в посмертное поучение непокорному и неразумному рабу божию Сергию летело
густое, торжественное, ладное и строгое пение певчих. Жирными и печальными
голосами гудели колокола. Церковь словно подменили. В ней было теперь
светло от множества возжженных дорогих свечей, людно, благолепно и
трогательно. Перед лицем всевышнего возлежал покойник, не чета Конопатому -
почтенный покойник, властей придерживавшийся и многажды за то властями
обласканный, богобоязненный, благотворительный, трижды удачно
банкротившийся и тем немало свои капиталы, ко всеобщей зависти,
приумноживший, обильный годами, препохвально обремененный туками,
излюбленными чадами, домочадцами и текущими счетами в Азово-Донском
коммерческом банке и Московском купеческом,обществе взаимного кредита...
А люди с гробом Конопатого все шли и шли. Давно миновали они дорожки с
нарядными памятниками и кокетливыми часовенками. Остались позади и дорожки
потесней, с железными и простого камня крестами, с оградами из низенького и
недорогого штакетника. Потянулись ряды крашеных и некрашеных деревянных
крестов, беззащитных и неогороженных могил. Уже не стало слышно пения
церковного хора. Только свист ветра да галочий раздраженный грай по-над
самыми головами провожающих. Потом потянулась тропочка, по которой и
гроб-то нести нельзя было, не наступая на соседние могилы. Шагах в пяти от
забора она уткнулась в яму, выкопанную попечением Московской городской
полиции для бывшего ссыльного поселенца из лиц духовного звания Розанова С.
А.Они опустили гроб с Конопатым на темно-рыгкую груду свежевырытой
маслянистой земли. Скатился и звучношлепнулся о дно могилы тяжелый ком
глины. На ближайшем дереве встрепенулись галки, тяжело замахали
крыльями,как бы ковыляя в воздухе, перебазировались на дерево подальше,
такое же голое и мокрое, уселись, мрачные, серые, грузные, словно набрякшие
знойкой оттепельной сыростью. - Мамка! - выглянул из-за новехонького
могильного холмика мальчонка лет четырех. - Мамка!.. Еще одногомертвенького
принесли!.. Мам! А мам!..
Ровными, острыми зубками он откусывал от большого антоновского яблока
маленькие, очень экономные кусочкии радовался интересному многообразию
кладбищенской жизни.
Мать его была тут же, рядышком. Молодая, лет двадцати пяти от силы,
закутанная с головой в давно отслуживший свой срок шерстяной платок, она
стояла на коленях, под которые, чтобы не простудить ноги, подстелила
какое-то старое рядно, всем своим телом прильнула к холмику, обняла его,
насколько хватало рук, и не было ей никакого дела ни до каких других
мертвеньких, кроме того, единственного, которого она всего третий день как
лишилась. Только еще крепче прижалась к не успевшей еще осесть земле,
устало, вполголоса причитала и временами тяжко, прерывисто всхлипывала, как
горько и несправедливо обиженное дитя.
А ее мальчику было скучно. Мальчик жаждал свежих впечатлений. С
неутолимым интересом он следил за тем, как поп на всех парах гнал к финишу.
Вот он что-то в заключение небрежно пробормотал царю небесному, нагнулся,
выбрал ком земли посуше, чтобы не слишком замарать пальцы, и швырнул вниз,
на только что опущенный гроб.
Шагах в пятидесяти остановился невесть зачем забредший в эти края
старик, судя по шинели и фуражке с бархатным околышем - отставной чиновник.
Возможно, одни из тех бедолаг, что находят утешение в лицезрении чужого
горя. Но в данном случае ему было не до похорон. С ним приключилась крупная
неприятность: он набрал полные калоши воды и не знал, как ему сейчас с этим
делом управиться. Была бы поблизости скамейка, каких сколько угодно в
богатых районах кладбища, все устроилось бы быстро и наилучшим образом. Но
скамеек поблизости не было, и старик, опершись левой рукой о деревянный
могильный крест, правой пытался на весу стащить калошу с поднятой левой
ноги. Калоша держалась на ботинке туго, не хотела слезать. Вот ведь беда
какая!..
Старик бессильно пыхтел, блеклое его, морщинистое, как скорлупа
грецкого ореха, но чисто выбритое лицо налилось кровью. Все его силы, вся
его воля, энергия, неистребимое никакими превратностями судьбы стремление
хоть к какому-нибудь, хоть самому крошечному комфорту - все было сейчас
направлено на борьбу с непокорной калошей. Нет, ему решительно не было
сейчас дела ни до чего происходящего поблизости, вообще где-нибудь в этом,
таком большом и таком неблагоустроенном для стариков его достатка, мире.
Старик думал только о калошах.
Провожающие один за другим бросили по горсти земли на гроб Конопатого.
Деловито плюнули на ладони и взялись за заступы могильщики; загрохотали от
тяжких ударов гробовые доски - сначала гулко, потом все глуше. Грохот
сменился мягким стуком, стук - шорохом. Изредка, наткнувшись на случайный
камень, неприлично, недопустимо бодро звякала сталь заступа. Потом заступы
зашлепали, выравнивая выросший над Конопатым продолговатый, похожий на
детский пирожок из песка, бугорок темно-рыжей земли. Упали на этот бугорок
и растаяли, первые снежинки. Стало тихо.
Могильщики вытерли вспотевшие лбы, крякнули, сказали: "Всё!"
Сказали "Все!", а понимать их надо было в том смысле, что вот, господа
хорошие, мы свое дело исполнили на славу, закопали в лучшем виде, и вы
небось отправитесь сейчас выпить-закусить, помянуть покойничка чем бог
послал, а нам здесь до самого поз дна махать лопатами в великой сырости и
хладе, так что хорошо бы по этому случаю с вашей милости.
Но если говорить по правде, то они на чаевые в данном случае не шибко
надеялись: студенты, голь перекатная,только и есть в кармане что вошь на
аркане...
Но Синельников и это предусмотрел, загодя наскреб для них рубль, чтобы
не поминали лихом Сергея Розанова. Каждому вручил, по серебряной монете с
августейшей бородищей во весь полтинник.
- Ладно, - сказал их старшой. - У бога милостей много, полна пазуха...
Пошли, Никифор!..
У них был самый сезон. В такие дни день год кормит: покойников
завались. А где покойник, там и чаевые могильщику. В таком смысле и
следовало понимать насчет божьей пазухи.
VI
Оставшись без посторонних, провожающие сбились в кучку. Синельников
вышел чуточку вперед, встал перед ними, снял фуражку. Обнажили головы и
остальные мужчины.
- Господа! - негромко, но так, чтобы всем было хорошо слышно,
промолвил Синельников и откашлялся. - Дорогие друзья! Только что мы
проводили в последний путь прекрасного и благородного русского человека
Сергея Авраамиевича Розанова. Он умер совсем молодым, и жизненный его путь
отнюдь не был усыпан розами. Сергей Авраамиевич рано и полной мерой познал
и московские тюрьмы и сибирскую ссылку, все горькие прелести жестокой
российской действительности, но ни разу не дрогнул, ни разу не отступил от
светлых идеалов свободы и братства. Святые цели, за которые он так
беззаветно боролся, еще не воплотились в жизнь, и один бог знает, когда они
наконец воплотятся. Но мы, друзья и соратники Сергея Авраамиевича по
борьбе, клянемся над его свежей могилой и впредь отважно и неустанно
скрещивать свои мечи со всем темным, подлым и тупым, что мешает России идти
вперед по дороге прогресса, свободы и счастья. Будет некогда день, затрещат
и рухнут пресловутые, давно прогнившие насквозь "вековые устои" российского
абсолютизма, и над отечеством нашим свободы просвещенной возникнет наконец
прекрасная заря. Спи же спокойно, дорогой Сергей Авраамиевич! Мы тебя
никогда не забудем. Никогда, пусть даже перед лицом самой смертельной
опасности, мы не отступимся от идеалов, которым ты до концаотдал свою
жизнь! Вечная тебе память, дорогой Сергей Авраамиевич!..
Он перевел дыхание и неожиданно для Антошина запел: "Вечная память..."
"Веч-на-я па-мять, веч-на-я память, ве-е-е-еч-на-а-а-я па-а-мять!" -
тихо и очень торжественно подхватилиостальные, и Фадейкин, и Дуся, и
Антошин, который и мотив-то этот слышал впервые в жизни. Пропели и снова
начали. И в третий раз пропели, и уже так громко, что даже старик чиновник,
при всей его тугоухости, за полсотнишагов услышал, встрепенулся и так и
застыл, прислушиваясь. А только что снятая наконец калоша темнела в
егоподнятой руке, как дырявая, в дым искалеченная эмблема его убогой жизни.
Он дождался, пока не кончили петь,и только тогда истово, со сладострастием
выплеснул из проклятой калоши воду и попытался снова натянутьее на
набрякший ботинок. Ничего не получалось. Хоть плачь.
Ему хотелось умереть. Ему не был мил божий свет. И не было ему,
конечно, в эти затянувшиеся, захлестнутые злым стариковским потом минуты
никакого дела ни до каких речей, даже самых необычных, даже если бы он и
мог их расслышать на таком отдалении. Нет, старика этого бояться было
нечего.
Провожающие кончили петь, еще с минуту простояли молча. Потом
Синельников вздохнул, напялил свою фуражку, тщательно оглянулся и, видимо,
собирался скомандовать отход.
Антошин понял, что настала пора действовать ему.
Он прижал шапку к груди.
- Товарищи! - сказал он и почувствовал, как его с головы до пят
охватила дрожь. - Товарищи, только однуминуточку!..
В те далекие годы это теплое и мужественное обращение еще не вошло в
повседневный обиход революционеров. Оно прозвучало неожиданно и необычно.
Синельников поморщился: диишяя задержка - лишнний риск. Что этот
парень (его, кажется, зовут Антошин?) наговорит, одному аллаху известно, а
риск большой.
Но Антошин так умоляюще на него глядел, и подозрительного ничего
кругом вроде не было. Синельников выдержал характера, кивнул в знак
согласия, и все его товарищи тоже приготовились слушать.
А посветлевшее было лицо Дуси снова потемнело: она то думала, что все
пришло наконец к благополучному концу. Ей не терпелось поскорее уйти. Ей
было не по себе. Особенно после речи Синельникова. Она не все поняла в его
словах, но ей за глаза хватало и того, что она поняла. А тут еще и сам Егор
вдруг вздумал речь говорить, боже ж мой!..
Она стояла ни жива ни мертва под руку с беленькой барышней, как бы во
втором ряду. А Фадейкин пробился в первый, поближе к Антошину. Вдруг он
Егору потребуется, и тогда он вот он, тут же рядышком, под рукой.
Антошин и верно очутился в затруднительном положении, но помочь ему ни
Фадейкин, ни кто другой не мог.Два дня готовился к своему выступлению
Антошин, Все, кажется, обдумал, все учел. Но обдумал в расчете на двухсвоих
слушателей - Фадейкииа и Дусю. А пришло еще пятеро, и план надо было ломать
на ходу. То, что было интересно, ново и важно Фадейкину и Дусе, наверно,
давно уже известно тем, кто пришел с Синельниковым. Для Фадейкина и Дуси он
был бесспорным авторитетом, даже первооткрывателем. Для остальных он только
не совсем понятный, неизвестно откуда взявшийся и довольно подозрительный
парень. Рабочий не рабочий, студент не студент,мужик и вроде не мужкк.
VII
- Товарищи, - начал он тихо и очень медленно, стараясь осилить
охватившую его дрожь, - так получилось, что три последних часа своей жизни
Сергей Авраамиевич был самым большим, самым близким моим другом... Умирал и
руку мою держал в сваей ладони... Не выпускал... Вот эту, - Антошин
зачем-то поднял к лицу левую руку, удивленно и недоверчиво на нее поглядел.
- Так и умер, не выпуская моей руки... Я же ничем не заслужил такой великой
чести! - с неожиданной силой промолвил он. - Вы меня извините, что я так
нескладно говорю. Я волнуюсь, потому что и говорить над гробом такого
замечательного человека - это ведь тоже немалая честь... И, знаете что,
товарищи, мне кажется, что никто из нас, ни я, ни вы по-настоящему не
отдаем себе отчета, какого человека мы только что похоронили... И хоть бы
солнце посветило на прощанье над его головой!.. А то такая муть!.. Тучи,
слякоть, галки кричат...
К горлу его подкатил комок. Он сделал небольшую паузу, с шумом вдохнул
в себя воздух.
- Можно, конечно, по поводу этой погоды сказать, что не век над нашей
родиной тучам висеть, что уже близко, почти рукой падать до весны и лета.
Получилось бы довольно красиво, тем более что так оно и есть. Но мне
хочется отметить совсем другое. Вы понимаете, только что мы похоронили
одного, из первых русских революционеров-марксистов... Сергей Авраамиевич,
когда примыкал к марксистам, конечно, не мог знать, что из маленьких и
разрозненных кружков скоро вырастет могучая революционная марксистская
партия, что еще на нашей с вами жизни народы России под знаменем
революционного марксизма прогонят фабрикантов и помещиков и начнут строить
социалистическое общество...
- Фантазеры, фантазеры, фантазеры! - вдруг выпалил из-за спины
Синельникова Дима Воронич и покраснел, как морковка. - По вас, только и
свету в окошке что марксизм!.. Узость какая!.. Смешно, господа марксисты!.
Честное благородное слово!..
- Вы еще будете, господин гимназист, совсем молодым адвокатом или
чиновником, когда на деле убедитесь,кто из нас фантазер! - рассердился на
него Антошин. Рассердился и в то же время обрадовался: ему было приятно,что
этот краснощекий и упитанный гимназист не имеет отношения к марксистскому
движению. Вот что доктор,судя по выражению на его лице, как будто на
стороне Воронича, Антошина огорчило. Но он утешил себя тем, чтов эти годы
многие будущие отличные большевики еще ходили в народниках.
Дуся не поняла, из-за чего произошла стычка между Антошиным и
Вороничем. Она посмотрела на насупившегося гимназиста с недоумением.
Фадейкин кинул на Воронича недобрый взгляд. Он, конечно, тоже ничего не
понял из этой краткой перепалки, но доверял Антошину вообще терпеть не мог
барчуков. Остальные трое - Синельников, беленькая барышня и парень с
бородой, во всяком случае, не были на стороне Воронича, но лица их храняли
прежнее торжественное выражение, и Антошин уразумел наконец, почему в речи
Синельникова даже слова такого не было - "марксизм": в похоронах
участвовали представители разных течений тогдашней революционной мысли.
- Мне кажется, - сказал он поэтому, - не место здесь и не время для
теоретических споров...Все, кроме насупившегося Воронича, Фадейкина и Дуси,
утвердительно закивали головами. Синельников, беленькая барышня и даже
мрачноватый молодой человек c чеховской бородкой наконец позволили себе
улыбнуться Антошину, давая ему понять, что и они марксисты и что сказал-то
он вещь, на их взгляд, правильную, но что не здесь, на кладбище, пускаться
в дискуссии с народником. Еще только что незнакомые, они теперь сделались
Антошину близкими, родными, очень дорогими. И ему стало страшно, что вот
еще минута-другая, все разойдутся и ему никогда с ними больше не
встретиться...
От него ждали слов о покойном, и он это знал. Но за-говорил, он совсем
о другом и настолько как будто неподходящем, что поначалу и Синельников и
те трое, что пришли с Синельниковым, попросту выпучили на него глаза. А он
уже ничего не мог с собой поделать, потому что теперь его уже удивляло, как
это он с самого начала не заговорил именно об этом.
VIII
- У меня вчера вечером, - продолжал он, как если бы от него только и
ждали что сообщения о том, что с ним вчера вечером произошло, - вчера
вечером у меня произошел интересный разговор... С одним семинаристом... Мы
с ним были одни на империале конки, и мы с ним скуки ради разговорились...
О том о сем, о жизни, о людях... Умный такой семинарист, начитанный,
злой... Ему в этом году в попы выходить, в бога, видно, не шибко верит, но
в попы пойдет и будет стараться преуспеть... Он так и сказал, что будет
стараться преуспеть. Происходит, совсем как Сергей Авраамиевич, из
нищей-пренищей дъячковской семьи, горя, видно, нахлебался по самые уши...
Но слышали бы вы, товарищи, чтб он говорил о людях! Он такое говорил, что
впору повеситься, если бы это хоть на десятую часть правдой было... Черви,
говорит, люди все, голые, противные, склизкие черви. Все сплошь, от самых
богатыхи знатных и вплоть до распоследнецших батраков. Жалеть их не за что,
а уважать и подавно. Только, говорит,о том люди и думают, как бы выпить,
пожрать, поспать всласть и чтобы никто их ненароком или нароком не раздавил
сапогом. Им, говорит, червям этим, голову оторвут, а им и горюшка мало.
Шасть в норку, и счастливы. Дескать, отрастет голова - хорошо, не отрастет
- и так, бог даст, проживем. Без головы, дескать, даже лучше,
удобней:мыслям заводиться негде. Начальству это очень даже приятно.
Заметит, похвалит, жалованья прибавит, медалькупожалует...
Я ему говорю, семинаристу этому, как же это так! Можно разве такое про
народ? А семинарист мне: "Все это, сударь мой, выдумки. Маниловщина. Где вы
его, спрашивает, видели, народ этот хваленый? Нету, говорит, такого
реального существа, народа. Имеются мужики, помещики, будочники, попы,
мастеровые, жандармы, кулачье деревенское, архиереи, охотнорядцы, цари,
фабриканты, проститутки, преподаватели средних и высших учебных заведений,
палачи, купцы разных гильдий, странники, банкиры, нищие, лавочники, господа
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг