в забытьи.
Врач профессионально поднял ей веки, опустил, вздохнул, изобразив сдержанную
скорбь. Он ведь не догадывался, кем она мне приходятся. Вдруг - жена или сестра.
- Да-с, ну что же... Мой приход на полчаса раньше ничего бы не изменил.
Вскрытие покажет, но... - он развел руками. - А что у вас?
Моя рана его, очевидно обрадовала. Здесь он мог проявить свои способности, не
неся никакой последующей ответственности.
Хотя и выглядела она откровенно погано. На мой непросвещенный, но
заинтересованный взгляд. Ржавый перекрученный осколок металла разворотил икру
так, что поразительным казалось, как нога вообще уцелела.
- Заживет. Недели через две непременно заживет, - приговаривал он, закончив
ковыряться в ране, без всякой анестезии надергав оттуда массу всякой дряни,
включая обрывки металла, чешуйки ржавчины, лоскуты от брюк и кожаных краг. При
экзекуции я громко шипел сквозь зубы, а иногда даже и вскрикивал.
- Может вам морфия уколоть? - поинтересовался врач, на что я замычал,
отрицательно мотая головой, дотянулся до фляжки и допил коньяк до конца, пусть и
было там не более ста граммов.
- Ну, вы молодец. Фронтовик, наверное? - сказал он, густо засыпая поле своей
варварской деятельности отвратительно воняющим порошком йодоформа. - Полежать
придется, само собой, перевязки через день, усиленно питание... Коньяк не
возбраняется, в меру потребности. Если желаете, могу продолжить вас пользовать.
Вы далеко проживаете?
- Далековато. Так что уж простите великодушно...
- Ничего, ничего, случай не сложный. Любой фельдшер справится... - То, что нам
не придется больше встречаться, врача обрадовало еще больше. - Тогда я пойду, с
вашего позволения, - он посмотрел на часы. - Четвертый час уже, а у меня с утра
визиты... - и кашлянул смущенно.
Я понял. Вытащил из кармана на ощупь несколько бумажек. Белые советские
червонцы. За вызов на дом и перевязку многовато, конечно, хватило бы и десятой
части этой суммы, здешний трудящийся на такие деньги полгода проживет, да мне-то
чего скупиться? Я их не зарабатывал.
Однако доктор, видимо, считал, что пациент сам знает, во что ценит свое
здоровье. Взял, не чинясь, аккуратно уложил в бумажник, вежливо раскланялся.
Хозяин проводил его до калитки, возвратился, сел напротив.
- Ну и что мы с вами будем делать? - поинтересовался он, выразительно
посмотрев на мой раскрытый портсигар.
Прикурив, и похвалив, как здесь водится, мою папиросу, он взял небрежно
брошенный мной на скамейку автомат, повертел в руках рассматривая.
- Понапридумывали... Бьет хоть хорошо?
- Получше "маузера", похуже винтовки. Тридцать патронов, на сто метров попасть
в человека можно...
- Вот-вот. Легко это у вас.
- Да как будто у вас труднее получалось...
- Тоже правильно. Я-то в настоящих войнах не участвовал, на турецкую не успел,
на японскую опоздал, так что в людей, слава Богу, стрелять не пришлось, а
учиться учился. Не только стрелять, а и палашом рубить, и пикой колоть...
- Знаете, я сейчас уйду, но не найдется ли у вас какой-то старой шинели,
например? Я поменяю ее на свою кожанку, она очень хорошая, я могу еще и деньгами
добавить... В шинели за рядового проще сойти, а с рядового какой спрос, глядишь,
и доберусь до дому.
- И далеко идти?
- На Столешников...
- Может и дойдете. Однако мне кажется, что положение на улицах с каждым часом
будет осложняться. Поверьте моему опыту. Пять лет гражданских войн - это
кое-что. Куда там Великой французской революции...
Старик, как принято в этом возрасте, вдруг замолчал, посидел, пыхая
папироской, посмотрел на меня со странной смесью удивления и сочувствия.
- Поищем, а что же. Поищем. Генеральская шинель с красными отворотами,
наверное, не подойдет, а другая... Где- то была старая, наверное, молью
траченная, так вам это неважно... Главное рост у нас с вами почти одинаковый,
слишком нелепо выглядеть не будет.
Он ушел, на какое-то время оставив меня наедине с телом Ванды. Я не мог
спокойно смотреть на ее профиль, отчетливо просвечивающий сквозь тонкую
простыню. Все время казалось, что она вдруг шевельнется и начнет вставать со
своего ложа. Слишком быстро все произошло, слишком недавно она была живой, не
желавшей умирать и вдруг сделавшей это. Просто так, без всякого усилия.
- Вот, возьмите. - Старик вошел, неся через руку отнюдь не шинель, а темное,
тоже старое пальто, пахнущее табаком, и какой-то нелепый котелок.
- Я тут подумал - шинель, зачем шинель? Вас любой просто так подстрелит. Ночь,
человек издали похожий на военного, пусть и мало похожий, - старик лукаво
улыбнулся. - Что ж и делать, как не стрельнуть, хотя бы от скуки? А в штатского,
да издали на юродивого смахивающего, зачем стрелять? Костылек еще возьмете...
Пока подойдут, пока спросят... Документы у вас какие-нибудь есть?
- Какие-нибудь есть, - ответил я, удивляясь мудрости статского советника. Как
е7го зовут, я так и не спросил. И он меня не спросил. Наверное - правильно. К
чему? Встретились, разошлись, а знание имени вроде бы к чему-то и обязывает.
- А вы ведь не русский, милостивый государь, так ведь? - он снова хитровато
прищурился.
- Отчего вдруг такая мысль?
- Да вы и не отвечайте, мне и вашего вопроса достаточно. Я ведь, думаете, по
какому ведомству действительный статский? По судебному, милейший, по судебному.
В юности мне казалось, что я похож на Андрея Болконского, а оказалось - на
Порфирия Петровича... Может, обидно немного, да что сделаешь? Не мы решаем, за
нас решают... Только вы меня не отвлекайте - ответьте, раз уж пришлось из каких
краев к нам залетели?
Не помню, что за писатель, причем этого, XX века, употребил термин,
великолепно подходящий к моему собеседнику: "Обоюдный старичок". Вот уж
именно...
- Не понимаю, чем я вас заинтриговал, только русский я, стопроцентно.
- Этим и заинтриговали. Говорите по-русски, да не по-нашему. Не знаю, где
языку учились, а за час нашего с вами знакомства столько неизвестных мне
оборотов употребили, столько раз ударения неправильно ставили, и, главное -
думаете не так. Очень быстро в уме переводите, не знаю, с какого языка на
русский, но "сапиенте сат". Это вы хоть поняли?
- Чего же не понять. В латынях наслышаны.
- Изумительно! - Мне показалось, что не будь здесь покойницы, старик
зааплодировал бы. - Что начитаны и наслышаны - сомнений нет, а вот какой стиль
когда употреблять - не постигли еще. Поэтому совет примите от опытного человека.
В образованном обществе вращаться можете почти невозбранно. А с простонародьем
будьте поосторожнее. Они на такие вещи куда как чутки. Те же солдаты, которые с
командирами из немцев общались, - особенно. Да кто ж вы все-таки есть? Попробую
угадать. По облику - северный европеец. Для немца легки и раскованны. Для
англичанина - простоваты и остроумны. На француза совсем не похожи, я сними жил,
знаю. Швед, что ли, с примесью русской крови?
За интересным разговором я почти забыл не только о недавней смерти почти
близкой мне женщины, но и об одуряющей боли в раненой ноге. Коньяк, наверное,
помог, да и нервное возбуждение подстегивало.
- Знаете, господин генерал, все равно не угадаете, а тому, что скажу, не
поверите. Нет в вашем мире адекватно соответственной мне нации, посему
предпочитаю называть себя евреем шестнадцатого колена Израилева...
Старик слегка опешил. Словно бы принял мои слова всерьез.
- Шестнадцатого? Гм... Двенадцать знаю, тринадцатое вроде бы как потерялось,
а?..
- Потому что есть такой офицерский тост, не вашего, впрочем, времени.
"Повторим, сказал почтмейстер, наливая по шашнадцатой..." Отсюда, наверное, и
пошло...
Сам тост, признаюсь, я позаимствовал у отца Григория, происхождение же его
явно теряется в дали времен. Возможно, и мой собеседник мог его слышать.
- Ага. Так, значит, - кивнул генерал, делая вид, что понимает. Или и в правду
понимая намного больше, чем я предполагал. Они ведь в свои первобытные времена
тоже далеко не дураками были в рассуждении общей сложности жизни.
- Тогда я вот что вам скажу. Дай вам Бог здоровья, конечно, но и покойницу не
грех помянуть...
Он вытащил откуда-то из-под топчана темного стекла бутылку.
- Так-то мне здоровье не позволяет и дочь препятствует, а уж тут не по
христиански будет...
Я с ним выпил. Какого-то непереносимо скверного, вонючего, обжигающе крепкого
пойла. Китайский самогон "Маотай" из проса как бы даже и не изысканней на вкус.
Но все в конце концов кончается, и эта импровизированная тризна не могла более
длиться, чтобы не стать очередным фарсом.
Мне ведь еще идти и идти, как бы это ни казалось ненужным.
Я уже встал, собираясь откланяться, но старик меня остановил.
- А вот это? - он показал на тело Ванды. Наверняка с моей головой что-то
случилось. Я будто бы забыл о ней. Смотрел и не видел. Словно думал, что умерла
и все, а остальное меня не касается.
- Вы уж знаете, господин-товарищ, с чем пришли, с тем и уйти извольте. Не
ставьте меня в трудное положение.
Слова его, по контрасту с нашим душевным разговором, прозвучали почти
бестактно.
А мне что с ней делать? Вопрос, конечно, глупый, и не этому гостеприимному
старику его задавать. Он и так сделал для нас куда больше, чем можно было
ожидать.
- А может быть, вы позволите ее здесь до утра оставить? Я найду машину и
заберу... А сейчас куда же? Денег вот в залог оставлю...
Не понял, чего было больше в голосе и выражения лица хозяина - возмущения или
презрения.
- Послушайте, любезнейший, кажется, вы переходите все мыслимые рамки. Сожалею,
если дал повод. Пусть живым я не сумел от чего-то отказать, но устраивать из
моего дома мертвецкую!
Нет, как здорово он выразился: "живым"! Словно не только Ванда, но и я уже не
слишком живой. Вдруг?
И мне опять вспомнился Артур, который видел меня в "серой зоне". А сейчас я в
какой?
- Не будем говорить о худшем, - словно бы прочел мои мысли старый судейский
волк, - но вообразите, что в следующем квартале вас тоже подстрелят. И что мне
прикажете делать? в саду вашу даму закапывать или в милицейский участок с
заявлением бежать? Нет, уж, будьте так любезны...
И снова сменил гнев на милость.
- Если вам действительно сейчас некуда ее девать, послушайте совета. Вынесите
на улицу, положите там, под кустиком где-то. Только уж попрошу, от моей калитки
подальше. Утром успеете забрать - хорошо. Нет - и без вас подберут и похоронят.
В общей могиле, конечно, но уж это... Реалии гражданской войны. Не нами
начато... А меня избавьте. Я так и сделал для вас больше, чем можно требовать от
порядочного человека. Не смею вас задерживать. Разве что на посошок...
- Благодарю, ваше превосходительство. Здоровье более не позволяет. Но...
А в принципе старик ведь прав. И в практическом смысле, и в том, что я
действительно перешел некие нравственные пределы.
Я поднес стакан к губам. От запаха меня чуть не вывернуло наизнанку, однако я
сдержался, пригубил, с омерзением наблюдая, как генерал выцедил свою порцию до
дна.
- Ну хорошо, господин генерал. Спасибо за все, что вы для нас сделали. Я не
хочу думать, что у вас останутся ко мне претензии.
Я взял куртку Людмилы, обшарил карманы, чтобы не оставить там чего-нибудь
нужного. В левом кармане - "браунинг", запасная обойма, облепленная табаком от
раздавленной пачки папирос.
А зато во внутреннем кармане - перетянутая резинкой солидная пачка не
чего-нибудь, а как раз фунтов стерлингов. Не о них ли она говорила, помина о
своем богатстве?
Без всяких эмоций я протянул их генералу.
- Возьмите. В память о нашей встрече. И о рабе Божьей Ванде. Она католичка, но
Богу, думаю, это безразлично. Поставьте свечку за упокой ее души. Или там
молебен, не знаю, как оно принято... - я махнул рукой. - Понимаю, что давать
деньги благородному человеку оскорбительно, но в нынешние времена какой может
быть этикет? Возьмите, жить-то как-нибудь надо...
Что самое интересное - он взял. А я почему-то думал, что откажется из глупой
гордости.
Взял, как получил карточный долг, не пересчитывая сунул в карман халата.
- Ну, Бог в помощь. Не скажу, что наша встреча была слишком приятна, но все
же... Желаю дойти туда, куда идете... И автоматик свой не забудьте. Пригодится.
Только под пальто от греха спрячьте...
Мудрый старик. Держа Ванду, обернутую простыней, на руках, я вышел в переулок,
постоял, не зная, что делать дальше. Странно все это, в такой ситуации я еще не
оказывался никогда. Не знаю, для чего, почему, но я вернулся назад, к
перекрестку, где все началось и кончилось. Бой давно утих. Настолько, что тишина
была даже неестественна. Я положил Ванду рядом с исковерканным корпусом
автомобиля. Постоял, склонив голову. Вроде так принято. Но скорби я не
испытывал, к стыду моему, даже наоборот. Облегчение. Теперь я ничего не боялся и
отвечал только за себя. Как тогда, в Сан-Франциско. А это гораздо проще.
Постоял, потом захромал обратно.
Только вот сейчас я почувствовал, насколько плохо лично мне. Нога опухла,
будто бревно, хотя рана была благополучно очищена, продезинфицирована, и кость
не задета, от колена дергало вверх до пояса, и наступать было почти невозможно.
И куда идти? Район, в котором я оказался, представлял себе весьма
приблизительно. С тем, как эти места выглядели в нашем мире, эти улицы и
переулки не имели ничего общего, аза истекшую неделю я выучить наизусть карту
Москвы, конечно, не успел. Безошибочно я мог выйти к цели одним из двух
кратчайших маршрутов: через Бульварное кольцо до Большой Дмитровки или же по
Поварской до Моховой, а там на Тверскую или ту же Большую Дмитровкиу, только
снизу. Даже с моей покалеченной ногой я бы добрался за час, беда только в том,
что как раз на этих магистралях появляться никак нельзя.
Именно там уже начинался или вот-вот начнется давно задуманный и тщательно
подготовленный моими друзьями, теперь в этом сомнений не было, процесс
ликвидации мятежа. И все с этим связанное - планомерное выдвижение войск,
блокирование перекрестков, прицельная и беспорядочная стрельба во все, что
движется, бессудные расстрелы подозрительных, и так далее и тому подобное.
Сутки-двое благоразумным обывателям лучше сидеть за закрытыми ставнями и
крепко запертыми воротами. Во избежание...
Глава 22
Я решил, что пробираться к цели следует самыми глухими непроезжими переулками.
Но при том возрастала опасность заблудиться, они здесь идут под совершенно
непонятными углами и вполне способны вывести как раз туда, где появляться не
следует.
Меня вдруг охватила острая тоска. Не от страха за свою жизнь, а от
бессмысленности происходящего. Даже на улицах Сан-Франциско, преследуемый
умелыми убийцами, я подобного чувства не испытывал.
Чужой город, чужой мир, чужое время. И для чего-то я тут нахожусь.
Стоило радоваться избавлению от смертельных опасностей дома, чтобы попасться в
ловушку здесь.
Был бы я местным, я бы так не нервничал. Даже в разгар ожесточенных уличных
боев обыватели ухитряются как-то перемещаться по улицам, не слишком и рискуя.
Именно потому, что это их город и их время, они интуитивно знают, как себя вести
и как разговаривать с вооруженными людьми, хоть красными, хоть белыми. Я этого
не знаю, и каждый легко увидит во мне чужака. Как, например, сообразил этот
статский советник. Чужаков же проще всего убивать на месте, а не конвоировать
куда-то для выяснения.
И значит, у меня теперь один выход - при малейшей опасности стрелять первым,
как мне ни претит такая перспектива.
Размышляя подобным образом, я брел вперед, ориентируясь по памяти и отчетливо
представляя только одно - что двух опасных рубежей мне не миновать, но
преодолеть их все-таки можно, если сохранять постоянную бдительность и выдержку.
Московские переулки, они даже в благополучном и цивилизованном двадцать первом
веке представляли собой проблему. Старательно сохраненные и даже злонамеренно
реставрированные на потребу иностранным туристам в самом центре исторической
части города, где-нибудь на Чистых или Патриарших прудах, все эти Кривоколенные,
Армянские, Сверчковы и Петроверигские, являли собой узкие, едва ли не
трехметровой ширины, щели, по бокам которых стояли тщательно отреставрированные
дома в стиле чудовищно извращенного ампира.
Кое-кто называл этот стиль - "вампир".
Нормальный переулок такого типа по своей длине трижды меняет название, трижды
- направление и в конце концов становится поперек самого себя. Выхода в таком
случае нет. Переулок обращается в ленту Мебиуса. Даже днем без плана или без
совета случайно встреченного старожила выбраться в цивилизованные кварталы
города крайне проблематично.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг