Борис Лапин.
День тринадцатый
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Первый шаг".
OCR spellcheck by HarryFan, 26 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Пока еще мимо станции Оя не грохочут поезда. Разве что раза два-три на
день пропыхтит товарняк с грузами для Трассы - заранее сшитыми звеньями
пути, стальными конструкциями мостов, железобетоном для жилищного
строительства. Из пассажирских проползает один, в семь тридцать, привозит
хлеб, газеты, командировочных, загружается дневной сменой - и дальше.
Трасса ушла на восток, а вместе с нею откатилась ярость, азарт и высокое
напряжение стройки, постоянная толчея молодежи и несмолкающие песни. А
заодно и комитет комсомола откочевал в гущу событий, где ему и надлежит
быть. В перспективе Ое уготована судьба заметной станции, поэтому здесь
понастроено всего в достатке - три улицы щитовых домов, двухэтажная школа,
клуб, столовая и магазин. Но в" те горячие времена все равно было
предельно тесно. А теперь предельно просторно: станция с ее путями и
горками существует пока только на бумаге, вот и возят сюда людей ночевать
аж с Перевала, за девяносто километров. Так что тишина царит на станции
Оя, особенно днем. И ничего интересного, единственная
достопримечательность - маленький музей. В него-то я и забрел в ожидании
открытия столовой.
Музей как музей. Красное знамя министерства. Рапорт. Серебряный
костыль. Вымпел от друзей из ГДР. Новый сборник Евгения Евтушенко с
автографом автора. Любительские фотографии: палатки, костры, гитары.
Значок, побывавший в космосе и подаренный космонавтом Севастьяновым. Номер
газеты: "Поезд прибыл на станцию Оя!" И вдруг...
Не помню уж, что прежде зацепило мое внимание: палочка с зарубками или
расписка. Обыкновенный тальниковый прут, на нем зарубки перочинным ножом,
если сосчитать - двенадцать. Листок бумаги в клетку. "Расписка. Я, Сычев
Валентин Петрович, настоящим голову даю на отсечение, что тринадцатого дня
не было". Ниже начальственная резолюция: "Подтверждаю". И подпись - то ли
Куликов, то ли Кулемин, то ли Кулибин.
Согласитесь, такое не в каждом музее встретишь: "Тринадцатого дня не
было"! И в доказательство - прутик с зарубками. Согласитесь, мимо такого
ни один журналист не пройдет. Я заинтересовался, даже обернулся было в
поисках экскурсовода. И лишь потом обнаружил фотографию: одиннадцать
парней и девушка, весело глядящие в объектив. Неизбежная гитара. Кувалда.
Топор, воткнутый в бревно. На девушке очки. У одного из парней прутик в
руке, возможно, тот самый. У другого - письмо или телеграмма. Да,
сфотографировались они, похоже, на свежем настиле автодорожного моста: в
нижней трети фотографии пустота. Вот и все.
Я загорелся и принялся чуть ли не каждого встречного расспрашивать о
прутике с зарубками и о тринадцатом дне, которого не было. Конечно, никто
ничего толком не знал, точнее, все все знали - и окончательно меня
запутали. Еще бы, произошло это давным-давно, почти два года назад,
участники этого казусного случая переместились бог знает как далеко на
восток, да и случай оказался из тех, что сами собой обрастают
невероятнейшими подробностями и превращаются в легенды. Может, и этот
когда-нибудь станет легендой из времен первых дней Трассы. Но пока я
представляю его в натуральном и вполне документальном виде: факты, как
говорится, проверены, свидетели установлены. Главная свидетельница, на мой
взгляд, особа серьезная и вполне надежная - заведующая детяслями в Ое, -
как она сама разъяснила, обладательница самой дефицитной на Трассе
профессии. Впрочем, некоторый налет фантастичности остался, но от него уж
никуда не денешься, в нем-то и соль предлагаемой истории.
А началось все, как водится, с пустяка. Илью вызвал начальник СМП Деев
и объявил:
- Кулибин, тебе задание чрезвычайной важности. Ровно за двенадцать дней
поставить мост на реке Оя. Кровь из носу. Вот чертежи. Готовься, завтра
утром в десант.
- На какой речке, на какой? - переспросил Илья.
- Оя. Сорок седьмой километр. За двое суток, надеюсь, доползешь? Лес
там уже лежит, осенью бригаду лесорубов высаживали с вертолета. Мостик так
себе, не проблема. Проблема в другом - ровно двенадцать дней. Первого
августа туда придет Трасса. В лице мощного автопоезда. Бросок Усть-Борск -
Перевал. А в первой декаде августа синоптики затяжные дожди обещают. Сам
знаешь, во что превратится тайга.
- Знаю. В трясину...
Это были первые шаги Трассы, тот знаменательный момент, когда работы
переносятся с карты на местность. Через не хоженные доселе дебри пунктиром
будущей железной дороги отправлялся автопоезд - бульдозеры, тягачи,
экскаваторы, автомобили с грузом, - чтобы оседлать Перевал и положить
начало автодороге, без которой немыслимо сооружение Трассы. А сама
автодорога, естественно, нуждалась в мостах через десяток лежащих на ее
пути таежных речек. Одну из них и предстояло обуздать бригаде.
- Так что не подведи, Кулибин. К первому августа. Не дойдет автопоезд
до цели - не возьмем Перевал. Тогда уж только по морозу. А мне секир-башка
гарантирована.
- Понял. Будет сделано, - ответил Илья, разглядывая чертежи.
Такой уж он человек, из шкуры вылезет, а сделает, и повторять ему не
надо. Однако начальник СМП для верности повторил еще раз все с самого
начала. Естественно, Илья завелся.
- Да что ты заладил! Первое августа, первое августа... Делать там
нечего до первого августа. Честно! Пять дней еще загорать будем. Да рыбку
дергать от безделья. Или ты мою братву не знаешь? На спор, куль рыбки
навялим? Честно!
Начальник СМП Деев ошарашенно примолк. Он знал Илью как парня делового
и такой пассаж услышал от него впервые. К тому же оба понимали: мостик
через Ою хотя и не шедевр строительной техники, а повкалывать придется -
культурным досугом и не пахнет. Конечно, в конце концов они договорились
бы, мужчины и не такие проблемы решают. На беду, при разговоре
присутствовала Юлька. И, услышав про куль вяленой рыбки, дернула Илью за
рукав:
- Плюнь, Илюша!
Илья посмотрел на нее, на Деева, сообразил, что сморозил ерунду, но
плевать в помещении не стал, машинально повторил: "Так, значит, к первому
августа", - и вышел.
Юлька повисла на его руке.
- Плюнь, Илюша! Через левое плечо. Ну что тебе стоит? Ради меня, Илюша!
Нельзя же с таким настроением начинать дело! - Хотя она говорила в
шутейном тоне, Илья очень хорошо понял, каким индюком и фанфароном
выглядел перед начальством. Коли уж обычно невозмутимая Юлька
разволновалась: - Ну пожалуйста! Умоляю тебя, Илюшенька!
- Брось, Юлька... ну о чем речь? Что доброе, а то... такие пустяки...
две русловые опоры... Честно, не узнаю тебя: передовая девушка - и
предрассудки, суеверия, сглаз, чох и черный кот!
- Илья, плюнь! - уже всерьез потребовала Юлька.
Наехал принцип на принцип. А тут еще, как назло, распахнулось окно
вагончика, и Деев в седьмой раз напомнил:
- Так учти, Кулибин, к первому августа! Кровь из носу! Запорешь - вся
Трасса в тебя упрется.
- Тьфу! - плюнул раздосадованный Илья. Но это был совсем не тот
спасительный плевок через левое плечо, о котором молила Юлька.
Разумеется, столь многообещающее начало не сулило ничего доброго.
Однако все складывалось как нельзя лучше.
За два дня отряд благополучно преодолел сорок семь километров таежного
целика: топи, гари, чащобу, глубокие распадки, каменистые осыпи - и ни
разу не остановился для ремонта.
На место прибыли под вечер. По первому впечатлению Оя показалась вовсе
несерьезной речушкой. Прыгающий с камня на камень озорной ручей. Сплошной
перекат, багрово бликующий в лучах закатного солнца. Самая глубинка - по
пояс. Сколько таких безвестных речушек миновали они по пути! Неужто эта
серьезнее?
Усатик немедля разделся, с ходу плюхнулся в "глубинку" и завопил:
- О, я тону!
Но Илья холодным взглядом, точно нивелиром, окинул широкое русловище,
тут и там хранившее следы разгула мощных паводков, и сказал тоном, раз и
навсегда отрезающим всякое легкомыслие по отношению к Ое, мосту и работе:
- Она еще заставит себя уважать, Оя. Сычев и Пирожков, со мной на
рекогносцировку! Остальные в распоряжение Юльки - оборудовать табор.
Завтра приступаем в семь ноль-ноль.
Видно, искупал свое прежнее легкомыслие.
Они ушли, Юлька осталась одна на берегу этой Ои, о которой прежде
слышать не слышала, теперь же их пути пересеклись, и кто знает, может, в
будущем она станет вспоминать Ою как самую счастливую пору юности. Юлька
огляделась. На противоположном берегу штабелями громоздился лес,
подготовленный для строительства моста, - откряжеванный, ошкуренный, даже,
похоже, отсортированный. А дальше лежал как попало, накатом и вразброс -
еще на добрый десяток мостов.
И вдруг она точно прозрела. На том берегу прямо перед нею начиналась
просека - прообраз будущей Трассы. Не с неба же свалились штабеля, хоть
небольшой участок, но все-таки именно Трассу рубили прошлогодние лесорубы.
Просека начиналась как поле, отвоеванное у тайги, разве что
нераскорчеванное, нераспаханное, уходила вдаль, раздвигая плечами сосняки,
и, суживаясь в перспективе, все настырнее вгрызалась в густую синь тайги,
как бы рассекала ее надвое - первая борозда будущего в этом глухом краю.
Стремительным клином стратегического наступления просека врезалась в
двугорбую сопочку на горизонте и терялась в ней, точно уходила в грядущее,
в двадцать первый век...
За спиной заурчали бульдозеры, и Юлька сбежала к воде умыться. Звонко
прыгающие по камушкам ласковые струйки оказались ледяными.
Ребята оттягали к опушке леса три вагончика бригады и сгрудили их на
симпатичной полянке, соорудили кострище, стол, брезентовый навес для
поварихи, наготовили дров и натаскали воды. Пока допревала каша, Усатик
бренчал на гитаре, развлекая "наших милых дам". Федя и Арканя за полчаса,
кинув на паута, ухитрились изловить "для наших милых дам" полтора десятка
серебристых рыбешек неизвестной породы, по определению самих рыбаков,
"взрослых малявой". А перед ужином заявился Валька Сыч - верен же себе
человек! - с неохватным ворохом огненных жарков. Юльке новый табор
понравился: наконец-то она стала полноправной хозяйкой в отряде.
После ужина Илья притормозил гитару, достал блокнот и ознакомил бригаду
с календарем строительства. Вечером третьего дня каждое звено предъявляет
к сдаче береговую опору, шестого дня - русловую, восьмого - прогоны,
десятого - настил. Одиннадцатый день - подходы, перила и недоделки.
Двенадцатый - баня, бритье, стирка, он же резерв главного командования.
Тринадцатый, то есть первое августа - встреча автопоезда, подписание акта,
торжественный митинг и товарищеский банкет.
Звеньевые - Сычев и Пирожков - высказались в том смысле, что график
реальный, но прохладцы не потерпит (Юлька вела протокол). Кроме того,
Пирожков высказался в том смысле, что крутой левый берег куда как
потруднее правого, кому он достанется, тот попадет в явно проигрышное
положение - какое уж тут соревнование! Бригадир дал разъяснение: кидайте
жребий, кому достанется левый, в то звено переходит он сам в качестве
Ваньки на подхвате. Звеньевые единодушно согласились. Арканя по традиции
высказался в том смысле, что работа предстоит ответственная и физически
изнурительная, требующая соответствующего питания, что, в свою очередь,
потребует от уважаемой поварихи известного мужества и напряжения всех сил.
В ответном слове повариха заверила, что сделает все от нее зависящее,
исходя из имеющегося наличия и реальных возможностей.
На этом официальная часть закончилась, и до двенадцати бригада
горланила у костра старинные романсы "по заявкам наших милых дам", но
Юлька не слушала, незаметно ускользнула в свой вагончик и тут же
провалилась в сон, потому что к шести тридцати должна была обеспечить
мостостроителей горячей, вкусной, сытной и калорийной пищей.
И застучали на берегу топоры - вразнобой, вперестук, наперегонки. А им
подпевали, захлебываясь, пилы, поддакивали скороговоркой бульдозеры,
подвизгивала лебедка. Кувалда стучала глухо, если по дереву, звонко, если
по металлу. Дрель жужжала рассерженным шмелем. "И-о-али!" - доносило
протяжный вскрик. Это Пирожков командовал: "Еще взяли!" Сыч не командовал,
не умел, Илья тем более отродясь голоса не повышал.
Без десяти двенадцать строительная разноголосица обрывалась, и, Юлька
накрывала на стол. Парни являлись уже умытые, взбудораженные, до крайнего
допустимого предела голодные - и без лишних слов наваливались на еду. А
Юлька стояла за их спинами, дородная, чинная, хлебосольная, и, сложа руки
на груди, ревностно следила, как они едят, нравится ли, все ли в порядке,
чтобы, упаси бог, не прозевать с добавкой, подкинуть хлеба, подлить чаю.
Но все покуда шло благополучно, и на аппетит никто не жаловался, кроме
Вальки Сыча, а Валька не в счет. Да по такой работке на свежем воздухе и
черствый хлеб сойдет за домашние пельмени.
Однако Юлька, стряпуха уже со стажем, на один аппетит научилась не
полагаться, не доводить до того рокового момента, когда все та же каша,
которая и вчера, и позавчера, и десять дней назад была "пальчики
оближешь", - и вдруг вместе с миской летит в изумленную физиономию
поварихи. И она вдобавок к тому скромному запасу, который всегда имела
сверх официальной накладной, облазила и обшарила округу в поисках
дикорастущего подспорья к меню - вспомнила детство, когда каждое лето
гостила у деда и бегала с деревенскими ребятишками в лес, принося вечером
беремя черемши и дикого луку. Вот, и здесь в тенистой излучине реки
нарвала она охапку духовитой сочной черемши - сколько могла унести, явно
сверх реальных нужд. Думала еще борщевика прихватить и знала, что
съедобным, что хорош в супе, да побоялась - то ли у него листья идут в
ход, то ли молодые стебли, то ли корни. И на страх и риск вместо обычного
супчика "макароны с тушенкой" сымпровизировала неведомый кулинарной науке
"зеленый таежный борщ".
Как его хвалили, как поглощали, как тянулись за прибавкой! - впервые не
хватило бака, и поварихе ложки хлебнуть не осталось. Но этот простительный
количественный просчет настолько компенсировался обилием самых искренних и
восторженных комплиментов, что непривычная к такому Юлька раскраснелась,
расчувствовалась и до того похорошела, что даже Илья глянул на нее
по-особому, а Сыч тот взгляд перехватил и еще больше помрачнел. Юлька же,
разливая типовой вишневый кисель, подумала с затаенной гордостью, что
профессию ей Трасса выбрала правильную: иной истинной красавице,
где-нибудь в конторе сидящей, во всю жизнь не выпадает столько
комплиментов, сколько самой невидной поварихе за один только удачно
собранный супчик.
А когда перемыла посуду и вышла из вагончика, парни вместо обычного
перекура как один примостились вокруг ее впрок припасенной черемши,
дергали из мешка пучками, тыкали в миску с солью и смачно жевали, изредка
пощипывая зачерствевший каравай. И от всего несметного запаса остались уже
рожки да ножки.
- Еще не наелись, родименькие? - вырвалось у нее.
- Что ты; Юлька, сытые от пуза, - тяжко отдуваясь, за всех ответил
Арканя. - Смак, не оторваться!
И умяли всю до перышка.
Это был ее триумф, ее "звездный час", если только мыслим таковой у
поварихи, и Юлька не преминула этим особым часом воспользоваться -
отправилась после обеда взглянуть, как идут дела на стройке, хотя Илья
этого не любил.
Дела, судя по всему, шли в графике. Весь берег был устелен свежей
щепой, обрубками и обрезками дерева, пахло рекой, сосновой смолой и
скипидаром, оба береговых устоя уже стояли на законных своих местах, как
два бруска свеженького сливочного масла, а у самой воды вздымались
примерно десятым-двенадцатым венцом трудные русловые опоры, "быки",
важнейшая и капризнейшая часть любого моста.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг