(какое страшное слово - прощание!) любимую песню Ильича "Замучен тяжелой
неволей". Он хотел спросить разрешения Конопатого. Но тот словно только и
дожидался конца песни про еще не родившегося героя-матроса.
Тихий вздох. Ладонь, еле сжимавшая руку Антошина, дрогнула и медленно
разжалась. Антошин окаменел. Он не помнил, сколько времени он просидел
молча, не смея шевельнуться. Глаза у Конопатого были раскрыты, как у
солдата, не боящегося смотреть прямо в лицо смерти. Он лежал с чуть
приоткрытым ртом, торжественный, прямой, как жизнь, которую он прожил.
Антошин закрыл покойнику веки, уложил на его груди его неостывшие, еще
послушные руки и почему-то на цыпочках направился к двери. Сделав несколько
шагов, он вернулся к койке, снял со стенки, сложил вчетверо, засунул себе
за пазуху портрет Маркса и вышел в коридор.
У самых дверей стояла с заплаканными глазами Нюрка. Из номера напротив
выглядывал с мандолиной в рукегосподин Колесов, взлохмаченный, с голой
грудью, густо покрытой светло-рыжей шерстью, выглядывавшей из
темно-вишневого халата с кистями, тяжелыми, как у полкового знамени.
- Умер? - всплеснула Нюрка: руками, увидев Антошина.
Он молча кивнул головой. Нюрка перекрестилась.
Немного поразмыслив, шулер переложил мандолину из правой руки в левую
и тоже перекрестился.
Страшась Шуркиных расспросов, Антошин, минуя подвал, прошел прямо на
улицу.
На Страстной уже шипели чуть зеленоватые огни фонарей. На базаре перед
монастырем запоздалые мужики торопливо запрягали лошадей с торбами на шеях
в заваленные соломой розвальни.
Далеко-далеко, за Тверской заставой, догорал неяркий зимний закат в
черной и толстой раме Триумфальных ворот. Где-то, по-видимому у самого
поворота со Страстной на Малую Дмитровку, сварливо гудел паровичок, обдавая
тучами сажи пассажиров всех четырех своих вагончиков. Москва жила обычной
вечерней жизнью. Тротуары кишели прохожими разного чина и звания. Трюхали
Ваньки, гремели бубенцами тройки, пары с отлетом. С гиком, обдавая прохожих
комьями грязного снега, проносились лихачи. Гудели колокола Страстного
монастыря, Дмитрия Солунского, на Богословском, на обеих Дмитровках, на
Никитских.
И никто-никто не знал, кроме Антошина, что совсем рядом, на Большой
Бронной, в меблированных комнатах вдовы старшего унтер-офицера Щегловой Зои
Федоровны, только что навсегда закрыл свои орлиные очи один из тех людей,
кому всегда будет благодарна будущая великая, свободная и могучая Росеия.
Уже поднимались по скрипучим ступенькам в Зойкины меблирашки
полицейские чины, чтобы удостовериться, что государственный преступник
Розанов Сергей Авраамиевич, из духовного звания, имевший от роду двадцать
шесть лет и два месяца, действительно умер, и составить на сей предмет
надлежащие документы за надлежащими подписями и печатями. А он лежал под
убогим одеялом на убогой деревянной кровати, со спокойным, гордым и
счастливым лицом человека, который точно знал, что не напрасно прожил свою
короткую жизнь...
Автор этих строк желал бы себе такой же счастливой смерти.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
I
Умер Конопатый в среду. Хоронили его в пятницу, в десятом часу утра,
на Ваганьковском. У распахнутых ворот топтались в талом снегу первые, самые
жадные и нетерпеливые нищие, с наметанным глазом профессионалов. Они
пропустили Антошина и Фадейкина, не затрудняя себя тщетными просьбами. Но к
Дусе они воззвали свежими, сытыми и жалостливыми голосами, и им воздалось
двумя Дусиными копейками.
В церкви было сумеречно, холодно и безлюдно. Пахло ладаному воском;
горелым свечным фитилем, еще чем-то тревожным; незнакомым,
неприятно-сладковатым, о чем не хотелось спрашивать, даже думать.
Антошин пришел первым. Сыпал крупный, слипшийся мокрый снег. Между
могильными крестами посвистывал налетавший порывами ветерок, обещая ко
второй половине - дня перемену погоды, чистое нёбо и мороз.
По ту сторону паперти Антошин вскорости заметил Фадейкина. Илья с
наслаждением разыгрывал из себя человека, не знакомого с Антошиным. Такие
люди входили в революционное подполье весело, легко и ладно, как штык в
ножны. Он только чуть заметно подмигнул Антошину (дескать, все, дружище,
будет, как уговорено!) и пошел бродить по ближайшей дорожке, по складам
осиливая надписи на памятниках. Потом появилась Дуся робкая, нерешительная,
каждую минуту готовая отступить, уйти. - А ну, барышня, дорогу! - весело
крикнул ей кто-то сзади.Она шарахнулась в сторону, прямо в лужу, и мимо нее
прочавкала копытами по снежней жиже каурая лошаденка,запряженная в
розвальни. В розвальнях на тонкой подстилке из несвежей соломы серел грубо
сколоченньгй дощатый гроб. Лошаденка останавилвйь у входа в церковь. С
розвальней, сердито посапывай, слез и ушел за церковь хилый пожилой
мужчина,отвратительно вонявший креозотом. Возница остался при покойнике,
скрутил озябшими пальцами козью ножку почтенной толщины, закурил.
Вскоре возникли два человека, сняли с розвальней гроб, внесли в
церковь, поставили в правом боковом приделе, ловкими, хорошо отработанными
движениями сняли крышку, державшуюся начерно, на двух не до конца
заколоченных гвоздиках. Какое-то время они еще постояли, посмотрели на
нерешительно приблизившихся к гробу парней и девушку в шляпке с
болтающимися вишенками, не дадут ли на чай. Не дождались чаевых, ушли, не
плюнув только потому, что в церкви плеваться грех - заругают.
II
Наши друзья приближались к гробу, не уверенные, что это именно тот,
ради которого они сюда пришли. Но за светилась желтая восковая свеча в
головах покойника, и Антошин увидел освещенное сзади и сверху ,очень худое,
всё из острых углов дорогое лицо. На Конопатом был ветхий наставший ему
непомерно широким черный пиджачок, застегнутый по моде на самую верхнюю,
чуть ли не под самыми ключицами, пуговицу, белая, стираная-перестираная и
пожелтевшая от времени сорочка, высокий стоячий воротничок с загнутыми
краями, черный галстук, бабочкой.
Сквозняк тормошил медово-желтое пламя свечи, на синевато-желтом, с еле
видными пятнышками оспинок, лице Конопатого вяло играли тени, и временами
Антошину чудилось, что вот-вот Конопатый разожмет свои сине-бурые губы и
совсем как третьего дня чуть слышно прошепчет: "Пой, Юра!.. Ты, Юра, пой".
Фадейкин был потрясен исхудалым лицом Конопатого. Он вглядывался в
него напряженно, виновато, как бы стараясь запомнить надолго, и
исключительно в интересах покойного крестился старательно и часто. Ему было
и жалко Конопатого, и любопытно, знают ли эти долгогривые, какого они
человека отпевают.
А Дуся стояла несколько поодаль: она боялась покойников. Она видела,
как тяжело переживает Антошин смерть Конопатого, старалась вызвать в себе
такое же чувство, и у нее никак не получалось. Но больше всего ей хотелось,
чтобы все это поскорее кончилось. Ей было не по себе, что она участвует в
таких нищенских похоронах. Она сгорела бы от стыда, если бы ее вдруг сейчас
застал здесь кто-нибудь из ее, а тем более мадам Бычковой знакомых!..
Иногда она, ловила на себе быстрый взгляд Антошина и тогда, чтобы
доставить ему удовольствие, делала печальное лицо, осеняла себя крестным
знамением и шепотом упрашивала господа бога отнестись, если это, конечно,
ему будет угодно, прснисходительней к преставившемуся грешному и
непокорному рабу его Сергию, а ей, рабе божией Евдокии, простить участие в
этих похоронах. И рабу божию Георгию - тоже, ибо он не ведает, что творит.
Антошин, впрочем, и не обманывал себя насчет истинных переживаний
Дуси, но считал, что все идет правильно. Важно, чтобы она запомнила это
утро, а дальше это уже его, Антошина, дело дать, ее мыслям и чувствам
надлежащее, направление...
Отпевали Конопатого торопливо, невнимательно, через пень-колоду.
Поп был молодой, долговязый, раздражительный, с темно-русой
бороденкой, похожей на дамскую подмышку. Голос у него был низкий,
обкатанный, монотонный, как урчание в животе. Кругленький пожилой дьячок
подпевал ему снисходительным и уклончивым тенорком, как бы подчеркивая, что
лично он и не прочь был бы пожалуй, и не торопиться, да вот попадется же
подневольному дьячку этакий поп - и все благолепие службы кувырком.
А попа, и без того сердитого, раздражал Антошин: за всю панихиду,
мерзавец, ни разу не церекрестился!.. Свечечки даже копеечной не купил!..
Тот, другбй парень и барышня в шляпке с вишенками, те и крестятся, и на
свечки разорились, а этот стоит истукан истуканом, руки держит по швам, как
солдат на параде, и знай пялит глаза на покойника!.. Попа Антошин ужас как
злил.
III
Странное дело: многое из подробностей этого примечательного утра
начисто выпало из памяти Антошина. Может быть, потому, что был весь во
власти замысла, к выполнению которого он вот-вот должен был приступить, но
все еще не решил окончательно, как к нему лучше подступиться. Поэтому он и
не помнит, когда и чьим попечением вдруг забелел на восковом лбу Конопатого
бумажный, похожий на солдатский подворотничок, неширокий венчик с молитвой,
жирно напечатанной убористой и неразборчивой церковнославянской вязью. Не
помнит, одновременно ли с этим венчиком, раньше или позже его и кто именно
засунул в самый краешек сложенных на груди Конопатого окостеневших рук
другой бумажный листок, покороче и пошире венчика. И эта бумажка тоже была
с молитвой. Это был как бы второй, дополнительный письменный пропуск в
царство небесное на случай, если старый православный бог не все разобрал в
небрежной скороговорке панихиды.
Вдруг оказалось, что у гроба прибавилось провожающих. Одного из них
Антошин узнал. Это был Синельников, студент, с которым они первого января,
сидя на скамейке напротив памятника Пушкину, обсуждали убогие газетные
прелести "Ведомостей Московской "городской полиции". Под руку с
Синельниковым стояла беленькая барышня с суровым и, милым лицом. Немножко
отступясь, незамысловатый и громоздкий, как сарай, высился пышущий
здоровьем, богатырского сложения и завидно краснощекий молодой человек с
крошечным пенсне на могучем курносом носу. Антошин догадался, что это,
верно, та самая барышня и тот самый доктор, которые навестили Конопатого в
день его смерти, Шурка рассказала ему о них на следующее утро со всей
обстоятельностью умной и наблюдательной девчонки. Из-за курносого доктора,
явно не одобряя обряда, при котором он вынужден был присутствовать,
сумрачно выглядывал молодой, не старше Антошина, рабочий. Он был тщательно,
почти щегольски одет, как старались одеваться в те годы сознательные
молодые рабочие. У него была заметно старившая его чеховская бородка. В
руках, сложенных на животе, он держал черную, с широкими полями
"гарибальдийскую" шляпу.
Неизвестно, чем закончилось бы для Антошина это утро, если бы
Синельников был новичком в подпольной работе. Скорее всего, чудовищным
скандалом. Подошел бы Синельников сразу к гробу, узнал бы Антошина, снова
заподозрил бы в нем агента охранки и нашел бы способ, как публично, может
быть тут же, в церкви, а быть может, позже, у открытой могилы Конопатого,
осрамить его и перед своими друзьями, и перед Фадейкиным с Дусей. И тогда
всем революционным замыслам Антошина пришел бы конец.
К счастью, Синельников уже имел кое-какой опыт конспиративной работы.
Он не стал сразу подходить к гробу. Он устроился поначалу в укромном
уголке, у самой,стены, и, никем не замеченный, спокойно разведал
обстановку.
В то время у гроба, не считая попа и дьячка, находились еще три
человека - девушка и два парня. Одного из них Синельников знал: тот самый
парень с Тверского бульвара, Странный какой-то. Чем-то привлекательный,
неглупый, хорошо, грамотный, но будто переодетый. Во всяком случае, не
приезжий мужичок, хотя одежда у него и подчеркнуто крестьянская. Студент?..
Не похоже. Руки не студента, а работника физического труда, Рабочий?
Попадаются, конечно, сейчас среди них достаточно интеллигентные. Но почему
он в таком случае утверждал, что он деревенский? И почему он читает не
какую-нибудь другую газету (раз уже читает), а густопсово реакционные
"Полицейские ведомости"?.. Странный парень, ни на кого не похожий!..
Подпольщикам лучше с такими не водиться. Подальше будешь от греха.,.
Таковы были первые мысли Синельникова. Но излишней торопливостью
Синельников не отличался, решения принимал не по наитию, а всесторонне
обдумав: отказываться от проводов умершего революционера было жалко. Да и
снова потерять из виду этого подозрительно необычного и всё же чем-то очень
ему симпатичного парня ужасно не хотелось.
Он решил маленечко повременить с отходом, присмотреться к Антошину, а
уж потом действовать, и вскоростисовершил открытие, которое делало честь
его наблюдательности: этот подозрительный парень в латаном тулупчикени разу
не перекрестился! Обстоятельство, выводившее из себя попа, отпевавшего
покойного Розанова, окончательнорассеяло все опасения Георгия Синельникова
и привело его в наилучшее настроение, допустимое на похоронах дорогого
человека. Ни разу не перекреститься! У гроба покойника! В кладбищенской
церкви! Во время панихидыи на виду у попа! Этого не позволил бы себе ни
один шпик, ни один филер Российской империи!
Теперь Синельников был спокоен: Антошина нечего было опасаться. Можно
было давать сигнал остальным, чтобы заходили в церковь.
Но Антошин, конечно, не знал, как его тёзка-студент относится к его
присутствию, и он изрядно поволновался по этому случаю, пока не кончилась
панихида.
Панихида кончилась. Поп с шумом перевёл дыхание, извлек из кармана
фуляровый носовой платок с монограммой в уголочке, высморкался. Дьячок
сморкаться не стал, шмыгнул носом и застыл, словно автомат, из которого
выдернули штепсель. Возникли два человека в сапогах, круто измазанных
глиной, гулко и сноровисто заколотили гроб, каждый гвоздь двумя ударами,
подняли гроб, вынесли на воздух.
- Легкий какой! - сказал тот, который шел впереди, и было не совсем
понятно, одобряет ли он за это покойника или порицает.
- Были б доски не такие сырые, он бы еще легше был, - сказал тот,
который шёл сзади. - Разве это доски!..Одна вода, а не доски...
Поп раздражённо на них обернулся, и они замолкли им-то что? Их дело
десятое. Прикажут нести - неси, прикажут молчать - молчи...
У самых дверей, на паперти, к ним подошли доктор, парень с чеховской
бородкой, Синельников и только что , подоспевший, переодетый в штатское
гимназист Воронич, тоже запомнившийся Антошину по новогодней встрече на
Тверском бульваре. Они подошли, доктор вполголоса сказал: "Дозвольте,
братцы, мы уж сами!" - и на ходу переняли на свои плечи гроб.
Тогда Антошин вопросительно глянул на Фадейкина, Фадейкин смущенно
усмехнулся, (право же, удивительно, как это Егор сразу разгадал его
мысли!), и они тоже подставили плечи под острые ребра гроба. Фадейкин
слева, Антошин справа. А беленькая барышня, не говоря ни слова, взяла под
руку Дусю...
Поп шел сердито: кадило держал в руке, как авоську, жалел свои новые
шевровые сапоги в низеньких и тоженовых калошах, ступал" осторожно,
расчетливо, по-бабьи подхватывая полы рясы, перемахивал через лужи на своих
журавлиных ногах. Дьячок был в глубоких стариковских калошах, скакать через
лужи ему было не с руки даи не к чему. С удовольствием, как мальчишка в
полую воду, шагал он прямо по лужам, привычно подпевая попу, нодумая в это
время о чем-то своем, приятном и веселом.
Остальные шли молча. Воронич, который вместе с Синельниковым шел в
ногах гроба, вдруг признал шедшего впереди него Антошина, свободной рукой
ткнул Синельникова в спину, кивнул на Антошина. Синельников мотнул головой,
дал понять, что все в порядке, беспокоиться нечего, и снова слышалось
только мерное чавканье ног сперва по раскисшей глине расхожих дорожек,
потом по подтаявшему снежному покрову малопосещаемых тропок.
Посвистывал ветерок в крестах и голых ветках, насвистывал что-то в
такт своей работе какой-то могильщик, уже невидимый в почти готовой могиле;
заливисто свистел в костяной свисток с горошинкой молодец из ближнего
трактира: срочно требовался городовой, чтобы привести к единому знаменателю
упившегося казенным вином верноподданного Императора всероссийского.
Неподалеку, под откосом, сразу за кладбищенским забором, таким же серым и
дощатым, как и гроб Конопатого, могуче, по-разбойничьи свистели, с громом и
тарахтением проносясь под, Ваганьковским мостом, поезда Московско-Брестской
железной дороги. Над ними по мосту, звучно буксуя на мокром и измочаленном
деревянном настиле, тянулись на Пресненскуюзаставу, на мануфактуру господ
Прохоровых, обозы с хлопком, красками, дровами, сеном и всяким фабричным
прикладом. Свистали извозчичьи кнуты над притомившимися битюгами.
Из-за чащи голых и мокрых деревьев, из кладбищенской церкви вдогонку и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг