- Ах ты, зверюга главная! - умилился летчик.
Глава 5 "НА СЛОМ!"
И грянул бон! А, Пушкин, "Полтава"
1
Белая голова Лысухи порозовела. Угасли ночные костры осадного табора. Люди
переговаривались сиплыми после сна голосами, почесывались, зевали во весь
рот. И вдруг ударил в Детинце соборный колокол Лебедь. Колокол гудел не
благостно, не молитвенно, а грозно, тревожно.
- Сполошно звонят!.. В набат Детинец ударил!.. - встревоженно заговорили в
осадном таборе.
Сотники полезли на телеги, пытаясь разглядеть, что делается в Детинце.
Ничего не увидели, но, чего-то опасаясь, начали скликать и строить свои
сотни. И вовремя они спохватились: по табору поскакали атаманские посылки
Истома Мирской и Мишанька Безмен, кричали тревогу, чтобы брали люди
оружие, богу молились, чистые рубахи надевали и к ратным трудам готовились.
Лебедь ударил в последний раз надрывно, отчаянно, словно вскрикнул в
страхе, и наступила тишина, долгая и томительная. И в душной этой тишине
медленно раскрылись окованные железом крепостные ворота, злобно зарычав
ржавыми петлями. Взлетели испуганно над крышами голубиные стаи, бешено
забрехали во дворах собаки.
Из ворот медленным, торжественным шагом выехали конные стрельцы: в первой
шеренге - с копьями, во второй - с саблями. Впереди, отдельно, ехали
посадник и стрелецкий голова. Конница спустилась с детинского холма и
остановилась на лугу, где вчера ребята играли в футбол. Сытые,
застоявшиеся лошади фыркали, играли крупами, нетерпеливо перебирали
ногами, звенели уздечками. Звякало оружие. От конных рядов несло на табор
крепкими запахами стойла и лошадиного пота.
- Опередили нас, - сказал недовольно капитан стоявшим рядом есаулам. -
Раньше нас выступили,
- Бой лютый будет, хлебна муха! - откликнулся Будимир. - В челе войска сам
посадник встал.
Ждан Густомысл сутуло сидел на тяжелом вороном коне, в черном бархатном
плаще, с чупруном-плюмажем из черных перьев на шлеме. Рядом с ним
знаменщик поднял черное знамя с вышитыми на нем ликами Христа и
богородицы. Грудастый вороной конь посадника переступал косматыми ногами,
встряхивал головой, чуть не до земли свешивая гриву.
Рядом с ним на гнедом коне гарцевал белолицый, румяный стрелецкий голова.
Он удало сдвинул набекрень атласную шапку и то и дело кокетливо оправлял
шелковый кушак поверх бархатного зеленого кафтана. Торжественный,
нарядный, он словно не в бой, а на свадьбу собрался.
- Ишь щеголь! - засмеялся недобрым смехом Будимир.
За Густомыслом и головой выстроились стрельцы.
- Ой, сколько их! Целая орда!
- Волчья стая! Загрызут они нас, спасены души! - опасливо переговаривались
посадские.
И робкие эти голоса перебил отважный голос:
- Ничо! Запустим зеленым кафтанам ежа за пазуху!
Табор приготовился к бою. На телегах залегли пищальники и
охотники-лучники. За телегами, чуть пошевеливая остриями поднятых копий,
встали сотни копейщиков - основная штурмовая сила. Бок о бок с копейщиками
стояли сотни, вооруженные саблями, боевыми молотами-чеканами, кистенями.
В нескольких шагах от передних рядов осадного табора одиноко стоял мичман
Птуха, в кителе с минер-ским значком, в нахимовской, с тупым козырьком
мичманке, лихо надвинутой на бровь. Был в нем и сейчас тот флотский шик,
по которому узнается настоящий моряк. Он застыл в стойке "смирно", будто
на палубе боевого корабля перед поднятием флага. Цыганские глаза его
сверкали. У ног его в окорёнке лежала бухточка тлеющего фитиля, а к лугу
уходили дощатые желобочки, засыпанные порохом. Они заменяли запальный шнур.
Капитан, протяжно окая, громко крикнул:
- Сотники и десятники, по местам! К бою готовьсь!
Будимир на левом крыле и Волкорез на правом повторили его команду.
Густомысл поднес к глазам бинокль и уставился на осадный табор, грозно
сопя. Остафий Сабур загадочно улыбался.
Посадник опустил бинокль и, ущемив носище в два пальца, высморкался так
оглушительно, что гул пошел окрест. Затем Густомысл выдернул из ножен
широкий, блеснувший на солнце меч. Стрельцы передней шеренги опустили
копья, во второй шеренге потянули из тугих ножен сабли. Слышен был
зловещий, тихий скрежет. И опять тишина, особенная, намертво
задохнувшаяся, опустилась на поле начинающегося боя. .
- С нами бог! - долетел голос Густомысла. Он крестообразно взмахнул над
головой мечом.
Стрельцы колыхнулись, пригнулись к лошадиным шеям и с места дали полную
волю озверевшим от шпорных уколов маленьким, злым косматым коням.
- Гойда!.. Гойда!.. - со звериным восторгом и сладострастием орали
стрельцы, крепко прижимая к бедрам хищно нацеленные острия копий.
Задние крутили над головами кривые сверкающие клинки.
В пыльном тумане, в блеске сабель и шлемов, в конском грохоте и храпе
неслась на табор конная атака.
Капитан почувствовал, как, словно в ознобе, натянулась на скулах кожа.
Пьянящее чувство опасности, азарт боя и холодная ярость леденили щеки и
сушили рот.
Атака неотвратимо летела на табор. Где-то в задних рядах табора в голос
завыли, запричитали, как по покойнику, женщины, побежали, втянув головы в
плечи, немногие трусы, захлопали, не дождавшись команды, пищальники, и по
приказу Волкореза лесомыки пустили в стрельцов залп стрел. Но большого
урона не нанесли. Стрелы не пробивали кольчуги.
- Стрели по коням! - закричал Волкорез. Он в ярости рвал бороду. Будимир,
стоявший за телегами с пешей ратью, тоже дрогнул лицом, но покрикивал
подбодряюще, громыхающим басом:
- Не трусь, спасены души! Бой отвагу любит!.. Конная лава приближалась.
- Мичман, почему медлите? - крикнул Птухе капитан.
Птуха молчал, не сводя пристального, прицеливающегося взгляда со скачущих
карьером конников.
- Не время еще, - наконец ответил он остерегающе. - Пусть поближе
подойдут, за ручку с ними поздороваемся, а тогда уж и за грудки возьмем...
Давай, давай! - подманивал он мчащихся стрельцов согнутыми пальцами. И
вдруг сказал решительно и строго: - Теперь пора!
Он сбил мичманку щелчком в козырек на затылок, поплевал в ладони и
крикнул, будто на баке в бою:
- Полундра! Ложись!
И поднес тлеющий фитиль к желобу с порохом. Тонкая струйка пламени со
свистом вырвалась из желоба. И побежал навстречу конной атаке лукавый
ярко-красный огонек, искрясь, выбрасывая острые язычки, и ничто уже не
смогло бы погасить его.
Порыв ветра, какого-то особенно плотного, сбил капитана на землю. Падая,
он услышал низкий, утробный грохот и увидел слепящее, желто-белое пламя, а
затем взмет черного султана дыма и земли. На гребне взрыва встал, словно
памятник на пьедестале, поднявшийся на дыбы вороной конь посадника,
который, навалясь на переднюю луку, все еще показывал мечом на врага.
Вдали неправдоподобно медленно поднялись сорванные с петель ворота
Детинца, на миг повисли в воздухе и с грохотом обрушились на землю,
рассыпавшись на бревна.
Капитан поднялся с земли. В ушах и в голове было пусто, все кружилось
перед глазами, и словно издалека долетел до него довольный голос мичмана:
- Амба! Называется - направленный взрыв!
На бывшем футбольном поле было разбросано что-то похожее на людские и
конские трупы. Несколько стрельцов, пеших, бежали к взорванным воротам
Детинца. Носились по полю, звеня пустыми стременами, обезумевшие кони.
Тогда полным голосом, ликуя, крикнул Будимир:
- На слом!..
Следом за криком есаула ударил в уши ватажный, разинский двухпалый свист.
Три века хранили его в памяти ново-китежские посады.
- На слом!.. На удар!.. - закричал табор в один голос и ринулся к
взорванным крепостным воротам.
Глава 6 ЗАЛПЫ
Тихо, тихо...
Мелко, мелко
Полночь брызнула свинцом -
Мы попали в перетряску,
Мы отсюда не уйдем.
М. Светлов, "В разведке"
1
Опаленные взрывом, местами обрушенные стены Детинца горели неохотно.
Сложенные из бревен, окаменевших за века, они только обугливались и
дымили. Но начинались пожары в самом Детинце. Земля была усыпана соломой и
тесом, сорванными с крыш. Бегали с плачем жены верховников; стрелецкие
женки гнали куда-то коров, овец, гусей. Метались собаки, осатаневшие от
криков, сумятицы и ярости.
В сорванные ворота валили толпой посадские, радостные, злые, веселые.
Взята наконец ненавистная твердыня верховников! Размахивая топором,
пробежал сидень Софроний. Апостольская его борода свирепо вздыбилась, а на
благостном лице божьего угодника - злость, остервенение и восторг. Он
кричал с шальной радостью:
- Соляной амбар ищи, хрешшоны! Соли-матушки тут горы целые!
Замурзанный мужичонка размахивал огромным, в локоть, ключом - таким быка
свалишь - и вопил, не смолкая:
- Вот он, всем ключам ключ! Царь-ключ! Все отомкнем, все найдем!..
Пробежала где-то вдали Дарёнка, раскосмаченная, свирепая, как медведица.
Черненькие круглые глазки ее пылали местью, круто выведенные щеки
пламенели огневым румянцем. Мичман бросился было к ней, но его отбросил
напор толпы. А из рядов бежавших людей выскочил вдруг, непонятно как сюда
затесавшийся, поп Савва. Он всех подряд осенял крестом и орал громче всех:
- Пали стены иерихонские! Лупцуй верховников и в хвост и в гриву!
На него налетел замурзанный посадский и замахнулся царь-ключом.
- Попался, сума переметная! Где жареным пахнет, туда и бежишь? Разражу
поганца!
- Федя!.. Друг!.. Милостивец!.. Полундра, спаси! - заголосил поп, бросаясь
к мичману.
Птуха влепил ему от всей души по шее, и поп запахал землю носом.
- Не порть морское слово, гад! На него набежали с двух сторон Псой Вышата
и Сысой Путята.
- Федор, друг душевный, давай с нами щи с убоиной хлебать и кашу из горшка
выламывать!
Псой и Сысой держали обернутые в полу зипуна горячие большие горшки.
- И не-разлей-вода тут! - захохотал мичман. - Кошмар! Щи и каша? Откуда?
- Знамо, из печки верховника! - Псой протянул моряку толстую деревянную
ложку-бутырку. - Я заодно и ложки захватил. Страсть крутая каша! Перекуси.
- Спасибо, друзья, кашей некогда заниматься. Проклятого факира Шаро-Вары
надо спешно поймать.
Птуха побежал к посадничьему двору.
Недобро затаившийся и словно ослепший, закрывший окна ставнями, он молчал,
хитрил, таил мрачные тайны. У высокого красного крыльца ревела толпа
посадских. Птуха увидел в толпе капитана, Косаговского и Истому. На нижней
ступени крыльца стояли в ряд несколько стрельцов из охраны хором старицы,
не участвовавших в конной атаке. А на крылечной площадке металась старица
Нимфодора. Исчезло ее тухлое, фальшивое благочестие: она кричала, визжала,
хрипела, как базарная торговка, задыхаясь от злости:
- Собачьи сыны!.. Воры!.. Богохульники!.. Рыло вам кабок сворочу! Кости
ваши на дыбе затрещат!.. Кровью вашей умоюсь!
- Тю! Ты жива еще, моя старушка? - удивился мичман.
А выбежавший вперед, чтобы все его видели, поп Савва погрозил старице
кулаком:
- Волкоеда горбатая! Мы тебя самою на дыбу вздернем!
Из толпы старице злобно кричали, но на крыльцо не решались подняться.
Злая, жестокая, ненавистная, а все же святая, непогрешимая.
- Мне просто смешно! - вспыхнул мичман и кинулся к крыльцу. - А ну, кто
храбрый, за мной!
Посадские дружно двинулись за ним и остановились. Стрельцы, ощерив зубы, с
лицами, бледными от страха и ярости, взмахнули саблями. Не чуя себе
пощады, они решили драться отчаянно.
Вдруг из толчеи выдралась Дарёнка, схватила тяжелую бочку, приподняла ее и
швырнула в защитников крыльца:
- Их, собак, вот как шибать надо!
Бочка с грохотом обрушилась на ноги стрельцов, и они свалились со
ступеней, взвыв от боли и выронив сабли из рук.
- Бона какими делами наши бабы заниматься начали, - сказали удивленно из
толпы.
А Дарёнка, увидев Птуху, начала кокетливо заправлять под повойник
выбившиеся волосы.
- Ой, чтой-то я, баба, не делом занимаюсь! Уйдут мои квашни. Быть сёдни
толчку без моих пирогов и калачей!
Мичману было не до Дарёнки. Он влетел на крыльцо, схватил старицу в
охапку, подтащил к двери и шлепком в зад перекинул ее через порог:
- Сыпьте, мадам, и чтоб мне тихо было! Он первый ворвался в хоромы, за ним
побежали Ратных, Косаговский и десятка два посадских. Остальные хлынули к
пороховому погребу.
В гулкой его глубине вдруг закричали многие голоса, а !1з дверей вылетел
главный сыщик Патрнкей Душан. Он прятался в дальних погребных подвалах и
теперь пробивался, размахивая длинным стрелецким копьем. Алекса
Кудрезапко, предводитель посадских, захвативших пороховой подвал, стиснул
зубы, вырвал из рук посадского топор и кинулся на подглядчика. Ловким,
сильным ударом он перерубил древко Патрикеева копья и всадил топор по обух
в спину Душана.
- Получай! Скольких ты предал, собака! Но больше всего шуму было около
соляных амбаров. Посадских, валивших в амбар, встречал Софроний:
- Тащите, спасены души, соль-матушку! Без соли и хлеб не естся, без соли и
стол кривой. Отводите душеньку, солите ее круче!
И посадчина отводила душу, хватала соль горстями, лизала, жевала и
кряхтела от наслаждения.
2
Капитан, Косаговский и Птуха медленно вышли из харом.
- Убежал в суматохе из Детинца, Не иначе - говорил встревоженно Ратных. -
И карту Прорвы унес, язви его!
В знакомой Косаговскому горнице на верхнем этаже хором они никого и ничего
не нашли. Валялась на полу японская лакированная шкатулка, раскрытая и
пустая.
К ним подошел Истома и сказал убито:
- В хоромах я тоже был, государыню Анфису искал. Не нашел. Сама ли
спряталась от буйства народного а может, старица и верховники ее...
Он не докончил, опустил голову. Косаговский нервно откинул прядь волос со
лба и отвернулся. Капитан обнял их обоих за плечи.
- Не будем голову вешать. Найдем Анфису. Не под землю же ее спрятали. - И
снова, охваченный тревожным беспокойством, заговорил взволнованно: -
Мешкать нам нельзя, товарищи! Весь город надо вверх тормашками
перевернуть, а найти Памфила-Быка. И тайгу надо обшарить. Где Будимир и
Волкорез, язви их! Как сквозь землю провалились! - сердито закончил он.
- Они в оружейной избе, - сказал Истома. - Стрелецкое оружие всякое на
подводы грузят. В посады повезут. А скоропалительное оружие, сколь ни
искали, не нашли.
- И эту тайну Памфил-Бык унес! Пришли ко мне немедленно есаулов, Истома. -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг