди. А тут когтистая четырехпалая лапа. И
зеленоватая слизь в углублениях почвы и на древесных корнях.
Объяснение тут могло быть только одно: кто-то цепкий и скользкий,
словно громадный ящер, полз прямо по следу раненой бодули, не отклоняясь
ни на дюйм. Зачем?
Впрочем, это ясно. Желаемая развязка наступит даже раньше, чем он
попытается вмешаться. И почему на Поллиоле не должно быть хищников? Пусть
не опасных для человека, но - хищников?
Он уже хотел повернуть назад, но что-то его остановило. Может быть,
мысль о тех, что оставались там, в ночном коттедже - ведь чем дольше он
будет отсутствовать, тем больше надежды на то, что они догадаются покинуть
Поллиолу до его возвращения и тем самым избавят его от тягостного диалога.
И, кроме всего прочего, оставался долг перед бодулей, долг, который он сам
наложил на себя. Долг требовал однозначно убедиться в том, что эта
злосчастная коза убита или покончила счеты с жизнью иным способом. Иначе
до конца дней своих будет он чувствовать свою вину. И потом его разбирало
любопытство - ящеров они не наблюдали еще ни разу. Он поставил десинтор на
предохранитель и двинулся дальше по жирному поллиольскому чернозему.
Удивительно он плодороден на вид, и как-то странно, что из него не торчит
ни мелкой травки, ни мха. Одни литые, непоколебимые стволы совершенно
одинаковых деревьев.
Время шло, и Генрих чувствовал, что начинает раздражаться. Влажная
атмосфера тенистых джунглей отнюдь не располагала к быстрой ходьбе. Однако
каков запас сил, да и крови у здешних тварей! Или бодулю подгоняет страх
перед преследующим ее ящером? Да и ящер ли это?
Это был ящер, и в просветах между черными гладкими стволами Генрих
наконец разглядел это странное, нежно-зеленое тело. Он напоминал огромного
панголина, только уж больно неуклюжего; крупная грубая чешуя тускло
поблескивала, когда на нее падал редкий солнечный зайчик. Двигался
панголин и вовсе несуразно, как человек, имитирующий на суше плавание на
боку. Генрих рискнул приблизиться, но панголин повернул к нему заостренную
морду, зашипел - черный узкий язык свесился до земли. Черт ее знает, эту
тварь, может быть, она ядовита...
Генрих решил обогнать своего конкурента. Он ускорил шаг и, держась на
приличном расстоянии, короткими перебежками обошел ящера и двинулся вперед
как можно быстрее, стараясь снова выйти на след бодули. Если верить не
подводившему раньше чувству ориентации в пространстве, то подранок вел его
по плавной дуге, чуть склоняясь влево. Значит, след будет вон за теми
деревьями. Он присмотрелся к посветлевшим стволам и чертыхнулся: вот
напасть, огуречные пальмы! Мало того, что они почти не дают тени, но к
тому же и ходить под ними практически невозможно. Россыпи лиловых
огурчиков - чтобы поставить ногу, нужно прежде разгрести целую груду этих
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг