приемной с полчаса, наговорившись с секретаршей Олечкой, которая строила
глазки всем пилотам без разбору, я снова вошел в лифт и съехал вниз. Я
подумал, что мне нет необходимости видеться с Ильичом, а сразу можно
поехать в институт к профессору, ведь он сам приглашал меня, да и
направление на повторное тестирование у него уже имеется. И я отправился к
профессору Калистратову.
А дальше... дальше все было как в сказке. Меня усадили в знакомое уже
кресло и облепили, словно космический зонд, датчиками и опутали паутиной
проводов. Все это тянулось к громадному пульту, в котором анализировалась
поступающая из мозга информация и выносился оправдательный или
обвинительный приговор. Возле меня суетились ассистенты в своих пугающих
белых халатах, а я нисколько их не боялся и был незыблем, как скала, как
будто все это относилось не ко мне. Потом ассистенты бросились врассыпную,
словно от бомбы, которую они подготовили к взрыву, потом загудел басами
огромный пульт, я закрыл глаза и едва не уснул под его ровное гудение,
чувствуя необыкновенный покой и умиротворение. Потом меня толкнули в бок,
и я понял, что проверка закончилась. Ассистенты с азартом распутывали
провода, и через пять минут я поднялся из кресла и пошел в другую комнату,
чтобы выслушать приговор.
Обычно для анализа мозгограммы требовалось четверть часа. Мощный
вычислитель обрабатывал огромные массивы данных и строил кривые, значение
которых мог понять один лишь профессор Калистратов. С бумажными лентами в
руках он выходил к испытуемому и возвещал свое решение, сперва устно и в
общих чертах, а через несколько дней выдавал овеществленное свидетельство,
означающее для пациента пропуск в космос и в счастливую жизнь или же,
наоборот, запрет на всякие полеты, который тяжелым якорем приковывал
испытуемого к Земле. Сам я проходил данную процедуру не в первый раз и мог
теперь по первым признакам догадаться о результатах.
На этот раз профессор появился раньше обычного, и я сразу понял по его
лицу, что он несет для меня радостную весть. Голова его была высоко
поднята, и он смотрел так, словно готовился сейчас принести присягу на
верность родине. Приблизившись ко мне, он поднял руки, в которых держал
распечатки, глаза его сияли и лицо выражало торжество.
- Это просто удивительно!
- Что именно?- поинтересовался я, поднимаясь в полный рост.
- У вас прекрасные показатели, прекрасные! Поздравляю!- Он схватил мою
руку и с ожесточением ее потряс.
Мне стало как-то не по себе, и я пролепетал что-то вроде:
- Да что, я всегда... пожалуйста.
- Вот, взгляните.- Профессор сунул мне под нос бумажную ленту.
Я взглянул... Но ничего, конечно же, не понял. Какие-то графики,
многоэтажные таблицы, столбцы, столбики, снова графики...
- Так что, я прошел тест?- задал я единственный вопрос, на который хотел
получить определенный ответ.
- Конечно прошли! Боже мой, да с такой устойчивостью вас можно посылать
хоть на Солнце.- И он снова попытался сунуть мне в лицо свои бумажки.
- И мне теперь можно управлять космическим кораблем? Я больше не считаюсь
отстраненным от полетов?
- Не считаетесь! Погодите, я сейчас же подпишу ваше свидетельство, и
можете лететь куда угодно.- Он убрал наконец свои распечатки и убрался сам
из комнаты, и я с облегчением вздохнул.
А еще через пять минут я держал в руках драгоценный документ и думал про
себя, что вот как странно - я все-таки добился своего и почти что не
радуюсь, а вот профессор неизвестно отчего испытывает самый доподлинный
восторг. Удивительно выходит.
- Очень рад за вас, очень, очень рад,- без остановки тараторил он.
- Спасибо,- отзывался я всякий раз.- Спасибо вам, я тоже очень рад...
Не без труда удалось мне вырваться от помешавшегося на радостях
профессора, и я поехал обратно в Управление, желая поскорее доставить
свидетельство, чтобы закрутились бюрократические механизмы и я попал, что
называется, на стол к начальнику. Но в Управлении я никого не застал и
оставил свидетельство в общем отделе, поручив референту отправить его с
утра по назначению. И уже после этого поехал домой, полный приятных
размышлений о том, как нам с Ириной получше отпраздновать такое
замечательное и радостное для нас обоих событие.
Это было во вторник, а в субботу я уже принимал "Фараон". Обычная
процедура назначения командира была на этот раз сокращена специально для
меня до последней крайности, уместившись в три дня, не считая, конечно,
всех моих предыдущих мытарств и проволочек. До старта оставалась ровно
неделя, а мне предстояла еще чертова уйма хлопот: лично проверить
функционирование всех систем корабля (автоматику, электронику, механику,
пневматику, вычислительные сети, системы жизнеобеспечения; также системы
аварийные, оповещения, измерительные, диагностики, внешнее оборудование),
много чего еще, о чем и не подозревает пассажир корабля. Но прежде я хотел
ознакомиться со своим новым экипажем, во-первых, потому, что это также
входило в перечень проверок, а во-вторых, в силу простого любопытства -
должен же я знать, с кем мне придется провести три месяца в самом тесном и
непосредственном контакте.
С утра пораньше я засел за компьютер в режимном кабинете и стал
просматривать личные дела тридцати шести своих новых подчиненных. В этих
делах не было автобиографий и анкет, заполненных собственной рукой, а
находилась электронная таблица, включающая основные события жизни,
сведения о полученном образовании и номера специальностей, а также данные
всевозможных проверочных тестов и, в самом конце, подробнейший
психологический портрет. Последнее меня мало интересовало - я больше
полагался на интуицию и личное впечатление, по опыту зная достаточную
условность любых характеристик и портретов,- но я обязан был читать все, и
я читал все, потому что привык хорошо исполнять свои командирские
обязанности.
Экипаж подобрался не лучше и не хуже, чем на других кораблях,- все имели
приличный послужной список, все закончили когда-то летную академию или
престижный институт, так или иначе связанный с космосом, результаты
проверок у всех были превосходные, и судя по всему, с таким экипажем можно
было лететь хоть к галактическому ядру. Но вот я дошел до буквы "С" и стал
не без волнения листать личное дело Сухановой Ирины Витальевны,
микробиолога, специалиста по СЖО (системам жизнеобеспечения).
Я бы и не стал читать, чувствуя некую неловкость в душе, но, повторяю,
регламент подготовки подлежал неукоснительному выполнению, и пришлось мне
познакомиться и с делом Ирины. Быстро пробежав глазами биографические
сведения, которые я уже знал от нее самой, я перешел к результатам
многочисленных тестов и вдруг увидел сообщение о проведенной
психокоррекции и дату - 18 сентября 2138 года. Я сразу же вспомнил, что
наша первая встреча в лесу произошла 19 сентября, и настроение мое
отчего-то испортилось. "Как же это?- спросил я себя.- Выходит, что она
прошла коррекцию за день до знакомства со мной?"
Собственно, ничего необычного в этом не было, но я порядком взволновался.
Если бы речь шла о другом человеке, я бы и глазом не моргнул (в экипаже,
кстати, было несколько человек, подвергшихся коррекции; имен их я даже не
запомнил), но тут был особый случай. И главное, что меня раздосадовало,
что она мне ничего не сказала об этом. Я полагал, что знал о ней все, ведь
она сама рассказывала мне о своем детстве и юности, как и где она училась
и о чем мечтала, о проблемах своих, и вдруг - психокоррекция. И когда! За
день до встречи! Меня особенно поразило то обстоятельство, что произошло
это точно накануне нашего знакомства. Чем больше я об этом думал, тем
неприятнее мне становилось. Будто бы я любовался на чистую водную гладь,
рассматривал отражения прекрасных облаков и слушал тишину, как вдруг
налетел ветер, и чистое зеркало замутилось, пошло морщинами, и не стало
видно ни неба, ни облаков. Кое-как досмотрев несколько оставшихся дел, я
выключил компьютер, сдал дискету в архив и спустился в столовую. Знакомые
и малоизвестные мне люди поминутно хватали мои руки и поздравляли с
назначением, а я в ответ дежурно улыбался, внутренне мрачнея и пугаясь
этой своей мрачности.
Наскоро пообедав, я направился к руководителю полетной подготовки.
Приняв причитающуюся мне долю поздравлений и ответив на них как положено,
я заявил напрямик, что мне необходимы дополнительные сведения "по
некоторым членам экипажа".
- Какие еще сведения?- удивился руководитель.
- Да так,- ответил я небрежно.- Несколько человек подверглись
психокоррекции, и я хотел бы знать причины.
- Какие еще причины?- еще больше удивился руководитель.- Тебе что,
заняться нечем, что ты собрался копаться в этой ерунде?
- Ну мне надо,- пытался спорить я, хотя уже понял бесполезность расспросов.
Руководитель подошел ко мне, лицо его сделалось суровым.
- Вот что, Пагин. Не забивай себе голову этими пустяками. Всякие
психологические фокусы не должны тебя волновать. У нас есть для этого
целый институт. Пусть они ломают там головы, а ты занимайся своим делом.
Ясно?
- Ясно,- ответил я и вышел из кабинета. Было еще только три часа, и я
вполне успевал добраться до Института реабилитации, отношения с которым у
меня переплелись таким причудливым образом. Я твердо решил поговорить еще
раз с профессором, рассудив, что он играет не последнюю роль в моей судьбе
и должен дать необходимые объяснения (уж коли так радеет о моем
благополучии).
Профессор слишком уж обрадовался мне (или сделал вид). Он сразу
распорядился принести кофе и усадил меня в кресло перед журнальным
столиком. Стал расспрашивать о настроении, о самочувствии и посетовал на
свои преклонные годы (а то бы он бросил к чертям свой институт и тоже
куда-нибудь улетел "от этого всего"). Я поддакивал и подсмеивался, а потом
вдруг огорошил увлекшегося оратора:
- Я, собственно, пришел об Ирине поговорить.
Профессор застыл с чашкой в руке (а мы к этому времени уже пили горячий
сладкий кофе из очень красивых фарфоровых чашечек). Так вот, профессор был
поражен моими неосторожными словами в самое сердце. Несколько секунд он не
мог вымолвить ни слова, пока наконец не поставил чашечку на столик,
выполнив эту нехитрую операцию с чрезвычайным вниманием. Я с интересом
наблюдал за ним.
- А что, собственно, вас интересует?- перешел он внезапно на официальный
тон.
Тогда я тоже поставил чашечку на блюдце и ответил:
- Я хотел бы поговорить о психокоррекции, которую вы с ней провели.
- Откуда вы знаете про коррекцию?- спросил быстро профессор и даже
переменился в лице. Я удивился про себя такой реакции и продолжил все тем
же спокойным тоном:
- Да она сама мне рассказала!
- Как, она вам все рассказала?!
- Все,- подтвердил я с самым многозначительным видом, даже не моргнув.
(Никогда не думал, что способен так легко и нагло врать.)
Профессор поднялся и заходил по комнате.
- Так я и думал, что этим кончится.
- Что кончится?
Он остановился на полшаге.
- Так чего же вы хотите знать, если вам все уже известно?
Все еще не понимая подобного волнения, я твердо произнес:
- Я хочу знать, зачем вы сделали это?
- А вы считаете, что этого не надо было делать?
- Я считаю, что это было совсем не обязательно,- проговорил я осторожно,
потому что не до конца еще понимал, о чем на самом деле у нас идет речь.
- Но ведь мы сделали это ради вас, исключительно ради вас! И она пошла на
это, потому что вы никогда не полетели бы больше в космос, потому что это
была последняя возможность помочь вам!..- почти прокричал профессор.
Здесь уже настала моя очередь удивляться. В первый момент я даже решил,
что уважаемый профессор нечаянно сошел с ума. До того нелепыми показались
мне его выкрики и вообще поведение.
- Что значит, сделали для меня?- спросил я.- Как вас понимать?
- Но вы же категорически отказались от психокоррекции? Ведь отказались же?
- Отказался,- подтвердил я не совсем уверенно.
- И что же нам оставалось делать в такой ситуации?
- Что вам оставалось делать?- я все больше тупел. Какой-то идиотский
разговор у нас получался.
- Нам оставалось сделать то, что мы и сделали.
- Понятно,- кивнул я.- Значит, вы обработали мозги незнакомой мне женщины
в связи с тем, что я никак не мог пройти контрольный тест на
психологическую устойчивость. Очень разумно и логично!
Но тут профессор словно одумался.
- Постойте,- произнес он, нахмурившись.- Я что-то не пойму: а что именно
рассказала вам Ирина?
Я устало выдохнул. Эта игра втемную мне надоела.
- Да ничего она мне не рассказывала. Просто я узнал из ее личного дела,
что она подверглась процедуре психокоррекции. Вот я и зашел узнать
поподробнее.
- Так она вам ничего не рассказывала?- проговорил старик, пуча глаза.
- Нет же, говорю вам - я сам узнал. Простите, конечно, за обман, но я не
думал, что это на вас так подействует.
- И что же вы узнали?
- Да почти ничего, кроме, так сказать, самого факта.
- Зачит, вам неизвестна цель этой коррекции?
- Конечно, нет! Иначе, зачем бы я к вам пришел?
Профессор был явно обескуражен. На лице его были одновременно досада и,
неизвестно отчего, торжество.
- Ну, тогда вам не о чем беспокоиться,- проговорил он.
Я опять не совсем понял и задумался над этим странным "тогда". "Тогда" -
это когда?
- Вы меня извините,- сказал он,- но я должен сейчас идти. Вы вот что,
приходите завтра, и мы спокойно обо всем поговорим!
Я понял, что профессор хочет от меня отделаться и выигрывает время для
размышления.
- Хорошо, я приду завтра,- сказал я, хотя вовсе не был уверен, что так уж
необходимо мне снова сюда приходить. Одна мысль вдруг закрутилась у меня в
мозгу, но профессор, словно догадавшись о моих намерениях, произнес
внушительно:
- Только у меня одна просьба к вам: пожалуйста, ни о чем не расспрашивайте
Ирину. Вы можете нанести ей серьезную душевную травму. Ведь вы не хотите
никаких осложнений?
- Не хочу,- подтвердил я.
- Вот и прекрасно. А завтра я расскажу вам все, потому что так, вероятно,
будет лучше для вас. Все равно вы когда-нибудь узнаете.
Я кивнул на всякий случай, хотя опять же не вполне понял своего ученого
оппонента. Пожав его немощную руку, я поехал домой. Веселое настроение
пропало окончательно, и я досадовал, что затеял это разбирательство. Жил
бы спокойно, ничего не знал... А профессор явно собирался сообщить мне
нечто достаточно серьезное и неприятное, что можно было заключить по его
странным и многозначительным ответам. "И черт меня дернул приехать!" -
повторял я про себя. Но дело уже затеялось, вопросы были заданы, и
необходимо было устранить все недомолвки и уничтожить подозрительность.
Чем больше я об этом думал, тем серьезнее представлялась мне ситуация, и
если в первые минуты я еще колебался, то через несколько часов уже ждал с
нетерпением назначенного срока.
В этот вечер Ирина пришла ко мне в гости, и мне стоило большого труда
сохранять веселый вид, соответствующий открывающимся перед нами радужным
перспективами. Пока она суетилась на кухне, поминутно заглядывала в
холодильник и готовила ужин (мы уже настолько были накоротке), я украдкой
наблюдал за ней и в который раз дивился тому воздействию, какое она на
меня оказывала. Ведь я ясно видел, что она совсем не красавица, и фигура
вовсе не такая, какие видим мы во время показа мод, и вообще, по всем
показателям - обычная девушка, каких я встречал немало и при этом даже не
замечал. А тут не только заметил, но натурально сошел с ума или пришел в
ум?.. "Что же в ней такого необыкновенного?- спрашивал я себя в который
раз.- За что я люблю ее? За этот ли задумчивый взгляд, который проникает в
самую душу? Или за манеру говорить - тихо и рассудительно, с
необыкновенной серьезностью? Или... за что же?!" Нельзя понять. Да и нужно
ли? Зачем объяснять любовь? И кто назовет уверенно причины своей любви?..
Хотел бы я на такого человека посмотреть. И если бы даже кто-то взялся мне
объяснить мою любовь - так ли уж нужно мне об этом знать?
- Ты сегодня какой-то задумчивый,- заметила Ирина, проходя в комнату.-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг