плодов. А чтобы найти след, как бы-не пришлось встать на четвереньки.
Это предположение заставило его еще раз выругаться про себя и полезть в
карман. Совсем забыл про "ринко". Тоже мне охотник!
Он щелкнул затвором, и блестящая игрушечная головка завертелась вокруг
оси, отыскивая точку, откуда шел заданный запах. Сейчас он уткнется в
груду аметистовых плодов... Ничего подобного. Носик прибора точно указал
вправо, где должен двигаться зеленый панголин. Генрих встряхнул "ринко",
снова спустил затвор - носик неуклонно тяготел к ящеру.
Так. Приборчик спонтанно переориентировался на другой запах,
следовательно, придется положиться на естественный индикатор - чутье
хищника, который сам приведет охотника к намеченной жертве. Надо только
держаться не очень близко, вдруг этот ползучий гад обладает маневренностью
яванского носорога, который тоже на первый взгляд кажется
неповоротливым...
Но панголина пока не было видно, и он не торопился выбираться из-под
тенистых деревьев на эту огуречную поляну. Генрих присел, вытирая пот. Ох,
до чего же противно! Изменил своему золотому правилу - никогда не
заниматься не своим делом. И - вот вам. Болтайся в этой тропической бане,
тычься в след, как фокстерьер. А там, позади, в прохладной тиши земного
пространства и времени, ограниченного стенами их домика, уже потускнели
призрачные заоконные звезды, и крик магнитофонного Шантеклера возвестил
приход зари... Пастораль! А что? Да, да, пастораль, и втайне ему хочется
туда, назад, во вчерашнее утро, когда еще ничего не случилось и ничто не
обещало случиться.
Он недобро усмехнулся собственным мыслям: вчера, когда ничего еще не
случилось... Оказывается, он уже обзавелся точкой отсчета времени! При
одном воспоминании о тиши и прохладе вчерашнего утра струйки горячего пота
еще проворнее побежали у него по спине, и пришлось почесаться лопатками о
графитовую древесную ветку. Так что же там было вчера утром?
Да ничего особенного. В ожидании традиционного парного молока Генрих с
Эрнстави сидели на тенистой лужайке в легких плетеных креслах. Да, все
было так, как и каждый день.
Герда вынырнула из зарослей, волоча за собой на белом пояске некрупного
упирающегося единорога.
- Одного зверя таки заарканила, - констатировала она и без того
очевидный факт. - Больше нету, кругом одни жабы. И все трутся о деревья. К
чему бы это?
- К дождю, - отозвался Генрих.
Вероятно, он сказал это так, занятый собственными мыслями, но тем не
менее это было похоже на истину. Дней десять назад, перед первым и
единственным дождем, на местную фауну напала повальная почесуха: и
единороги, и гуселапы, и бодули всех мастей оставляли клочья своей шерсти
на прибрежных камнях, стволах исполинского черничника и даже на углах их
коттеджа. Жабы, кстати, страдали меньше остальных. То, что они снова стали
сходиться к озеру, тоже предвещало дождь, и не просто дождь, а тропический
ливень, который, еще не достигнув земли, будет скручиваться в тугие
водяные жгуты, способные сбить с ног мастодонта; через десять минут после
начала дождя по размытым звериным тропам уже помчатся ревущие потоки, и
полиловевшие от холода жабы будут прыгать с нижних ветвей в эту мутную
стремительную воду, которая понесет их прямо в озеро...
- Сходи за хлебцем, Эри, - попросила Герда, - а то эта скотина и минуты
спокойно не простоит.
Эри проворно сбегал на кухню, выгреб из духовки еще теплые хлебцы, но
обратно на лужайку предусмотрительно не пошел, памятуя о пристрастии
некоторых рогатых к голым ногам. Он высунулся из кухонного окна,
подманивая единорога только что отломленной дымящейся горбушкой.
- Не давай скотине горячего, - велела Герда.
- Ты полагаешь, что трава на солнцепеке холоднее? - Он все-таки подул
на хлеб, потом обмакнул его в солонку. - Ну, иди сюда, бяша!
Единорог дрогнул ноздрями и потрусил за подачкой, проворно перебирая
мягкими львиными лапами. Герда догнала его и, когда он тянулся за
горбушкой, ловко подсунула под него ведерко. Зверь жевал, блаженно щурясь,
и в подойник начали капать первые редкие капли. Герда, придерживая ведерко
ногой, принялась чесать пятнистый нерпичий бок - единорог фыркнул, в ведро
ударили белоснежные струи. Это животное не нужно было даже доить - оно
отдавало избыток молока абсолютно добровольно. Герда выдернула ведерко,
нацедила молока в кружки, положила в маленькие корзиночки по теплому
хлебцу, угостила мужчин. Потом скинула туфли и забралась в свою качалку с
ногами.
- А ты что, постишься? - спросил ее Генрих.
- Как-то приелось. Да и жарко.
Она не очень-то дружелюбно следила за тем, как мужчины завтракают.
Когда кружки опустели, она подождала еще немного и кротко спросила:
- Ну и как сегодня - вкусно?
- Как всегда, - отозвался Эри. - Бесподобно.
Генрих снисходительно кивнул, стряхивая крошки с бороды.
- Тогда будь добр, Эри, - попросила Герда каким-то особенно
страдальческим тоном, - достань мне из холодильника одну сосиску. Там на
нижнем этаже открытая жестянка.
Эри, расположившийся было на кухонном подоконнике рисовать все еще
пасшегося внизу единорога, кивнул и исчез в глубокой прохладе холодильного
подвала. Наконец он снова появился в проеме окна, шуганул единорога и
протянул Герде вилку с нанизанной на нее четырехгранной сосиской.
- Благодарю, - сказала Герда с видом великомученицы.
Все последние дни она демонстративно питалась ледяными сосисками.
- Между прочим, забыла спросить, - продолжала она каким-то
подозрительно невинным тоном, - а вчера молочко от нашей коровки было не
хуже, чем обычно?
Мужчины недоуменно переглянулись - вроде бы нет, не хуже.
- А это было жабье молоко, - сообщила она, помахивая вилкой и
наслаждаясь произведенным эффектом. - Это вам за то, что вы кормите меня
всякой консервированной пакостью.
Эри просто онемел. Дело было не в том, что именно она сказала -
главное, что она так говорила со своим мужем. До сих пор он был для нее
неоспоримым господином и повелителем - еще бы, сам Кальварский, гений
сейсмоархитектуры, величайший интуитивист обжитой Галактики, без которого
не возводился ни один город в любой сейсмозоне!.. И миловидная дикторша
периферийной телекомпании "Австралиф", обслуживающей акваторию Индийского
океана. Семь лет ничем не омраченных патриархальных отношений, и вдруг...
- Ты просто устала от безлюдья, детка, - сказал тогда Генрих. -
Давай-ка собираться на Большую Землю.
- И не подумаю, - возразила она. - Я еще не взяла от Поллиолы все, что
она может дать...
Он и сейчас пил бы свою утреннюю кружку молока - от жабы ли, от
единорога, не все ли равно, вкус одинаковый. Если бы не охота!.. И не
сидел бы в этой лиловой огуречной россыпи, тупо глядя слипающимися от
усталости глазами на появившегося из-за деревьев нелепо ковыляющего
панголина. Явился-таки искомый гад. На этот раз придется пропустить тебя
вперед. Валяй. Догонишь бодулю (не может же она удирать без остановки!) -
тогда можно будет выстрелить поверх твоей головы. Не бойся, десинтор не
разрывного действия, без обеда ты не останешься. А опередить тебя надо из
соображений гуманности...
Генрих отступил за огуречный ствол и подождал, пока ящер, по-прежнему
двигаясь судорожными толчками, прополз мимо. Выйдя из-за дерева, Генрих с
удовлетворением отметил, что панголин проделал в россыпях огурцов заметную
борозду - не надо разгребать пупырчатые плоды, чтобы найти след с
четырехпалой лапой.
Сколько он шел, осторожно ступая на панголиний след - полчаса или
полдня? Убийственное однообразие колоннады растительных монстров могло
усыпить на ходу. И усыпляло.
Из этого полудремотного состояния Генриха вывело падение. Под ногой
хлюпнул раздавленный огурец, и он почувствовал, что лежит на боку и в
левой кисти нарастает боль. Ящер обернулся, прошипел что-то на прощанье и
исчез как-то особенно неторопливо. "Погоди, гад ползучий, - невольно
пронеслось в голове, - я ж тебя догоню... Вывихнуть руку - это тебе не
десинтором по боку". Он вдруг спохватился. Сейчас выходило, он гнался уже
не за бодулей, а за этим вот зеленым выползком, и то чувство досады,
нетерпения и собачьей тяги вперед, по следу, и есть, вероятно,
атавистический охотничий инстинкт, в существование которого он до сих пор
не верил.
Он положил десинтор на колени, выдернул из медпакета белую холодную
ленту и наскоро перетянул кисть руки. Поднялся, поискал глазами - здесь
растительной зелени не было, так что поблескивающую салатную чешую
панголина он должен был усмотреть издалека. Так ведь нет. И непрерывно
прибывающая огуречная каша уже затянула след. Генрих выругался, засек
направление по "ринко" и медленно двинулся дальше, разгребая огурцы. Он
упал еще раза четыре, и последний раз - на больную руку. Мелькнула мысль -
а не послать ли эту затею к чертям и не вызвать ли аварийный вертолет? Но
тот же новорожденный охотничий инстинкт не дал этой мысли овладеть
усталым, обмякшим телом. Он шел и шел, и когда впереди наконец тускло
блеснуло слизистое тело панголина, он увидел в просвете между деревьями
беспорядочно валяющиеся огромные ржавые трубы. Об одну из них самозабвенно
терся ящер.
Генрих, стараясь не шлепнуться, осторожно приблизился. Ящер повернул к
нему внезапно потолстевшую морду, встряхнулся, так что с него слетело
несколько крупных чешуек, и с завидной легкостью юркнул в трубу. Через
некоторое время он показался из дальнего ее конца, пересек чистое
пространство - огурцов стало меньше - дополз до следующей трубы, почесался
и влез в нее. С третьей трубой процедура повторилась. Ящер был уже
довольно далеко, и Генрих обратил внимание на то, что после пребывания в
каждой из труб ящер как бы розовеет. Он подошел поближе и поднял тяжелую,
с ладонь, пластинку чешуи. И вовсе это была не чешуя, а слипшийся тугим
конусом клок шерсти бодули. Налет, покрывающий жесткие, утончающиеся к
концу ворсинки, делал их зеленоватыми. Они пахли кровью.
Но ведь этого не могло быть! Генрих потряс головой. Такая
трансформация, всего за несколько часов... А что толку размышлять,
предполагать. Надо просто-напросто догнать животное, подстеречь на выходе
из очередной трубы, и все станет ясно...
Пятнистое, зеленовато-розовое тело, похожее на исполинского аксолотля,
мелькнуло и исчезло в коричневом жерле. Но дальше трубы шли навалом, в
три-четыре наката. Трубы? Он наклонился, потрогал. Ну, естественно,
никакие это не трубы - свернутые пальмовые листья, причем каждый с хороший
парус. Вероятно, таков уж был жизненный цикл этих необычных деревьев -
сначала опадали листья, потом из верхушки ствола начинали высыпаться
семечки, то бишь огурцы. Он взобрался на одну из этих гигантских "сигар" -
ничего, выдержала. Но стало хуже, когда "сигары" пошли штабелем - он
поколебался немного, потом все-таки полез в отверстие. Это была не та
труба, через которую проползло животное (Генрих уже не рисковал называть
это существо ни бодулей, ни панголином). Преодолев препятствие, Генрих
растерялся: впереди был сплошной завал. Вызывать вертолет бессмысленно -
"ринко" не возьмет след с высоты птичьего полета.
Он снова протиснул свое тело в потрескивающую трубу.
Часа через два он порядком обессилел. Подполз к выходу из очередной
трубы, но вылезать не стал, а перевернулся на спину и блаженно вытянулся.
Труба была шире предыдущих, прохладная и упругая на ощупь. Вот если на
такую встать - уже не выдержит, сплющится. И цвет не ржавый, а
серо-серебристый. Как земная мать-и-мачеха с изнанки.
Сколько поколений резвящихся дачников сменило друг друга на этом
курортном становище, и все они заученно повторяли полусказочные названия
животных, по числу перевалившие за добрую сотню.
И никому не пришло в голову поразмыслить над тем, а не есть ли это
_один-единственный вид_ - эдакий млекопитающий хамелеон?
Это озарение сошло на Генриха разом, и он с ужасом и каким-то
восторженным изумлением понял, что преследовал не бодулю и не ящера - он
догонял поллиота. Самое необыкновенное существо, когда-либо встреченное
человеком во Вселенной.
Обессиленный не столько жарой и болью в руке, сколько этим потрясшим
его открытием, Генрих все еще лежал внутри "сигары", полуприкрыв глаза и
собираясь с мыслями. Догнать этого хамелеона, мимикродона он должен, это
просто необходимо, а вот что с ним дальше делать - это будет видно на
месте. Ну, выкарабкивайся отсюда, увалень, сказал он себе.
Трубы здесь были звонкие, сухие, больше метра в диаметре - преодолевать
их было сущей радостью. А еще через четверть часа и они кончились, и
Генрих пошел по земле, устланной опавшими, но еще не начавшими
сворачиваться листьями. Естественный ковер был упруг и как будто помогал
ходьбе. К тому же на граненых столбах стали появляться еще не опавшие
листья, торчавшие так, словно они были поставлены в узкие вазы. Тень под
ними была прохладна и кисловата, они источали знакомый запах истертого в
пальцах щавелевого стебелька. "Ринко" уже не рыскал, а твердо держал
направление - цель была близка.
Генрих прибавил шагу. Теперь он твердо знал, что будет делать: догонит
поллиота, на всякий случай накинет на морду петлю, затем завалит на бок и
свяжет лапы. А тем временем подоспеет вызванный по фону вертолет. Есть ли
в медпакете что-нибудь анестезирующее и парализующее? Ах ты, пропасть, он
и забыл, что это "пакет-одиночка". Автоанестезор вкладывается только в
"пакет-двойку", когда на вылазку идут двое. Действительно, зачем он
одинокому путешественнику? Ведь такого случая, как этот, никто не мог
предположить.
Ну, довольно, справимся и без фармакологии. Вот только связать
покрепче... Связать? Горе-охотник, он даже не удосужился захватить с собой
веревки. Вот что значит браться не за свое дело. Тысячи тысяч раз он
радовался тому, что всегда делает только свое дело, и поэтому у него все в
жизни получается без сучка и без задоринки. Строить - это его дело.
Вытаскивать из-под лавины зазевавшихся практикантов - это тоже его дело.
Сдав то, что практически невозможно было построить, да еще там, где никто
и никогда не строил, потом учинять вселенский сабантуй с озером сухого
шампанского (весьма произвольное толкование сухого закона, действующего на
некоторых планетах) - и это было его дело.
И еще многое было его делом, и только сейчас он вдруг подметил, что в
этих самых _своих делах_ он не был одинок - как теперь. Их всегда было
много - сотрудников, практикантов, друзей, поклонниц...
А он попался, и капкан одиночества захлопнулся за ним, если бы не Эри,
он бы давно сказал жене: бежим отсюда. Но перед этим художником он
пасовал, играл роль Великого Кальварского... Доигрался.
Впереди послышалось журчание воды.
Он шел и шел, не видя ни реки, ни озера, пока не понял, что журчание
доносится снизу, из-под листьев, и странно было идти по этому зыбкому,
хлюпающему настилу, но листья вдруг кончились и он оказался по щиколотку в
воде. Чистое галечное дно не таило никакой опасности, и впереди, похоже,
было мелко. Огуречные деревья, увенчанные парусами гигантских листьев,
торчали теперь прямо из воды, и только немногие сохранили около ствола
крошечный островок, не более метра в поперечнике. На одном из таких
островков что-то мелькнуло, тяжело плюхнулось в воду и поплыло дальше,
двигаясь судорожными толчками. Генрих мог бы заранее предсказать, какой
вид примет поллиот: да, на сей раз это была жаба, только не привычно
белоснежная, а розовато-пятнистая. Может быть, страшная рана на боку,
которую он успел разглядеть, несмотря на изрядное расстояние и глухую
тень, создаваемую плотно сомкнутыми вверху листьями, затрудняла процесс
депигментации? Или поллиот намеренно прибегал к защитной окраске?
Несколько раз жаба подпускала его на расстояние прицельного выстрела,
но в последний момент рябая туша стремительно окуналась в воду, и погоня,
которой не виделось конца, возобновлялась во всей своей безнадежности. "Да
постой же ты, глупая, - уговаривал ее Генрих не то про себя, не то
вполголоса: - Постой! Этот бег бессмыслен и жесток. Если бы у тебя был
хоть один шанс, я отпустил бы тебя. Но шанса этого нет. Я вижу, как ты
теряешь последние силы и последнюю кровь. Если бы не вода по колено,
я-давно догнал бы тебя. Так остановись же здесь, в этой пахучей журчащей
тени, где только черная колоннада граненых стволов, да мелкая звонкая
галька под ногами, да неторопливо струящаяся вода, такая одинаковая на
всех планетах. Зачем же возвращаться на сушу, где солнце и нестерпимый
зной? Послушай меня, останься здесь..."
Не отдавая себе в этом отчета, он поступал точно так же, как несколько
тысячелетий тому назад поступали его предки, охотники древних времен.
"Я не рассчитал наших сил; я ошибся, хотя и мог бы догадаться, что для
того, чтобы выжить на вашей нелепой Поллиоле, с пеклом ее дневного солнца
и ледяным адом ночной мглы, надо иметь гораздо больше выносливости, чем у
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг