несколько раз ниже, чем каждого из них с Кара-Сердаром.
- Первое слово пилотам! - безапелляционно заявил Березкин.
- Не сказал бы, что это наше дело. - Командир вертолета выглядел
растерянным. - Штурман у нас главный грамотей...
"Главный грамотей" смотрел на экран необычайно серьезно и чуть грустно.
- Копировальщики, - заключил он. - Разные, но пытались подражать одному и
тому же скульптору. Кара-Сердару, скорее всего.
- Не верю! - жестко оборвал его Варламов. - Конечно, всегда были
законодатели мод, всегда были мастера, которым подражали, но свести все
творчество эрсари... Кощунство!
Я искренне сочувствовал Варламову. Пусть мы антиподы по характеру, по
подходу к каратаушской загадке, но по-человечески я понимал, что значит
для него крушение концепции - благородной концепции, крушение мечты
вернуть человечеству скульптуру эрсари.
- Мы тоже предпочли бы ваш вариант, - сказал я, - хотя из-за соображений
историко-религиозного плана он был поставлен под сомнение еще в прошлом
году. Но почему вы не хотите признать, что и наш вариант интересен, что
сулит он неожиданное?
- Сравнили! - горько сказал Варламов. - Сравнили!.. Да и ваш вариант... Не
посмеете же вы его за истину выдать?!
- Вы правы, - сказал Березкин. - Не посмеем.
Глава шестая,
в которой мы занимаемся выявлением "организующей мысли", а также поисками
портретных скульптур и составлением картосхемы своих находок
Совершив еще несколько облетов Каратау, мы пришли наконец к выводу, что
нами учтены все или почти все скульптуры. Варламов, несмотря на описанные
выше события продолжавший методично работать, тщательно нанес скульптуры
на карту и любезно разрешил нам с Березкиным ее скопировать. Мы не только
скопировали карту, но и несколько усовершенствовали свою копию: я точно
сориентировал каждую фигуру, и мне показалось, что существует определенная
закономерность в их расположении - фигуры как бы стремились к одному
конкретному месту, но как раз там, куда они "стремились", ничего не было.
- А должно быть, - сказал Березкин. - Очень уж чувствуется одна, все
организующая мысль. Почти уверен, что найдем там портрет Кара-Сердара.
Варламов только поморщился в ответ на слова Березкина: у него теперь и на
Кара-Сердара сложилась своя точка зрения, не совпадающая с нашей, но в
хроноскопию он не вмешивался.
- Слетаем? - спросил командир вертолета.
Березкин молча кивнул, а я еще раз склонился над картосхемой.
Среди обнаруженных нами скульптур выделялись две и размером, и характером
исполнения. Об одной из них - угодливом, способном на любую подлость
"чиновнике" - уже упоминалось. Второй скульптурный портрет внешне был
прямой противоположностью первому: рука Кара-Сердара вырезала в скале лицо
воина - жестокое и волевое, чуть тронутое улыбкой; но она не смягчала
грубые черты лица, а, наоборот, делала его злее, беспощаднее.
- Кара-Сердар, - сразу сказал Варламов, - увидев скульптуру. Вот уж
действительно, точнее не передашь характер!.. Помните Отпан с
бесчисленными балбалы?
А мы с Березкиным одновременно подумали, что это не Кара-Сердар. Хроноскоп
нам ничем не помог. Он лишь показал, что портреты "чиновника" и "воина"
созданы Кара-Сердаром и никакие подмастерья или копировальщики к ним не
прикасались...
А картосхема обнаружила такую подробность: все скульптуры были
ориентированы в сторону Каратау, к странному центру композиции, и только
портреты "чиновника" и "воина" смотрели в сторону пустыни.
Мои чертежные упражнения Варламова не заинтересовали.
- Не понимаю, зачем вы теряете время, - сказал он. - Лучше уж
действительно слетать в ваш пресловутый "центр".
На сей раз мы послушались мудрого совета, и вертолет поднялся над Каратау.
Через несколько минут мы уже висели над тем местом, где на картосхеме
сходились все линии.
Там лежал "кальмар", очень похожий на тех, что видели мы в прошлом году,
подъезжая к Каратау; проще говоря, обычная для этих мест форма рельефа. Но
почему-то именно на нее указывали два сложенных вместе каменных пальца.
Березкину пришла в голову сумасбродная идея.
- Поколдуем, - сказал он. - А вдруг?..
Никто не пришел в восторг от его предложения. Я тоже. Но правила, которых
мы с Березкиным придерживаемся, исключают какие бы то ни было протесты. Я
нехотя остался у экрана, летчики и Варламов отправились бродить по
окрестностям, а Березкин с "электронным глазом" в руках полез по щупальцу
"кальмара".
Березкин трудился с завидным упорством. Я бы на его месте уже давно сложил
оружие. Но вот наконец на экране хроноскопа появился грубый резец
основательных размеров.
- Стоп! - крикнул я.
Березкин стоял у хорошо обнаженного уступа и удивленно смотрел на меня.
- Человек, - сказал я. - Вернее, орудие человека.
Березкин не побежал к хроноскопу. Он мысленно проследил свой путь по
щупальцу "кальмара".
- Здесь первозданная порода, - сказал Березкин, показывая на уступ.
Несколько неуклюже он выразил верную мысль: ниже по его маршруту следы
человеческой деятельности были замыты ливнями и ветрами.
Теперь мы действовали целеустремленнее - шли от обнажения к обнажению,
кое-где подчищая их, и ряд анализов подтвердил, что "кальмар" создан не
только природой.
Березкин попросил вертолетчиков поднять нас над "кальмаром".
И когда вертолет набрал высоту, все поняли, что под нами не "кальмар", а
кисть человеческой руки, вонзившаяся пальцами в скалы. Подъем продолжался,
и наступил момент, когда мы вновь увидели единый монолитный Западный
Каратау и руку, объединяющую, удерживающую его вершины и склоны, руку, к
которой тянулись все созданные Кара-Сердаром фигуры, кроме двух,
портретных.
В Тущебеке мы вновь встретились с геологами. Они уходили дальше, на
Устюрт, и лишь на сутки разбили свой лагерь рядом с нашим. Я встретил
своего прежнего соседа по палатке, от которого впервые услышал о каменных
скульптурах, и рассказал о нашей работе, проделанной за год.
- Еще есть надежда найти Кара-Сердара, - сказал он. - Вдруг его прозвище
от цвета кожи, а вовсе не от приписываемых ему злодейств? Вам надо
полазать по пермокарбону, он здесь темноцветный.
Как благодарны были мы потом за этот совет!
Да, мы нашли Кара-Сердара, вернее, скульптурную группу, ибо он оказался не
один.
Кара-Сердар изобразил себя так, словно лежал на спине, но тело его не
интересовало, и все свое художническое внимание он сосредоточил па лице.
Немного сужающаяся кверху голова Кара-Сердара неплотно прилегала к скале -
она уже почти откололась от монолита. Глаза смотрели вдаль мимо всего, что
находилось вокруг; чуть презрительно выпяченные губы были плотно сжаты. Он
уже не был воином, и я не уверен, что оставался художником; он был выше и
того и другого, если только можно быть выше художника; он уже ушел в свой
особый мир и знал, что не вернется из него.
А на скулах Кара-Сердара мы обнаружили резко обозначенные полосы-насечки.
- Помнишь сторожей-нубийцев у входа в гробницу Сенурсета? - спросил я у
Березкина.
Тот кивнул.
Цепь замкнулась, но сразу поверить в это было непросто, и я даже не
рискнул произнести окончательный вывод вслух. Березкин тоже.
Вокруг скульптурного портрета буйно разрослась могильная трава с
зеленовато-белыми без запаха цветами. Для чего-то я сорвал несколько ее
веток и положил возле Кара-Сердара.
Мы тронулись в обратный путь уже под вечер; в косых лучах солнца окрестные
скалы приобрели оттенок сухого марганца, а лицо Кара-Сердара, видимо с
поправками на африканские ассоциации, показалось мне черным.
Глава седьмая,
в которой мы довольно-таки несложным путем узнаем некоторые биографические
подробности о Кара-Сердаре и, сопоставив известные нам факты, выясняем
причину художнических "странностей" последних лет его жизни
Итак, совершенно неожиданно правильно угадал происхождение прозвища мой
давний сосед по палатке. Никаких сомнений в африканском прошлом
Кара-Сердара не было, и не оставалось сомнений, что Ибрагим из Долины
Царей и Кара-Сердар с Каратау - одно и то же лицо.
Сущий пустяк требовался теперь для завершения исследований: предстояло
узнать, каким чудом "осквернитель" гробниц фараонов закончил свою жизнь
признанным вождем нескольких туркменских племен?
Помочь в этом могли только книги и архивные материалы, и вскоре мы с
Березкиным расстались с Мангышлаком.
Великая вещь - ясная постановка вопроса! После того как отпало
предположение об искусстве эрсари и на первый план выдвинулась личность
Кара-Сердара, я мог действовать спокойно и целеустремленно.
Березкин, по обыкновению, уклонился от литературных изысканий, а я еще раз
просмотрел сочинения Абульгази и Ануша-хана и увлекся интереснейшей книгой
под названием "Очерки истории туркменского народа", изданной в Ашхабаде в
начале нашего века. В ней и нашел я упоминание о Кара-Сердаре и некоторые
новые сведения о нем в изложении русского купца Ивана Старовойта.
В самом этом факте нет ничего необычного: русские к тому времени уже более
столетия торговали с Хивой, а торговые пути шли через Мангышлак.
Начинались они на Волге. Туркмены тоже имели свой морской флот - под
войлочными парусами плавали по Каспию киржимы, нау, кулазы, - а торговые
операции осуществлялись все-таки на русских судах, которые назывались
"бус". Бусы сплывали в Каспий сразу после волжского ледохода, приходили в
гавани Мангышлака к "трухменцам", как говорили тогда, и оттуда купцы
отправляли в Хиву так называемых хабарщиков - торговых вестников. За
проход через туркменские владения взималась пошлина, а хабарщиками обычно
были сами туркмены, значительно лучше русских чувствовавшие себя в пустыне.
Бус Старовойта проследовал путем прежних судов, но в дальнейшем судьба
купеческой экспедиции сложилась отнюдь не традиционно.
В средние века на Каспии (как и в Западной Европе) действовал феодальный
закон "берегового права", согласно которому всякое судно, выброшенное на
берег или погибшее у берегов, переходило в собственность приморских
жителей вместе со всеми товарами и экипажем.
Бус Старовойта благополучно прибыл на Мангышлак в порт Кабаклы, но там
неожиданно был захвачен местным князьком, который объявил судно и все
товары своей собственностью. Ничего подобного раньше не случалось.
Старовойт не первый раз приходил с торговыми целями на Мангышлак, и
знакомые хабарщики рассказали ему, что в стране зреет смута, что хивинцы
все время грозят туркменам и теперь караваны не ходят в Хиву через
Мангышлак. Но хабарщики обещали сообщить Кара-Сердару о беде Старовойта и
выполнили обещание. Прискакавшие с Каратау нукеры освободили его товары,
взгрели самоуправца, а Старовойта увезли в юрт Кара-Сердара - купец даже
заподозрил, что променял кукушку на ястреба.
В Каратау он прибыл в несчастливый час: у Кара-Сердара околел любимый
конь. Старовойт видел, как обмыли коню голову и копыта, завернули труп в
белую ткань и опустили в могилу головой на север. Бахши, поэты-музыканты,
пели по традиции славу боевому коню, вспоминали его заслуги, а все
собравшиеся с тревогой посматривали на Кара-Сердара и стоявшего рядом с
ним невысокого рябого туркмена средних лет... Старовойту показалось, что
Кара-Сердар хочет что-то сказать на прощание своему коню, хочет, но не
может и мучается, и шея и щеки его набухают от огромного, но бесполезного
усилия... У могилы коня царила напряженная тишина, и никто не посмел даже
вздохнуть, пока Кара-Сердар боролся со странным приступом немоты.
Много дней прошло, прежде чем Кара-Сердар позвал Старовойта. Все это время
купец добивался аудиенции, но чиновники лишь прищелкивали языками и
поднимали глаза к небу. Правда, Старовойта принял рябой туркмен Казан-бек,
но лишь молча выслушал купца и ничего не сказал ему в ответ.
Кара-Сердар принял Старовойта в пещере, освещенной факелами; он сидел на
ковре, по-восточному скрестив ноги. Под распахнутым на груди дорогим
халатом Старовойт заприметил догу - птичий коготь, оправленный серебром,
который избавляет от болезней, и подумал, что Кара-Сердару дога не
помогает. "Зело черен он от той хворости", - написал позднее Старовойт.
Кара-Сердар внимательно выслушал купца и вдруг странно улыбнулся одной
стороной лица.
- Добрый друг Абульгази. - Странно улыбаясь, он смотрел на Казан-бека. -
Вместе от персидского шаха убегали. Добрый друг.
Кара-Сердар надолго умолк, а потом поднял на Старовойта ясные, умные глаза.
- Пошлем хабарщиков в Хиву, - сказал он, к великой радости купца.
И хабарщики действительно ушли в Хиву. Но не старые знакомые Старовойта, а
новые, ему неизвестные.
За время долгого сидения на Каратау Старовойт обзавелся многими знакомыми.
Он отметил потом, что жили "трухменцы" в караой и потайных пещерах, а
глинобитных тамов у них было почему-то мало. Ни о положении в государстве
Кара-Сердара, ни о настроении его подданных Старовойт ничего не сообщал;
может быть, его это не интересовало, но вполне вероятно, что с ним и не
откровенничали.
Вторично Кара-Сердар позвал к себе купца лишь после возвращения хабарщиков
из Хивы.
Старовойт застал повелителя Каратау за странным делом: Кара-Сердар
переставлял по шахматице - клетчатой доске - "поганые песьи головы", как
написал позднее купец.
- В Хиву не пойдешь, - лаконично сказал Кара-Сердар. - Здесь торгуй.
И властным жестом отпустил купца.
Отъезд Старовойта в Кабаклы совпал с облавной охотой солоров - племени, во
главе которого стоял Казан-бек. Сначала молодые воины на горячих конях
несколько раз пронеслись перед зрителями, на всем скаку жонглируя оружием,
а затем их скрыло облако пыли - Казан-бек увел солоров в пустыню.
Вот, собственно, и все, что почерпнул я из книжки полувековой давности.
Немного, но и не так-то уж мало.
Разумеется, прежде всего я обратил внимание на фразу Кара-Сердара,
относящуюся к Абульгази: "вместе бежали из Персии!"
Как очутился там Абульгази, мы знаем. А Ибрагим?.. Но тут, строго говоря,
не может быть двух мнений: дерзкий расхититель ценностей фараонов однажды
все-таки попался и был продан в рабство - не на должность же визиря его
пригласили в Исфахан, тогдашнюю персидскую столицу!.. Но в Исфахане, в
крепости Табарек, и находился в то время Абульгази, будучи почетным
пленником шаха. И в этой ситуации все ясно: Ибрагим мог быть приставлен к
Абульгази либо как слуга, либо как тайный стражник.
Какие взаимоотношения могли возникнуть у Абульгази и Кара-Сердара?
Социальный барьер, их разделявший, был, конечно, очень высок - пленник
царского происхождения и обращенный в рабство нубиец, - куда уж, как
говорится, дальше! Но я склонен все-таки допустить некоторые отклонения от
общепринятых правовых норм. Впрочем, судите сами.
Они единоверцы - мусульмане, но мусульмане из разных стран. Один из них,
именитый, в будущем станет историком. По-человечески вполне правомерно
допустить, что он заинтересовался Египтом, а второй, неименитый, знал эту
страну хорошо и - натура, как мы знаем, художническая - наверняка обладал
достаточно пылким воображением, чтобы рассказывать увлекательно.
Понятно, Ибрагим не знал и не мог знать историю Древнего Египта. Но он
знал, что гробницы Долины Царей великолепны и что только могущественных
владык хоронят в таких гробницах.
Абульгази в "Родословном древе тюрок" скромно признается, что сам он
прямой потомок Чингис-хана. Конечно, это признание не для ушей кула, раба.
Но если кул рассказывает о великих царях прошлого, то как не осадить его,
как не поведать ему о несравненном, о величайшем из величайших, чья кровь
течет в твоих жилах?
Если вы помните, хроноскоп при анализе египетских и мангышлакских надписей
подчеркивал различие в профессиональной умелости создававшей их руки...
Совсем не исключено, что Абульгази использовал Ибрагима как писца, а может
быть, и повелел ему записать рассказы о Египте, заставив его таким образом
натренировать руку...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг