прислушиваться к возне в собственном желудке. Господин Домар сидел далеко.
От желудка шефа полиции его отделял белоснежный прямоугольник стола. И
поэтому господин Домар не был в курсе событий, которые развертывались в
желудке господина Мелтона.
- Убить, - сказал господин Домар. Он употребил это слово совсем не в
том смысле, в каком его в эту самую минуту употребила Эсс, находившаяся
далеко от столовой господина Домара и, конечно же, не подозревавшая о
таком совпадении. Господин Домар сетовал на то, что сейчас очень трудно
убить в людях неверие и посеять в их душах зерна благочестия. Господин
Домар говорил о тлетворном влиянии коммунистов и катастрофическом падении
нравов. О безобразном росте количества ночных клубов, о все возрастающем
спросе на наркотики. Все это расшатывает общество и, если не вмешаться,
может вполне закономерно привести к его распаду. Взоры людей отвращаются
от церкви, а сама церковь начинает приспосабливаться к разврату. Пастыри
человеческих душ снимают сутаны и вместе со своей паствой отплясывают
непристойные танцы. Того и гляди, амвоны превратятся в подмостки, на
которых на потребу разнузданной толпе будут раздеваться девицы.
Желудок несколько мешал господину Мелтону разделять возмущение
господина Домара. Кроме того, шеф полиции слышал все это не в первый раз.
Впервые только господин Домар заговорил о необходимости вмешательства. Но
и это легко объяснялось. Приближались президентские выборы. Своим
показательно скромным образом жизни, своим безукоризненным прошлым, а
также своим умением завоевать аудиторию папаша Фил снискал симпатии
налогоплательщиков. Господин Мелтон не сомневался в исходе голосования. Не
сомневался он и в том, что господин Домар, став во главе государства,
своего добьется. И в первую очередь господин Домар будет добиваться,
конечно, расширения сфер влияния Ассоциации борцов за сохранение устоев
нравственности. Папаша Фил всегда возлагал большие надежды на эту
Ассоциацию. Прямо он этого не говорил, но господин Мелтон знал, что Филипп
Домар давно рассматривает Ассоциацию как макет или модель идеально
устроенного государства. Шеф полиции находил, правда, что прогнозы
господина Домара весьма смахивают на утопию. Но критиковать взгляды
сенатора не то чтобы опасался, а просто не испытывал ни желания, ни
необходимости. Во-первых, спорить с господином Домаром было бесполезно. Он
не терпел возражений, выходил из себя. Во-вторых, и это, пожалуй, было
главным, господин Мелтон помнил о министерском портфеле, который хоть и не
был ему обещан, но...
Было и еще кое-что. Но об этом господин Мелтон запретил себе даже
думать.
Господин Домар выпил глоток оранжевой жидкости и сделал паузу. Шеф
полиции доел котлету и посмотрел по сторонам. Лакей убрал пустую посуду и
поставил перед господином Мелтоном бокал. В желудке шефа полиции что-то
пискнуло. Господин Домар сделал знак, и лакеи исчезли. Господину Мелтону
захотелось курить. Но он знал, что сенатор терпеть не может табачного
дыма, и подавил желание. Он поднял бокал и отпил из него. Запах корицы
ударил в нос. В желудке что-то зажурчало, переливаясь. И в это время
господин Домар заговорил снова.
Теперь сенатор перешел к рассуждениям о человеческой психике. Господин
Мелтон подумал, что папаша Фил разбирается в этих вопросах не хуже
профессора Кирпи. Господин Домар свободно владел терминологией и говорил о
таких вещах, которые были выше понимания шефа полиции. Однако сенатор
углублялся в дебри психологии недолго и не настолько, чтобы существо дела
прошло мимо внимания господина Мелтона. Маленькое предисловие - экскурс в
науку - потребовалось сенатору для того, чтобы собеседнику стало ясно
дальнейшее.
Это дальнейшее, освобожденное от риторических ухищрений и флера
светских условностей, не позволявших папаше Филу изъясняться прямо,
выглядело довольно просто. Господину Домару, овладевшему монополией на
обувь, потребовалась монополия на головы. Переведя на язык фактов
рассуждения сенатора о душах людских, господин Мелтон понял, что тот
задумал. А поняв, забыл даже о своем желудке и осушил бокал с оранжевым
напитком. И тут же сообразил, что сглупил. Желудок ответил на грубое
вмешательство такой нестерпимой болью, что господин Мелтон чуть не
соскользнул со стула. На лбу шефа полиции выступил холодный пот, лицо
побледнело так, что сравнялось цветом со скатертью. Распятый Иисус,
наверное, не испытывал таких мук, какие доставил господину Мелтону
оранжевый напиток сенатора.
- Вам плохо? - участливо осведомился господин Домар, прервав свои
размышления вслух.
- Нет-нет, ради Бога, - прошептал господин Мелтон. - Это сейчас
пройдет.
Господин Домар надавил кнопку звонка.
- Врача, - приказал он камердинеру и подошел к господину Мелтону. Шефа
полиции скрючило. Он задыхался. Господин Домар освободил его шею от
галстука, расстегнул воротник. Пришел врач. Два лакея перенесли господина
Мелтона из столовой в гостиную и уложили на диван. Шефу полиции было
больно и стыдно. Оказаться в таком положении в доме сенатора! Это же
шокинг. И даже хуже.
Но изменить что-нибудь было не в его силах. Пока врач хлопотал возле
него, господин Мелтон следил за выражением лица сенатора. Но прочитать на
нем ничего не смог. Господин Домар стоял в стороне, скорбно поджав губы.
Он сострадал. Ему было неприятно, что все вышло так неловко. Он ничего не
знал о болезни шефа полиции. Господину Мелтону следовало бы об этом
сказать. Эти или примерно эти мысли выражало лицо господина Домара.
Возможно, он подумал и о том, что больной министр - все равно что не
министр. А может быть, и не подумал. Может быть, об этом подумал только
господин Мелтон.
- Мне очень жаль, - сказал господин Домар, - что нам сегодня не
пришлось поговорить.
Эту фразу он произнес на прощанье. Господин Мелтон слабо взмахнул
рукой. Два лакея проводили его до машины. "Покой, покой", - сказал врач.
Хлопнула дверца. Шеф полиции изнеможенно откинулся на подушки, закрыл
глаза. В голове мелькали обрывки каких-то глупых мыслей. Ему зачем-то
вдруг потребовалось вспомнить название оранжевого напитка. В мозгу
вертелось словечко "оранжад", хотя то, что он пил, было так же далеко от
оранжада, как небо от земли. Мерзость. У сенатора должен быть луженый
желудок. У сенатора? Или у президента? Он-то будет президентом. О чем они
говорили? Проклятый оранжад. Почему оранжад? Это просто пакость, которую
могут пить только сенаторы. Или президенты. Фу, как плохо. Все время
ускользает какая-то главная мысль. Домар говорил, что он скупает дома
терпимости и ночные клубы. Зачем? Этот скотский ужин выбил из памяти все.
Зачем Домару дома терпимости? А, вспомнил... Он говорил что-то о
проникновении изнутри. Он собирается изнутри проникнуть... Куда? В
желудок? В головы?.. Бред старого мерина. Почему мерина? Что за странные
мысли несет с собой эта адская боль? Разве сенатор похож на лошадь?
Изнутри... Да, изнутри. Превратить дома терпимости в филиалы Ассоциации.
Насаждать нравственность через разврат... Неужели придется ложится на
операцию? Врач говорил... В такое время выйти из строя? И Коун. Как он
может сейчас оставить Коуна одного? Сенатору на это, конечно, наплевать.
Он сидит под Иисусом. Он хочет втолкнуть Иисуса в дом терпимости. Неужели
он не понимает, что современная девка не годится в Марии?.. Проклятая
жидкость. Конечно, дело не в этом. У сенатора другая цель. Если бы не
боль... Она мешает думать. А может быть, он верит в свою затею? Неужели он
жрет только стандартную пищу? Можно с ума сойти. На операцию, сказал врач.
А что он понимает в политике, этот врач господина Домара? Приехали? Куда
приехали? Домой? Да-да, сейчас уже легче.
Эти слова господин Мелтон произнес вслух. Машина стояла у ворот его
виллы. Привратник проводил глазами автомобиль. У крыльца ждали слуги и Эсс
в наспех накинутом пальто. Господин Домар был так любезен, что приказал
предупредить домашних господина Мелтона по телефону.
Господина Мелтона пошатывало. Он оперся на руку Эсс и, нетвердо ступая,
поднялся в дом. В спальне он опустился в кресло и перевел дух. Эсс молча
смотрела на отца.
- Лиззи спит? - спросил он.
Эсс кивнула. Лиззи была пьяна. Она ухитрилась так насосаться, что Эсс
едва дотащила ее до спальни. Потом она занялась Дином. Слуг к этому делу
ей привлекать не хотелось, и она действовала самостоятельно. Потратив час,
Эсс добилась некоторых успехов. Помогла ему одеться и выпроводила вон. Сев
в машину. Дин протрезвел настолько, что смог завести мотор. Затем так
рванул с места, что Эсс подумала: "Сейчас он врежется в ограду". Но Дину
удалось благополучно проскочить ворота. Она мысленно пожелала Дину
приличной автомобильной катастрофы и вернулась в дом. Через минуту
зазвонил телефон в кабинете отца. Эсс сняла трубку и узнала, что с отцом
плохо. Это известие не вывело ее из состояния презрительного отношения ко
всему окружающему. Сейчас она презирала Лиззи, презирала Дина и даже отца,
к которому вообще-то относилась снисходительно. Ее раздражали людские
слабости. Когда Эсс замечала их проявление, в ее душе закипала злость.
Лиззи была более мягкой натурой. К сонливому Дину, бормочущему об Убийце,
Лиззи даже испытывала нечто похожее на жалость. Эсс откровенно высказывала
свое отвращение. И если она не выпроводила Дина из дома полураздетым, то
это объяснялось отнюдь не сочувствием к его положению. Это было бы просто
неприлично. Потому что одно дело - ходить полуголым в комнатах. И совсем
другое - появляться в таком виде на улице.
Господин Мелтон попросил чашечку кофе. Эсс распорядилась и вернулась к
отцу.
- Иди спать, Эсс, - сказал он. - Уже поздно. А я как-нибудь справлюсь
сам.
Девушка вышла. Господин Мелтон посмотрел ей вслед. Ему было бы
приятней, если бы она осталась. Но он считал, что это должна решить сама
Эсс. Она ушла! Что ж! Эгоцентризм был фамильной чертой семьи Мелтонов. Его
отец - генерал. Мелтон - не стал бы тем, чем он стал, если бы хоть на
мгновение проявил мягкосердечие. Сам господин Мелтон сделал карьеру только
потому, что всегда следовал заветам и советам генерала. В семье чтили
Ницше и Бисмарка, Талейрана и Игнатия Лойолу. Требовать от Эсс
снисхождения было бы просто смешно. От Лиззи еще куда ни шло. Но Лиззи
была белой вороной в семье Мелтонов. Эсс - дело другое. И господин Мелтон
всегда оправдывал Эсс и гордился ею.
Он выпил кофе, лег в постель, но сон не приходил. В голове текли
маленькие ленивые мысли обо всем и ни о чем. Желудок больше не беспокоил.
И он подумал, что врач ошибся, сказав об операции. Врачи еще часто
ошибаются. Ничего страшного. Завтра он снова встретится с сенатором, и
господин Домар объяснит цели... Какие цели? Впрочем, ведь не для
душеспасительных бесед позвал он шефа полиции сегодня. Были, конечно,
цели. Хоть эти дома терпимости. Странная идея. И странный человек господин
Домар...
На этом месте мысль господина Мелтона споткнулась и закружилась. Ему
еще казалось, что он думает о господине Домаре. На самом же деле шеф
полиции крепко спал.
Однако господин Домар и впрямь был странным человеком. Если бы
господину Мелтону довелось увидеть его в этот вечер еще раз, если бы шефу
полиции удалось подсмотреть за сенатором в тот час, когда эта мысль пришла
ему в голову, то он, возможно, уяснил бы себе кое-что. Но шеф полиции спал
в то время, когда господин Домар еще бодрствовал.
После ухода шефа полиции господин Домар прошел в свой кабинет. Он долго
сидел перед письменным столом, уронив голову на руки. Может, час, может,
больше. Потом встал, снял ботинки, надел на ноги расшитые туфли на
войлочной подошве и вошел в смежную с кабинетом комнату. Она была пуста,
если не считать коврика в центре пола. Господин Домар опустился на колени
и поднял руки к лицу.
Через полчаса сенатор встал и так же тихо, как вошел, вышел из комнаты.
Да, господин Домар был человеком со странностями. И это были совсем
другие странности, отнюдь не те, о которых думал, засыпая, господин
Мелтон. Шеф полиции самоуверенно полагал, что ему известно все о сенаторе.
Он считал, что ошибаются врачи, когда устанавливают диагноз. Он думал, что
шефы полиции застрахованы от ошибок в своих прогнозах. Увы! Это было
глубоким заблуждением, которому предстояло вскоре рассеяться.
Господин Мелтон ожидал подвоха со стороны своего бедного больного
желудка. Он мог бы опасаться и некоторых других вещей. Но даже
проницательный, предприимчивый и осторожный господин Мелтон никогда бы не
догадался о том, что его ждет. Жизнь часто опрокидывает логику и больно
хлещет по самодовольной заднице. Немезида - богиня коварная. Господин
Мелтон привык видеть ее с мечом. Но мог ли думать господин Мелтон, что
иногда Немезида прячет меч и берет в руки отравленное яблоко?..
Шеф полиции спал. А богиня уже протягивала ему это яблоко. И отказаться
от подношения было невозможно.
Билли Соммэрс был смелым парнем. Лики долго не соглашалась с его планом
проникновения в тайну запаха бензина. С большим трудом удалось убедить
девушку.
И вот он сидит взаперти в ее квартире, прислушиваясь к шорохам за
дверями. На площадке кто-то остановился. Билли насторожился и приготовился
спрятаться в ванной комнате. Шаги удалялись, затихая. Мимо.
Лики предложила обратиться за помощью к полиции. Билли возразил. Он
хотел сначала посмотреть на незнакомца, а уж потом решать, что
предпринять.
- Надо понять, что ему нужно, - сказал Соммэрс.
Лики покачала головой.
- Я боюсь, - сказала она.
- Это абсолютно безопасно, - настаивал Билли. - В ванную он не полезет.
Я буду сидеть тихо. Потом попробую выйти за ним на улицу.
План был неоригинальным и глупым. Где-то в глубине сознания Билли
таилась мысль о том, что он поступает неправильно. Но безрассудство не
позволяло этой мысли выбраться из темного уголка. Откажись Билли от своего
плана, Лики чего доброго сочтет его трусом. И он настаивал до тех пор,
пока Лики не согласилась отдать ему ключ. В этот день Билли был свободен
от дежурства в "Орионе". Он пришел к Лики рано утром. Девушка сварила
кофе. Они позавтракали. Когда Лики ушла в аптеку, Билли запер дверь и
уселся на диван в маленькой гостиной. Его окружила тишина. В доме обитал в
основном служилый люд. В квартирах по соседству днем не было никого.
Внизу, в застекленной кабинке, дремала старая консьержка. Она не следила
за тем, кто проходит в дом. Да это, собственно, и не было нужно. Воры не
посещают такие дома: они знают, что поживиться в них нечем. В таких домах
не едят из серебряной посуды, не копят золотых безделушек и драгоценных
камней. Уносить же пианино, купленное в кредит, даже воры считают
неприличным.
Лики с братом жили в двухкомнатной квартире. Спальня безраздельно
принадлежала Лики. В гостиной спал Бредли. Здесь же стоял письменный стол.
В кухне они завтракали, обедали и ужинали. Мебель была куплена в
рассрочку. Последний взнос надо было сделать еще через год.
Билли недолго сидел на диване. Он почувствовал, что еще минута - и он
может уснуть. Это не годилось. Билли встал и заходил по квартире, пока его
внимание не привлекла книжная полка, висевшая над письменным столом. Он
остановился и стал разглядывать корешки. Книги были знакомыми, кроме
одной. Он снял ее с полки и стал листать. Ему показалось, что это стихи,
хотя ни одного слова Билли прочесть не мог. Он не знал даже, на каком
языке написана книга. Однако это были стихи: уж в этом-то Билли не
сомневался. Он подумал о Бредли. Зачем полицейскому стихи, да еще на
неизвестном языке? Надо спросить Лики об этой книге.
Билли задумчиво листал книгу до тех пор, пока не наткнулся на
карандашную пометку возле одного из стихов. Рукой Бредли на поле было
написано слово "Мен". Это Билли мог понять. "Мен" - человек. Неужели
Бредли читал эти стихи? Он перелистал книгу до конца. Больше в ней не было
никаких пометок. Билли сунул ее на прежнее место и стал мерить комнату
шагами. Четыре шага от дивана до письменного стола, четыре шага обратно.
Так прошел час. В начале второго послышались шаркающие шаги на
площадке. Билли прислушался. Кто-то поднимался по лестнице на третий этаж.
Мимо. Наверное, сегодня никто не придет сюда. А может быть, и вообще
никогда не придет. И никто не ходит. Просто Лики очень расстроена, и ей
мерещатся всякие ужасы.
Хлопнула дверь внизу. Детский голос произнес плаксиво:
- Не хочу бомбу. С ней скучно. Купи автомат. Чтобы стрелял.
- Куплю, куплю, - ответил голос женщины.
И снова все стихло. Билли зашел в ванную, покрутил кран и с минуту
бездумно смотрел на тонкую струйку воды, бегущую в раковину. Потом
усмехнулся и завернул кран. Конечно, Лики выдумала запах. Подойти бы к
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг