ЮРИЙ ЗАБЕЛЛО
ПЛАНЕТА ДЛЯ РОБИНЗОНОВ
НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РОМАН
СУМЫ
РЕДАКЦИОННО-ИЗДАТЕЛЬСКИИ ОТДЕЛ
ОБЛУПРАВЛЕНИЯ ПО ПЕЧАТИ
1992
84/2=Рус/7-4
З 12
Рецензент В.И.Бугров.
Автор вступительной статьи А.Д.Балабуха.
Художник-оформитель А.Г.Сергеева.
Издание осуществляется при участии МП ПЕГАС и Сумского ЦИТДИСИ при АН
Украины.
Два рубля с каждой книги перечисляется в благотворительный фонд школы © 26
г.Сумы.
Забелло Ю. И.
З 12 Планета для робинзонов: Научно-фантастический роман. - Сумы:
Ред.-изд. отдел облуправле-ния по печати, 1992. - 320 с, ил.
ISBN 5-7707-1135-3
Научно-фантастический роман Юрия Забелло "Планета для робинзонов"
представляет собой попытку описать возможные пути развития человечества в
будущем.
Мальчишки и девчонки найдут в этой книге экзотику чужих миров и
приключения; юноши и девушки - лирические страницы о любви и верности; люди
старшего возраста - философские раздумья о будущем человечества. И только
жестокости и секса в этой книге нет.
З
- без объявления. 84/2=рус/7-4
ISBN 5-7707-1135-3 (C) Юрий Забелло, 1991.
(C) Сергеева
А.Г., оформление,
иллюстрации,
1991.
О БРОДЯЧИХ СЮЖЕТАХ, УТОПИЯХ И НОСТАЛЬГИИ
(вместо предисловия)
Живут в литературе сюжеты и образы, с завидным постоянством кочующие из
книги в книгу. За примерами далеко ходить не надо. Кто знает, сколько раз
рождался и умирал в самых разных обличиях дон Кихот Ламанчский, рыцарь
Печального Образа - за те триста семьдесят семь лет, что отделяют роман
Сервантеса от "Монсеньора Кихота" Грэма Грина (если, конечно, это последнее
воплощение благородного идальго)? И сколько существовало на свете Золушек -
особенно если учесть, что один лишь американский кинематограф наплодил их в
неподдающихся исчислению количествах? Правда, принцы менялись, из наследных
монархов превращались в молодых миллионеров, но разве в этом суть?. А
сколько робинзонов разлетелось по свету с тех нор, как под пером Даниэля
Дефо родился тот, первый Робин Крузо, удачливо-незадачливый. мореплаватель
из славного города Йорка? Появился даже жанр, получивший название
робинзонады; обособились робинзонады коллективные (вспомните хотя бы
"Таинственный остров" Жюля Верна), а затем - и космические (начиная с
жюль-верновского же "Гектора Сервадака"), коим и вовсе несть числа...
Ну вот мы и дошли до фантастики. Что ж, и в ней подобных бродячих
сюжетов в избытке. Но сегодня я хочу поговорить лишь об одном из них, причем
получившем развитие преимущественно, а может быть, даже исключительно в
отечественной НФ. Это история бегства с Земли той или иной общественной
группы, основание ею колонии где-то на другой планете и крах этой колонии.
Если подходить к нашему бродячему сюжету с позиций истории литературы,
то оказывается, что корнями своими он уходят в библейский миф о всемирном
потопе, праотце Ное и его ковчеге. На уровне поэтической метафоры первым
переосмыслил его в своей "Мистерии-Буфф" Маяковский, посадив в ковчег вместо
праведника Ноя последних представителей мировой буржуазия, спасающихся от
праведного гнева народного. В силу своей исторической обреченности спастись
им, разумеется, не удалось... Трудно сказать, послужила ли именно
"Мистерия-Буфф" толчком для Александра Беляева; могла, но нельзя исключить и
возможности самозарождения сюжета "Прыжка в ничто" в его воображении. Так
или иначе, но через полтора десятилетия, в 1933 году этот беляевский роман
увидел свет. Здесь "ковчег" стал уже космическим кораблем, унесшим на Венеру
все тех же исторически обреченных лордов, епископов и прочих миллионеров.
Именно с "Прыжка в ничто" и начинается собственно история жанра. К его
развитию приложили руку многие - и очень несхожие друг с другом - писатели;
упомяну в их ряду Ивана Ефремова, Александра Казанцева, Марка Ланского и
предоставляю любителям и знатокам НФ самостоятельно продолжить перечень,
завершающийся романом Юрия Забелло.
Естественно, бегство с Земли являет собою лишь некую условность,
позволяющую осуществить в дальнейшем тот или иной социальный эксперимент.
(Замечу в скобках, что правило это знает и исключения; так, Беляеву
популяризация идей Циолковского и Цандера, описание конструкции космического
корабля и его полета представлялись достаточно самоценными; и все же
исключения - они исключения и есть). Однако условность эта по себе
заслуживает разговора. Ибо присуща не только "ковчежному" жанру НФ, но и
всей фантастике в целом.
Наш "ковчежный" сюжет о беглецах с Земли служит практически
одной-единственной цели: поставить некий социологический мысленный
эксперимент. То есть написать какую-либо из разновидностей утопии
(разновидностей этих, как и терминов, их обозначающих, тьма: антиутопия,
дистопия, какотопия, эвтопия, практопия и т.д.). Я уже упоминал, что этот
сюжет является специфическим феноменом нашей отечественной НФ. Теперь пришел
черед поговорить о причинах такой специфичности.
Одна из этих причин кроется в национальном мироощущении, если угодно, в
национальном мифе. Мы все - за редкими и потому, как говорится, лишь
подтверждающими правило исключениями, - принадлежим к Антеевой породе. Наши
связи с землей, на которой мы родились, чрезвычайно прочны и почти
неразрывны. Заметьте, русским (и шире - славянам) больше, чем кому бы то ни
было свойственна ностальгия по уплаченной родине - даже тем, кто за ее
пределами живет давным-давно, кто и родился-то, где-нибудь во Франции,
Аргентине или Канаде, и живет зачастую так, как нам с вами не придется даже
в обозримом будущем. И потому для нас понятие эмиграции - это всегда символ
некоего поражения, отступления, бегства. Для американцев же, например,
эмиграция - это всегда шаг вперед. Ими движет миф отцов-пилигримов, миф
"Мэйфлауэра". И потому отрыв от родины даже в самом широком смысле - отрыв
от Земли, исход с Земли на вечное поселение где-то там, в галактических
далях, для американского национального сознания - это прорыв в будущее,
исполненный оптимизма и напрочь лишенный ностальгической горечи.
Вторая причина носит характер идеологический. На протяжении многих
десятилетий мы усиленно убеждали друг друга и самих себя в исторической
обреченности всех предшествующих социализму общественных формаций, относя их
"к проявлениям старого мира, что теперь неминуемо скоро должны отмереть",
как писал и одном из стихотворений Наум Коржавин. И поставить мысленный
эксперимент с бегством обреченных было заманчиво. Ведь там, на Венере, как в
беляевском "Прыжке в ничто", или на Земле-2, как в "Битых козырях" Марка
Ланского, эти исторически обреченные не испытывают никакого давления извне.
Никто не экспортирует к ним революцию. И все-таки - все-таки ничего у них не
может получиться, ибо таковы объективные законы истории. (Эта ситуация во
многом сродни судьбе Остапа Бендера: авторам надо было привести "великого
комбинатора" к неизбежному краху, даже если при этом они наступали на горло
собственной песне). Эксперимент с отрицательным результатом? Так что ж, его
признает не только наука. Еще восемьдесят лет назад Свентоховский в своей
"Истории утопии" писал, что "ценность всякой утопии бывает по преимуществу
отрицательная, т.е. заключается в критики и протесте против существующего
уклада отношений".
Если не забираться в философские дебри, ограничившись утопией лишь как
литературной формой, то прежде всего надо отметить ее универсальность. В
самом деле, не говоря уже о вполне добропорядочно-рабовладельческой утопии
Платона, можно даже в наш век сыскать утопии с самым различным содержанием.
Например, монархическим, как в романе генерала Краснова "За чертополохом", в
коем описывается процветание Российской державы под властью спустившегося с
Памирских гор на белом коне государя-императора. Наивно? Реакционно? Да.
Но - утопия. Можно вложить в эту форму неоруссоистские или технократические
воззрения (скажем, "Песни далекой Земли" Артура Кларка и "Утопия-14" Курта
Воннегута); идеи либерально-демократические ("Современная утопия" Герберта
Уэлса); социалистические ("Взгляд назад" Эдварда Беллами) или
коммунистические ("Туманность Андромеды" Ивана Ефремова, "Возвращение"
братьев Стругацких, "Гость из бездны" Георгия Мартынова); тоталитаристские
("Поток лиц" Джеймса Блиша и Нормана Найта); бихевиористские ("Уолден-два"
Бурхауза Скиннера); наконец, экологические ("Экотопия" Эрнста Калленбаха)...
Но есть одна ось, по которой могут быть ориентированы утопии лишь
двояко. Это - временная ось, отнесение по ней идеала в прошлое или будущее.
Ориентированность в прошлое гораздо ближе традиционному человеческому
сознанию. Не случайно нет народа, в мифологии которого "золотой век"
ожидался бы в будущем. Он - всегда позади.
О земном обществе в романе сказать что-либо определенное трудно. Ясно,
что оно социалистическое, то есть основано на обобществленной собственности.
Можно утверждать также, исходя из поведения героев, что нравственные идеалы
этого общества безусловно, гуманны. И еще, что оно является обществом
демократическим, а не тоталитарным. Вот, пожалуй, и все.
С общиной Системы дело обстоит куда сложнее. С одной стороны, это
модель того самого анархо-социалистического (или анархо-коммунистического)
общества, о котором мечтал еще Александр Богданов в своей "Красной
звезде", - общества, имеющего систему управления, а не правления. В каком-то
смысле это классически-утопическая колония. Утописты уже не раз
"провозглашали в качестве идеала общество, основанное на высоком уровне
развития науки и техники; общество стабильное, из которого "изгнаны" все
социальные противоречия, всякая борьба; общество, в котором на смену
индивидуализму пришел коллективизм; общество, устроенное настолько
рационально и эффективно, что индивидуальному разуму в сущности не
приходится прилагать никаких усилий для достижения той или иной цели, тем
более что все заранее рассчитано, расписано, регламентировано".
Такое общество, несомненно, обладает определенной эмоциональной
притягательностью (хотя само оно, как правило, мало эмоционально - по
причинам, речь о которых впереди). И потому, что все его сочлены обладают
значительной социальной защищенностью, и потому, что их коллективизм - не
инстинктивный коллективизм муравейника, закрепленный на уровне безусловных
рефлексов, а подлинная человеческая общность, о которой многим из нас
сегодняшних остается только мечтать.
Но в то же время стабильность оборачивается стагнацией и
замкнутостью, - недаром в романе Юрия Забелло члены этой общины не
испытывают потребности даже в простом исследовании планеты, на которую
занесла их судьба. (Для сравнения вспомним жюль-верновского Сайреса Смита и
его первый вопрос: "Остров или материк?"). Они живут рукой подать - по
фантастическим меркам - от общества Пендергастов, но даже не подозревают о
его существовании. И дело здесь не только в надвигающейся угрозе
биологического вырождения, следствии двух веков близкородственного
скрещивания, инбридинга, но и в ослаблении социальной активности. Забелло
точно подметил органическое свойство подобных утопических моделей - их
статичность. "Это мир геометрически правильных линий, мир застывших форм, -
писала в одной из статей иркутская исследовательница НФ Татьяна Чернышева, -
мир, которому просто-напросто некуда развиваться. Недаром; появляется образ
Великого Кольца как символ завершенности". Сказано это, как явствует из
последних слов, о "Туманности Андромеды" Ефремова. Но распространяется на
подавляющее большинство (если не на все) утопий такого рода. А ведь еще в
1905 году Герберт Уэлс писал: "Современная утопия не должна быть мертвым,
неизменяющимся государством. Она должна откинуть от себя все косное и
вылиться не в устойчивые непоколебимые формы, а в полную надежду на
дальнейшее развитие... Наш идеал не в постройке крепости, а в постройке
государства-корабля". Увы, у большинства утопистов по сей день получается
именно крепость, причем такая, в которую войти так же трудно, как выйти из
нее.
Эти крепости являются плодом интеллектуального конструирования в
гораздо большей степени, нежели результатом художественного воображения.
Именно поэтому их обитатели и защитники получаются существами
малоэмоциональными, И в этом заключен изрядный парадокс: ведь сами-то утопии
при всей их формальной продуманности (на первый взгляд) в гораздо большей
степени порождены человеческой тоской по "золотому веку", а не подлинными
расчетами. Именно эта душа автора, страстный его голос и делают утопии
жизнеспособными. Расчеты же с блеском опровергаются практикой. Сколько
утопических коммун возникло в прошлом веке, продолжают возникать в нынешнем!
В одних только Соединенных Штатах их было несколько сот, причем если
некоторые из них распались во мгновение ока, то другие просуществовали чуть
ли не век. Какие-то, кажется, существуют и по сей день. Но, не развиваясь по
сути дела, они не стали, как мечталось их основателям, зародышами нового
общества, а существуют в развивающемся обществе как некие искусственные
образования.
Спасение общины Системы в романе Забелло заключается в выходе из
изоляции, в контакте ее и с земной, материнской цивилизацией, и с
потерпевшей крах колонией Пендергастов. Это слияние, возможно, даст толчок к
новому рывку в развитии... Впрочем, это уже за рамками романа. Нам же пришел
черед поговорить о третьей утопии - обществе Пендергастов.
Но сперва - немножко о душе. И о ностальгии.
В какой-то момент мы в подавляющем большинстве своем начинаем ощущать
смутную тягу к местам нашего детства и отрочества. Мы возвращаемся (или по
крайней мере собираемся вернуться) в странно уменьшившиеся дворы, где играли
когда-то в казаки-разбойники и позабытую ныне круговую лапту, приходим на
берега, от которых отталкивали когда-то, свои первые хлипкие плоты, неумело
связанные из нескольких досок... Впрочем, у каждого такие места - свои, и
вполне возможно, эти мои слова не вызовут отклика в душах тех, кому
вспоминаются иные места и иное время. Однако важна не форма, не реалии -
суть дела. И еде мы возвращаемся к книгам своего детства. Они тоже у каждого
свои, хотя здесь - благодаря школьным программам и скудности библиотек -
единства уже больше. Словом, воскрешаем в душах своих те впечатления, что
запали в моменты формирования личности. Из этого рождаются порой прекрасные
книги о детстве (они нередко выходят из-под пера даже посредственных
писателей) и трагические ошибки в воспитании собственных детей, которым мы
тщетно пытаемся навязать собственные - и чуждые им - ценности нашего
"золотого века", утопии нашего детства.
Органическими элементами утопии детства моего (и Юрия Забелло)
поколения были "Хижина дяди Тома" Гарриет Бичер-Стоу, бас Поля Робсона, его
"Слип, май бэби,", "Квартеронка" Майн Рида, фильм "Цирк"... Помните? -
Сидящие в амфитеатре зрители с рук на руки передают спящего негритенка,
напевая ему на всех языках нашей необъятной родины колыбельные песни. И не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг