скромен, но чист и уютен.
Иван вдруг замер с полным ртом, вытянул шею, оттопырил ладонью ухо,
вслушиваясь.
Из динамика доносилась русская речь:
- Наша совместная археологическая экспедиция Академии наук СССР и
Московского государственного университета прибыла в дружественную Индию по
просьбе индийского правительства...
В этом месте дети зашумели так, что не стало слышно голоса членкора
Ямина, и Иван грохнул кулаком по столу. Наступила мгновенная тишина. Но
русской речи уже не было, шел перевод на хинди.
Дверь дома открылась, и на пороге возникла худая, маленькая
женщина-индианка с ведром в руке.
Встревоженно она смотрела на мужа.
Дети спали. Иван лежал на спине с открытым глазом. Жена пристроилась у
него на плече.
- Я хочу поехать в Мертвый город, - сказал он как о решенном, но ожидая
ее реакции.
Она молчала.
- Ты меня слышишь? - спросил он.
- Мертвый город - плохое место. Там живут айсуры.
- Зато, говорят, там в заливе много черепах. Нам что, не нужны деньги?
Жена молчала.
- А заодно поищу там мой второй глаз! - громко и угрожающе добавил Иван.
Она посмотрела на него виновато и погладила по щеке.
- Тише, детей разбудишь.
Мертвый город.
23 октября 1961 года.
Пятясь, Иван вытащил лодку на берег, с трудом вывалил на песок черепаху
и, перевод дух и держась за поясницу, посмотрел по сторонам. Вдалеке шли
по берегу двое белых мужчин и о чем-то спорили, а может, даже ссорились,
но голосов их слышно не было. Один вытащил из кармана что-то и показал
второму, а тот вдруг выхватил показанное и, размахнувшись, швырнул далеко
в воду.
Иван проводил взглядом блеснувший в вечернем солнце предмет и, когда
тот исчез в воде, вздохнул, напрягся, ухватил черепаху за плавники и
поволок ее, лежащую панцирем на песке, к скалам. Рядом скакал, пытаясь
помогать, пес.
От большого, с высокими языками пламени и весело разлетающимися искрами
костра, вокруг которого плотно, плечо к плечу сидели люди, сюда, в
развалины Мертвого города, доносилась песня, которая, похоже, Ивану очень
нравилась. Вытянув располосованную шрамом шею, выставив одно ухо,
оттопыренное больше, чем другое, боясь пропустить что-либо и не зная ни
единого слова, он пытался подпевать.
Пели девушки голосами высокими и чистыми:
Не слышны в саду даже шорохи...
- Хи, - успевал подпевать Иван и тут же напрягался, боясь опоздать к
следующей фразе.
Все здесь замерло до утра.
- Ра...
Если б знали вы...
- Ливы...
...как мне дороги
- Роги...
Подмосковные вечера.
- Вечера...
К костру подошел какой-то человек, что-то сказал, и песня оборвалась.
Иван нахмурился.
- Подмосковные вечера, - прошептал он, чтобы запомнить.
- Му-ром-цев! - закричали у костра хором.
Прямо на Ивана шел Шурка Муромцев, белобрысый, в очках, клетчатой
ковбойке и брюках техасах. Он так был занят своими мыслями, что ничего не
слышал и ничего не видел. Чуть не наступив на ногу Ивана, Шурка не заметил
его.
- Му! Ром! Цев!
- Господи, как вы мне надоели, - проворчал Шурка и скрылся в темноте.
Иван поднялся, растерянно поглядел ему вслед, но был вновь вынужден
спрятаться за невысокой каменной кладкой, потому что прямо на него шла
девушка, светловолосая, в светлом платье.
- Шурка! Ну что за шутки? Не прячься, бессовестный! Олег Януариевич
очень сердится, - укоряюще говорила она, неминуемо приближаясь к Ивану.
Она могла наступить на Ивана и страшно испугаться, поэтому он торопливо
поднялся, хотел что-то сказать, но, забыв вдруг русские слова, ткнул себя
пальцем в костлявую грудь и помотал отрицательно головой, а потом показал
пальцем туда, куда ушел Шурка, и утвердительно кивнул. Потом он попытался
улыбнуться, а вот этого, вероятно, нельзя было делать. Онемевшая и
окаменевшая Эра вдруг обхватила голову руками и завизжала так, что у
костра все повскакали.
Иван кинулся бежать.
Сид на каменном, укрытом сухими водорослями ложе, Иван осторожно
развернул скомканный газетный лист и бережно разгладил его на каменной
столешнице.
Раздул ноздри, наклонился, понюхал и проговорил со спокойным, даже
важным удовлетворением:
- Колбаса.
Это была первая страница Комсомольской правды.
- Ле-нин жил, Ле-нин жив, Ле-нин бу-дет жить!
- по слогам прочитал Иван заголовок-шапку и стал внимательно
рассматривать большую фотографию Мавзолея. - Ле-нин, - прочитал Иван,
усмехнулся, мотнул головой, взял со стола огрызок химического карандаша,
послюнил его и исправил надпись, диктуя себе: - Шиш-кин.
Потом вырезал ножом фотографию и, любуясь на свою работу, стал шарить
свободной рукой в изголовье лежанки. Но того, что искал, там не было. Иван
замер, перевернул все водоросли и выскочил из пещеры.
Пес лежал рядом, охраняя трех перевернутых на спину, лениво шевелящих
плавниками черепах. Он поднял голову и вопросительно посмотрел на хозяина.
- Ильич, без меня сюда кто приходил? - испуганно спросил Иван. - В
пещеру кто приходил, я спрашиваю?
Пес опустил глаза и прижал уши.
- Ах ты сволочь! - закричал Иван. - Ты знаешь, что там Григори Наумыча
дневник был? Там же все! Ты понимаешь, что теперь будет?!
- И в ярости Иван схватил одной рукой палку, другой за холку пса и стал
охаживать его, визжащего, по хребтине и по бокам.
Штат Сахьядри. Город Колханур.
20 марта 1979 года.
На большой людной площади старый седой индиец кормил слона сдобными
лепешками. Он купил их целую корзину и теперь всовывал по одной в
улыбающуюся разверстую пасть.
Вокруг собралось много праздного люда, они смеялись и, указывая на
старика, крутили пальцем у виска. Но тот не обращал на них внимания, он
счастливо улыбался, открыв рот с торчащим впереди единственным зубом, и
заговорщицки-негромко говорил слону по-русски:
- Ешь, ешь, товарищ Ленин, кушай... Скоро наши придут!
Город Вадодар.
29 декабря 1979 года.
Внутри закрытого мусульманского дворика под старой шелковицей сидели на
корточках вокруг стереошарпа четверо курносых светловолосых парней в
мусульманских одеждах и слушали, отдыхая и наслаждаясь, сладкую и тягучую
восточную музыку.
Иван торопливо приветствовал их на ходу и побежал мелкой стариковской
трусцой в дом. Они проводили его удивленным взглядом.
Колобок сидел посреди комнаты на подвернутых ногах, держа на коленях
раскрытый Коран. Он не так постарел, как Иван, но растолстел и заматерел,
глаза его сузились и потемнели.
- Ты слыхал, наши в Афганистане? - закричал Иван с порога.
Колобок закрыл Коран, пробормотал что-то и поднял на Ивана неподвижное
бесстрастное лицо.
- Слыхал? - Новик аж притоптывал на месте от нетерпеливого восторга. -
Кундуз взяли!
Кабул взяли! Амина ихнего к ногтю! На Джелалабад идут, слыхал?! А
Джелалабад - он же с Пакистаном на самой границе! Уж мы-то знаем, что
такое Пакистан, - та же Индия. Слышь, Колобок, наши скоро придут!
Иван все ждал реакции Колобка, но реакции как раз и не было. Он
оставался неподвижен и бесстрастен.
- Не зря, не зря мы кровь свою здесь проливали!.. Да ты чего, Колобок,
не рад? - спросил Иван растерянно.
Бывший соратник проговорил что-то хрипло и неразборчиво.
- Чего? - не понял Иван.
- Бисми-ллахи р-рахмаин р-рахим...
Новик не понимал.
- Аллах покарает неверных! - густо наливаясь кровью, страшно закричал
Колобок. - Шайтан!
Били Ивана четверо колобковских сынов по-русски размашисто и просто -
сначала свалили кулаками, потом ногами катили его по пыльной дороге перед
собой, как легкое от старости, трухлявое бревно, пока не упал Новик в
грязный гнилостный арык. Он лежал там на спине, смотрел в небо и
улыбался...
Город Чаман (Пакистано-Афганская граница).
1 января 1980 года.
Иван стоял неподвижно, не моргая единственным, слезящимся от напряжения
глазом.
Он был в полусотне метров от контрольно-пропускного пункта, где за
шлагбаумом стояли советские боевые машины пехоты и штабные уазики.
На передней БМП сидел паренек-водитель в пыльном, промасленном
комбинезоне и сдвинутом на затылок шлеме и, внимательно и заботливо
наблюдая, кормил с ладони хлебным мякишем обезьянку.
Иван смотрел на него так пристально, что паренек почувствовал его
взгляд, поднял голову, улыбнулся древнему одноглазому индийцу, подмигнул и
вновь занялся обезьянкой.
Помахивая бамбуковой палкой, к Ивану направился пакистанский
полицейский. Иван заметил его, повернулся и пошел прочь.
Иван Васильевич прожил в Пакистане несколько месяцев, но, поняв, что
наши дальше не пойдут, вернулся в Индию. В город Колханур в штате
Сахьядри, где жил и развлекал детей его любимый слон, Иван Васильевич
больше не приехал. Жена и дети искали его, но не нашли. Он же искал бывших
соратников по Первому особому, но никого не нашел. В конце концов Иван
Васильевич осел на городской свалке в Бенаресе и стал ждать смерти, но она
все не шла и не шла.
Город Бенарес (Варанаси).
24 января 1995 года.
В белом высоком небе над обширной пустынной свалкой парили
грифы-стервятники. На краю свалки, ближе к Гангу, была сооружена крохотная
лачужка из жести и ящиков.
Вокруг нее неподвижно сидели на корточках худые, оборванные нищие.
На маленьком колченогом, замусоренном табаком и пеплом столе стояла
кружка с водой, лежали нож, раскрытый кисет, трубка гергери, спички. Кроме
самодельного топчана, почти все свободное пространство в лачужке занимали
стоящий на попа гроб, грубо сбитый из неструганых досок, и сооруженный из
кусков жести конусообразный обелиск с красной звездой на верхушке.
На топчане лежал, сложив на груди руки, Иван. Он был в полотняной
рубахе и штанах, довольно чистых для свалки.
Длинные седые волосы и борода свисали с топчана. Единственный глаз его
был закрыт.
- Четыре путешественника... Четыре стены... Ни окон, ни дверей...
Кто... - хрипло бормотал Иван.
Он заворочался и, кряхтя, медленно, осторожно поднялся и сел. Взял со
стола ножик и попробовал воткнуть его себе в живот, но ничего не
получилось: то ли руки так ослабели, то ли кожа на животе так задубела.
Тогда он попробовал резать на запястьях вены, но не смог добраться до
крови. Иван скривился, готовый даже заплакать, но слез не было, и он
закричал глухо и хрипло:
- Ну где ты, старая карга?! Мне сулили сто один, а уже небось сто семь!
Почему не идешь? Забыла?! Так я напомню, я тебе ребра пересчитаю, как
придешь, падла костлявая! У, ять твою мать!
Он поднял бесполезный нож, чтобы швырнуть его, но замер. Прикрывающая
низкий вход циновка вдруг качнулась, и, согнувшись, в лачугу почти вползла
старуха в темно-красном платье с венком из давно увядших лотосов на голове.
- Пришла? - спросил Новик неожиданно высоким, испуганным голосом, положил
торопливо нож на стол, схватил трубку, дрожащими руками стал набивать ее
табаком. - Чего так сразу-то... Покурить-то дай... - забормотал он.
- Говори по-нашему, великий господин, - попросила старуха и подняла
голову. Лицо ее было закрыто черной кисеей.
- А, это ты, старая, - перейдя на хинди, прохрипел Иван не без
некоторого облегчения и положил трубку на стол.
- А ты ждал молодую? - спросила Кангалимм, усаживаясь рядом.
- Я ждал смерть, - важно ответил Иван.
- А эти люди, которые сидят там, они тоже ее ждут?
- Тоже. Понимаешь, Кангалимм, как только я умру, они положат меня в
этот ящик, он называется - гроб. Отнесут туда. Там я выкопал яму, они
опустят в нее гроб, это называется - могила. Они закопают меня, а сверху
поставят эту штуку, забыл, как она называется. Они будут мен хоронить! Это
не то, что у вас, индусов, - в огонь и в воду.
- Они обещали тебе сделать это задаром? - удивленно спросила старуха.
- Здесь лежат деньги. - Иван похлопал ладонью по плоской подушке. - Они
возьмут их потом.
Старуха покивала, ничего не говоря.
- Только я никак не умираю, - пожаловался Иван. - Послушай, Кангалимм, ты
же колдунья, сделай чудо, сделай так, чтобы я умер.
- Я уже ничего не умею, великий господин, - грустно ответила она.-
Когда у меня болит голова, я пью американский аспирин.
- Почему?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг