на юг.
Вперед Табацкий выслал Рыженкова, приказав взять с собой пять бойцов.
Помкомвзвода в число пяти выбрал Ангелюка, Халдеева и Пересветова. Ехали по
дну балки мелкой тряской рысью, быстрее не получалось из-за кустов, ям и
промоин с отвесными стенками, оставленными весенней снеговой талой водой:
кое-где оставались еще лужи и бочаги с водой, возможно, еще не протухшей на
жарком солнце и пригодной для питья. Но об остановке нечего было и думать -
впереди и справа била немецкая минометная батарея. Чахх, чахх! - звуки
выстрелов были мерными, с присасыванием, будто работали какие-то мирные
прессы или молоты, а не боевые орудия.
Рыженков еще на ходу спешился, перебросил повод Ангелюку, а за собой
поманил Пересветова:
- Полезли-ка наверх. Проползем по-над балкой, посмотрим, что и как.
Минометы, выпустив положенную дозу, стрельбу прекратили, Рыженков с
Пересветовым ползли по откосу вверх, удерживая направление по слуховой
памяти. Впереди послышалась немецкая речь. Рыженков, сняв фуражку, приподнял
голову над травой и тотчас ее опустил.
- Вшестером?! - ахнул Пересветов.
- Э, не журись, студент. Или грудь в крестах, или голова в кустах.
Подумай сам. Мы подскочили к ним под бок только потому, что за стрельбой им
нас не слышно было. Отстрелялись и теперь будут отдыхать, такая у них,
понимаешь, техника. По часам все. Взвод сейчас подойдет - они же его
услышат, развернут пулеметы, положат весь взвод, как пить дать, положат
ребят...
До Пересветова дошло - каков Рыженков, мог и так и эдак, а он выбрал
решение самое отчаянное. Студент глянул с почтением на старшего сержанта и
обомлел: на голове у него красовался древний боевой позолоченный шлем;
курчавилась черная густая бородка. Голос князя Игоря зазвучал в ушах
Пересветова:
- Говоришь, про меня в двадцатом веке пишут нехорошее? То с русскими на
половцев, то с половцами на русских, и, вообще, в жилах его течет половецкая
кровь. Все верно, да не так. Нет такого государя или князя на свете, чтобы
был чистокровный, как скаковой жеребец. Однако земля сильнее крови! Да, с
половцами я то воюю, то мирюсь, они соседи наши. С ними торгуем, через их
земли идут купцы к нам и от нас. Владимир Мономах девятнадцать раз с
половцами бился и девятнадцать раз чинил мир, и нам то завещал. Я сам своими
руками выдергивал половецкие стрелы из груди, я изрублен весь в сечах за
Русь...
Игорь говорил, а Пересветов силился вспомнить: были ли в средневековой
Европе короли и князья, что не отдавали своих дочерей в чужие земли, что
сами не женились на иностранках, что союзничали со своими ближними соседями
и не воевали с ними?
- Святослав Киевский, - гнул свое обиженный князь, - на брань выезжает со
своей челядью - каждый день разбивают ему красный шатер, заморские вина
льются рекой. Тьфу! А я сплю на попоне, укрываюсь звездами, под голову кладу
седло... Ем то же, что и воин, что и гридьба! Он с холма в сражениях рукой
водит, а я первый лезу в сечу, где копья гуще... за мной идут, мне верят
люди... Я каждую подпругу в полках проверяю сам... не я усобицы выдумал, все
страдаем от них!
Странноватый для современного уха напев Игоря затих, а затем Пересветов
услышал уже громкий шепот Рыженкова:
- Тю! Как провалился! Что такое: толкнул его, а у него глаза аж
закатились. Пошли скорей к нашим. Давай, давай!
Андриан Пересветов понял, что его забытье длилось не более нескольких
секунд. Рыженков накрыл голову фуражкой с синим околышком, и они скользнули
в густой траве назад. Сначала ползком, потом пригибаясь, а в зарослях на дне
балки - в рост.
- Шашки к бою, - прохрипел старший сержант, взлетел в седло, не касаясь
стремени, - за мной!
Немцы никак не ожидали атаки, да еще конной, с тыла: кто курил, кто
обтирал бумажными концами мины, готовя их к стрельбе. Два офицера уютно,
голова к голове, лежали под тентом из плащ-палатки и о чем-то беседовали.
Минометы стояли на позиции в круглых свежевырытых окопах, блестя на солнце
темно-зеленой эмалью. Дежурный пулемет был обращен дырчатым стволом на
север, и пулеметчик в летнем кителе с закатанными по локоть рукавами дремал,
уткнув голову в руки. Когда шестеро кавалеристов оказались в ста метрах от
батареи, он повернул голову, и крайнее удивление выразилось на его лице.
Остальные немцы застыли на своих местах, словно актеры в немой сцене.
Сто метров идущая карьером строевая кавалерийская лошадь проходит меньше
чем за шесть секунд. Через две секунды самый опасный на батарее немец -
пулеметчик очнулся, ухватил свою машину, перебрасывая ее навстречу
атакующим. Но Ангелюк уже прямо с седла пустил в ход своего "Дегтярева",
длинной очередью выпуская веер пуль. Весь диск, все сорок семь патронов
расстрелял Ангелюк не зря. Немец выпустил пулемет и ткнулся в землю носом.
Рыженков, опередив остальных на три корпуса на своем резвом ахалтекинце,
бросился к офицерам. Он хищно спружинился в седле, литые богатырские плечи
округлились, бледно и холодно заиграл златоустовский клинок в его руке,
поданной сильно вперед, за голову коня. Первый офицер упал без звука, как
глиняная пирамида на рубочной полосе. Пока Рыженков разворачивал
проскочившего коня, второй офицер успел вытащить из кобуры пистолет.
Раздался запоздалый крик, гортанный, испуганный:
- Козакен! Козакен!..
Пересветов направил свою кобылу к ближайшему немцу, взмахнул клинком,
нанес удар такой силы, которую в себе и не подозревал. Одобрительно блеснул
глазом в сторону студента, "человека тонкой кости", Халдеев. Сзади
послышался нарастающий дробный гул - по склону балки разворачивался взвод,
искорками вспыхивали на солнце клинки...
Пленные сгрудились, разглядывая победивших, перехитривших их в этом бою -
одни высокомерно-нагло, другие со страхом, третьи - с недоумением: эти
запыленные, безмерно уставшие худые безусые юнцы сумели застать их - опытных
воинов, покоривших Европу, - врасплох, вогнали в страх, вынудили бросить
оружие... Немцы судили о русских по карманной книжечке - инструкции
Гиммлера, в которой говорилось, что русским культура не нужна, а из знаний
потребны лишь три вещи: подписать свое имя, таблица умножения (только до 25)
и дорожные знаки, чтобы не бросаться под машины.
Бешеный всплеск, вливший в руку Андриана утроенную силу ненависти,
опустошил его, и теперь он смотрел на пленных спокойно, но твердо. Пролитая
кровь не тревожила Пересветова, слишком четко рисовалось в его памяти
увиденное и пережитое - и нахально летающие едва не по голосам крестатые
самолеты, и безвестно поглощенный войной отец, и вишневый хуторок в степи, и
страшные своей неподвижностью тела там, перед траншеями.
"Видел бы меня в седле Пасынков, бывший конармеец, - накатилась гордость,
- он-то знает толк в рубке!
И Андриан, явно подражая Рыженкову, круговыми движениями освободил правую
кисть от кожаного темляка.
Жара бы ничего, но драло горло от сухой пыли, давили плечи ремни; Андриан
утешался мыслью - им-то, кто шел здесь восемь веков назад, приходилось
совсем тяжко в полупудовых железных кольчугах, с тяжелыми копьями и
громоздкими щитами. Он поглядывал то на очередной курган, то жадно
всматривался в горячее марево на горизонте, надеясь что-то разглядеть, а
потом прикрывал веками побаливающие глаза и гнал, пытался гнать от себя
тоскливое предчувствие. Эскадрон углублялся в степь...
Белоголовый орел-могильник, чей профиль как бы венчал высокий курган, при
приближении людей нехотя взмахнул крыльями, тяжело взлетел и пошел кругами
ввинчиваться в бездонную синеву.
Солнце уже повисло над головой, а уставшие конники все качались в седлах,
прижимаясь к обочине, где свечами стояли тополя и была узкая полоска тени -
слабое, но единственное укрытие от жары и от воздушной опасности. Дорога,
помеченная цепочкой древних курганов, вела на юг, к Азовскому морю. За час
до этого комэск собрал поредевшие взводы и держал речь, как всегда,
отрывистую, но предельно прямую и краткую. Смысл ее был всем понятен:
эскадрон много часов в деле; без воды и пищи война не война, однако есть
приказ идти вперед, и он будет выполнен. Так как все без меры устали,
предлагается в усиленную головную походную заставу пойти только добровольно.
Застава захватит выгодный в тактическом отношении рубеж и удержит его. А уж
на этом рубеже будет и вода, и кухня туда подойдет, конечно, вместе с
основными силами.
И вот второй час качаются в седлах всадники в синих шароварах, курится
пыль и ползет под копыта древняя дорога, хлопают по шароварам златоустовские
некаленые, торопливой военной работы клиночки, булькает вода в трофейной
фляге напившегося вдоволь Отнякина - успел спроворить, бестия, - и пока
лошади бредут усталым неторопким шагом, он доброволец, он герой, ему не грех
порезвиться на счет смурного Андриана.
- Скажи, студент, как одно из двух будет правильно: статосрат или
сратостат? Ага, не знаешь! - И кошки на душе у самого Отнякина будто меньше
скребут, а то вызвался идти на неизвестность, а все же трухает. - Многого не
знаешь... Вот в нашем селе Великий Сызган, знаешь, какая главная улица? -
продолжал ерничать Отнякин, - тоже не знаешь!..
А в больной, контуженной голове истомленного Пересветова
- то грозный гул, как будто море бьет берег, то вообще полная путаница и
неразбериха; и перед глазами его время от времени вспыхивали и плыли цветные
лампочки.
Он с натугой повернулся к Отнякину, увидел длинные белесые лохмы и
услышал странные слова:
- Слышь, студент, что такое торный путь, знаешь? Пересветов оторопело
молчал.
- Не знаешь, - удовлетворенно сказал Отнякин... - через реку Тор путь
известный, еще прадеды так и называли - торный путь в Тмуторокань,
проторенный. Да что ты меня Отнякин все кличешь - Чурило я. А еще ты не
знаешь одного... я ухожу, чтобы на белом свете еще пожить.
- Так ты просто трус?
- Сказал - жить хочу. Мало я пальцев загнул, мало девок перепробовал.
- Эх, Отнякин, да ты молодецки держался, а сейчас совсем раскис. А ну,
давай без паники! И потом: куда ты уйдешь? Назад? Или сразу расстреляют, или
в штрафбат пошлют. Вперед? Половцы тебя, как овцу прирежут.
- Тебе, Андриан, легко говорить, - захныкал Чурило-Отнякин, меняясь на
глазах и превращаясь в бойца-кавалериста, - а у меня все ребра, можно
сказать, переломаны. Утром, еще перед атакой, закемарил я в окопе, и вдруг
чем-то садануло меня в бок. Показать синяк?
Пересветов вспомнил свою стычку с Чурилой и удар прикладом, но не знал,
как объясниться.
- Понимаешь, наше наступление переплетено с прошлым. Здесь уже шли
конники восемь веков назад! - втолковывал он. - Но половцы от кого-то знали
все, готовили ловушку в безводном поле. Вот я и хотел предупредить Игоря о
предательстве...
Андриан умолк, об ударе прикладом и о ноже Чурилы он не хотел
распространяться, поэтому добавил только одно:
- Мне удалось кое-что уточнить из нашей истории. Едва он произнес
последнее слово, Отнякин снова превратился в Чурилу.
- Что мне до истории! - усмехнулся Чурило. - Да мало ли таких, как я;
ухожу, ухожу.
- Нет, Чурило, ты не уйдешь, - Пересветов положил руку на латунную
головку шашки и тут увидел перед собой испуганные, круглые, как у тюленя,
глаза Отнякина.
- Товарищ старший сержант, - в панике кричал Отнякин, - студент наш
спятил совсем: меня Чурилой какой-то обзывает, грозится куда-то не пускать,
за шашку хватается! Да у него солнечный удар!
Рыженков на эту ябеду Отнякина сделал рукой знак - мол, не приставай к
человеку, потом понимающе взглянул на Андриана, и закончил фразой
загадочной, ни к селу, ни к городу:
- Когда ты натянул лук и прицелился, надо стрелу пускать, Потом добавил
уже совершенно другим тоном, махнув вперед рукой, где на фоне неба, на
перегибе линии горизонта горбился грузный, оплывший конус большого кургана:
- Высота "девяносто шесть". Там будем держать оборону - за скатом должна
быть речка. И коней напоим, и напьемся, и головы остудим.
При виде этого кургана Пересветова охватило волнение. Он подался вперед,
впился взглядом в треугольный силуэт и прошептал:
Чью кровь проливал он рекою?
Какие он жег города?
И смертью погиб он какою?
И в землю опущен когда?
Безмолвен курган одинокий...
Наездник державный забыт,
И тризны в пустыне широкой
Никто уж ему не свершит!
В то время, когда головная походная застава - сабельный взвод, усиленный
двумя противотанковыми ружьями и станковым пулеметом, опоясывал окопами
склон кургана на боевой высоте в далекой степи, в московской профессорской
квартире близ Арбата прозвенел звонок: На площадке стоял подтянутый командир
Красной Армии. Был он с пистолетом и полевой сумкой на ремне, в петлицах -
по "шпале". То, что открыла незнакомая женщина, несколько обескуражило его.
- Это квартира профессора Пересветова? - осведомился военный, вглядываясь
в, смутное пятно лица.
Женщина замялась, и военный спросил, пытаясь придать "штатские" интонации
своему командному лающему голосу:
- Да мы тут по уплотнению - Вещи все целы - мы их в кабинете замкнули,
чтобы дети не попортили...
- Ключи от кабинета у вас? Мне нужно оставить письмо для сына профессора.
Он воюет где-то на юге.
- Сейчас; сейчас, - засуетилась женщина, гремя цепочкой, - да вы
проходите.
Была открыта тугим ключом дверь кабинета и перед военным предстало тесно
заставленное помещение: снесли мебель из других комнат, наспех бросили, как
попало. У окна, заклеенного множеством перекрещенных матерчатых полосок, в
пыльных столбах потревоженного воздуха, зеленел письменный стол с давно
высохшими чернильницами. На столе лежало несколько листов хорошей довоенной
глянцевой бумаги, исписанной крупным, с правильным наклоном почерком, какой
вырабатывала дореволюционная гимназия.
Военный прочитал на первом листе:
"Еще раз о тайне Каялы" (наброски, тезисы и другие материалы для статьи и
для сообщения на Ученом Совете). Война заставила критически пересмотреть
многие выработанные ранее исторические концепции, слагавшиеся в другом
состоянии общества и в другую эпоху, под влиянием других идеалов... Это
относится, в первую голову, к моему раннему труду "Миф о реке Каяле".
Должен с открытым сердцем - а в такое время нельзя по-другому - признать,
что студенты кружка Пасынкова не такие уж бесшабашные незнайки, как это
показалось вначале. Разумеется, обвинения лично Пасынкова в конъюнктурности
моего исследования я принципиально отвергаю, как отвергал и раньше..."
Прочитав это, он щелкнул пальцами.
Женщина кашлянула. Военный обернулся и сказал:
- Профессор, видно, немало успел сделать перед уходом в ополчение. А этот
документ как раз касается меня и моей научной работы. Мне нужно хорошенько
ознакомиться с ним.
- Да что же, конечно, читайте, раз нужно - женщина нерешительно отступила
в коридор и прикрыла дверь.
- "... ибо конъюнктурность включает сознательное искажение научной истины
в угоду господствующему мнению, я же недоисследовал все связи между фактами,
кое-чему просто не придал значения.
Кроме того, наукой получены новые данные, в частности, археологического
порядка, которые целесообразно вовлечь и в исторический обиход. Все это
побудило меня переосмыслить и уточнить некоторые положения моей работы,
относящиеся к местонахождению последней битвы игорева войска с половцами.
Указанные корректировки должны, в первую очередь, коснуться вопроса о
достоверности основных географических и временных ориентиров этой битвы.
При этом оговорюсь: выстроить стопроцентно непротиворечивую гипотезу и
сейчас еще не представляется возможным, так как слишком заметны расхождения
в ряде существенных пунктов во всех трех первоисточниках (Ипатьевском и
Лаврентьевском летописных списках и собственно "Слове", а если принять во
внимание и вариант Татищева, основанный на еще каком-то неизвестном нам
летописном своде, то противоречий будет еще больше).
Следовательно, речь идет о наименее противоречивой гипотезе, наилучшим,
наиболее вероятным образом объясняющей эти противоречия, и ни о чем другом.
Итак, первый опорный пункт - море. Ранее я отождествлял море с каким-либо
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг