- Значит, не знаете?
- А вы?
- Я? Пожалуй, и я не знаю...
Он ответил не вполне чистосердечно. С одной стороны, утверждать что-то
наверняка, конечно, не следовало. Но в то же время определенные выводы
можно было сделать.
Необычное явление природы могло быть вызвано только необычными причинами.
А разве Игорь Петрович шел не за ними? Разве не необычные догадки
будоражили его воображение когда-то очень давно? Сейчас ряд побочных
фактов как будто подтверждал старую гипотезу. Подтверждение же означало
открытие первостепенной, исключительной важности, открытие, которое стоило
доброго десятка других. Игорь Петрович шел к нему, как старая гончая по
следу: не рвался, сдерживал себя, проверял каждую мелочь. Шел и с каждым
шагом все больше верил в успех. Фантазии обретали реальные формы, разгадка
невероятнейшего предположения вертелась где-то рядом, в пяти шагах, и рано
или поздно она будет найдена.
- Этот орешек мы непременно раскусим, верно?
- Не знаю,- сказал Мергенов.
- Раскусим, раскусим! У вас зубы - молодые, у меня - железные... Обязаны
раскусить. Это дело недалекого будущего. А пока держите колбасу!
- Откуда она?
- Из кармана... Сыр возьмите!
Торжество ночи длилось недолго. Восток медленно, но уверенно розовел, и
вдруг вымахнул веер лучей, словно кто-то невидимый швырнул из-за горизонта
горсть золотого песка.
- Поторапливайтесь с завтраком, - посоветовал Игорь Петрович. - По
утреннему холодку пройтись одно удовольствие. Днем-то солнышко припарит, а
с водой у нас с вами плохо. Вы уже готовы?
- Готов. Куда мы пойдем?
- То есть, как куда? Разумеется, гм... палатку нашу искать.
- Ну, давайте искать... Только где ее искать?
- Вчера вы были настроены более уверенно, дорогой коллега! Кстати, если не
секрет, ваш отец... жив?
- Погиб, - сказал Мергенов, - а что?
- Да так просто... Давайте собираться. Обратную дорогу искать будем.
- Вы думаете, найдем?
- Думаю, что да. Говорят, кто затащил осла на крышу, тот и на землю сумеет
его спустить. Сами мы потеряли направление, сами и отыщем. Вот только
водички попьем на дорогу, и в путь.
Игорь Петрович взял флягу, встряхнул ее, удивленно хмыкнул, встряхнул еще
раз и посмотрел на Мергенова. Мергенов покраснел и начал старательно
стряхивать песок с брюк.
- Послушайте, коллега, в вашей фляге, кажется, оставалась вода. Может
быть, мы ею и ограничимся? А мою оставим про запас.
- Разлил я нечаянно... - пробормотал Мергенов, не поднимая глаз. - Пробка
плохая... Немножко только осталось...
- Что ж, давайте поделимся немногим, - после некоторого молчания сказал
Игорь Петрович.
Он с видимым удовольствием отпил несколько глотков и протянул флягу
Мергенову.
На горизонте уже не было призрачного марева. Там багряным, сплюснутым по
вертикали диском кровавилось солнце. Длинные тени барханов, как указатели
на перекрестках улиц, вытянулись своими острыми концами на запад. На
запад? Нет, идти надо на юг, только на юг!
Глава пятая. Мергенов
Ящерицы прыскали из-под ног во все стороны, проворные и живые, как ртуть.
Мергенов испытывал какое-то нежное, покровительственное чувство к этим
шустрым жительницам пустыни. Он частенько и раньше наблюдал за поведением
маленьких юрких созданий.
Вот бежит ящерка, на цыпочках, как балерина; метнулась в сторону - и
неосторожная муха исчезла; взбежала на ветку кандыма и замерла, дышит
часто-часто. Песок раскален, а здесь прохладней, здесь ее обдувает легким
ветерком.
Любители красного словца, обычно сообщающие свои новости из вторых уст,
сердили Мергенова, представляя ящериц чуть ли не мифическими саламандрами.
По их словам выходило, что посади ящерицу в огонь - и там она целой
останется, так она жару любит. Но Мергенов-то знал, что эти аборигены
пустыни страдают от жары не меньше, чем сами рассказчики. Попробуйте
привязать ящерку за нитку и подержите ее минут пять на солнце. Если вы
любите животных, не проводите этого жестокого опыта, потому что ваше
подопытное существо обязательно погибнет.
Ящерицы были разные и по-разному вели себя в минуту опасности. Некоторые,
приподняв хвост, улепетывали во все лопатки самым примитивным образом.
Другие закручивали хвост спиралью, широко раскрывали рот и шипели,
наливаясь сизо-фиолетовой краской гнева; по обеим сторонам головы у них
оттопыривались большие складки кожи, и маленькие забияки здорово
напоминали рассерженную охотничью собаку. Если же устрашающий вид не
производил впечатления на настойчивого преследователя, они вытягивались,
как струна, начинали вибрировать и через две-три секунды, прямо на глазах,
буквально растворялись в песке. Однажды, пытаясь задержать беглянку,
Мергенов чуть не наступил на эфу и очень испугался, хотя змея вряд ли
сумела бы прокусить походный сапог.
Особой симпатией Мергенова пользовались гекконы.
Эти необычно доверчивые пятнистые ящерки любят селиться в жилье человека.
Как бесплотные добрые духи дома, они носятся по стенам глинобитной мазанки
и бормочут деревянным язычком: "Гек-ко... гек-ко..." Так они поют свою
песню весны.
Однажды Мергенов даже принес из аула маленького, не больше мизинца,
геккончика. Но тому не понравилась городская квартира. Несколько дней он
сидел у окна, и вертикальные зрачки его огромных, по сравнению с
туловищем, глаз были неподвижны. А потом он исчез. Мергенов с пристрастием
допросил кота, но кот обиженно поджал уши и ушел под кресло - он был явно
ни при чем, геккончик просто сбежал.
...Поправив на плече ружье, Мергенов поискал глазами Игоря Петровича. Вот
еще непонятный человек! Иной раз хотелось прямо-таки молиться на него,
иногда появлялось чувство досады. Что он ищет? Почему не хочет объяснить
все толком?
В экспедиции было известно, что он собирается искать нефть новым способом.
Поэтому Мергенов и напросился в попутчики. Напросился, надо прямо сказать,
бестактно, потому что видел нежелание Игоря Петровича брать с собой
спутника. Но очень уж хотелось посмотреть на новые методы разведки.
Десять дней прошло с тех пор, как они покинули лагерь экспедиции.
Двигались они причудливым маршрутом, часто меняя направление, почти без
остановок. И за это время Мергенов убедился, что никаких новых методов
разведки нет. Он мог бы поручиться, что если они что-то и ищут, то это
"что-то" не имеет ровно никакого отношения к смеси метановых, нафтановых и
ароматических углеводородов, то есть к нефти.
Игорь Петрович велел замечать места, где песок покажется хоть чуточку
темнее обычного. Просил собирать камешки, куски песчаника. Мергенов
добросовестно собирал все это и покорно таскал в своем рюкзаке до тех пор,
пока Игорь Петрович, просмотрев находки на привале, равнодушно не
выбрасывал их вон.
Когда путь труден, а цель не совсем ясна, идти тяжелее вдвое. Было и еще
одно обстоятельство, которое смущало Мергенова, заставляло его теряться в
самых невероятных догадках и предположениях. Иногда боковым зрением он
ловил на себе упорный взгляд спутника, но как только Мергенов оглядывался,
тот уже смотрел в другую сторону.
Не раз Игорь Петрович ни с того, ни с сего обрывал интересный разговор,
произносил непонятные фразы и на некоторое время становился резок и колюч.
А потом говорил несколько извиняющимся тоном, словно стыдился недавней
вспышки.
Вот, например, минувшей ночью. Что могла обозначать фраза о прощении?
Мергенов знал, что это из корана, он неоднократно слышал ее от своего
деда. Но какое она имеет отношение к Игорю Петровичу, этого он никак не
мог представить.
За день до этого произошло нечто аналогичное. Они долго беседовали о
литературе, причем Игорь Петрович называл массу имен и произведений,
совершенно неизвестных Мергенову, хотя тот считал себя знатоком в области
литературы. Дурсун еще язвила: "Ты и ящерицами увлекаешься, и литературой,
и боксом - не выйдет из тебя геолога: человек должен быть целеустремленным
и собранным". Как будто нельзя быть целеустремленным и собранным во всех
увлечениях!
Дурсун вообще любит категоричность суждений, но не всегда права. Обширные
познания во многих областях не мешают стать "узким" специалистом в
какой-то одной области. Игорь Петрович - живое тому свидетельство. Он
доктор геолого-минералогических наук и в то же время превосходно знает
историю, математику, физику, на память целые поэмы читает.
Он в страхе пальцев не ломал
И не рыдал в тоске,
Безумных призрачных надежд
Не строил на песке,
Он просто слушал, как дрожит
Луч солнца на щеке.
Эти строки запомнились Мергенову потому, что Игорь Петрович произнес их
особым тоном и сразу умолк. А когда Мергенов восхитился: "Здорово! Весь
свет для человека - в окне, вся жизнь - в солнечном луче", Игорь Петрович
глянул исподлобья, пробормотал: "В окне... в окошке..." - и быстро зашагал
вперед. Следующее замечание Мергенова он оставил без внимания и только
буркнул невпопад, что, мол, ворон мудр, да на отбросах сидит, и что не
стоит, мол, искать дохлого ишака, чтобы снять с него подковы.
Странный человек!
Мергенов снова поправил ружье.
Солнце припекало совсем не так, как ему полагалось бы в конце октября. Его
лучи слепили и кололи, словно под рубашку набросали верблюжьей колючки.
Хотелось пить, но фляга была пуста. Он сдул с кончика носа щекочущую
каплю. Уже несчетное количество раз протирал он очки, но по стеклам все
равно ползли мутные разводы. Скосив глаз на чистый участок стекла, он
позавидовал Игорю Петровичу, который шел так легко.
Из-под войлочной шляпы ученого выбивались пряди мокрых волос, темное пятно
широко расплылось по спине полотняного кителя, а Игорь Петрович шагал
себе, словно под ним был не раскаленный песок, а гудронированный
ашхабадский тротуар.
"Сколько ему лет? - неожиданно подумал Мергенов. - Лет пятьдесят будет, не
меньше, а он сильный какой и красивый, несмотря на полноту. Любит его
жена, наверно..."
Глава шестая. Жена
А Игорь Петрович шел, глядя перед собой невидящими глазами, как бы
отключившись от окружающего. И снова память расторопно и услужливо, как
старая гадалка карты, раскладывала перед ним давно забытое. То самое,
которое он пытался не вспоминать минувшей ночью, и которое не вспоминать
вообще было сверх его сил.
... Они познакомились через год после его возвращения с фронта. Как-то
совершенно случайно он заметил строгую, бронзоволосую лаборантку.
Вероятно, он встречал ее в коридорах и лабораториях института десятки или
даже сотни раз, не обращая на нее особого внимания. И вдруг однажды понял
- она.
Молодежь института звала ее Афиной Палладой. Если сердились на нее,
говорили: "Рыжая коломенская верста!" А она не была ни верстой, ни
Палладой. Она была одной-единственной, той, с которой для него сразу
заблистали все краски мира, дотоле не очень яркого и не слишком
многоцветного.
Он любил ее, может быть, сильнее, чем положено человеку, и это отчасти
явилось причиной разрыва. "Ты слишком увлекаешься, Иг, - говорила она, - и
своими гипотезами и... мной". Он смотрел в ее глаза, темные и глубокие,
как бездонный кяриз*; он прятал лицо в ее коленях и отвечал: "Нет, я не
иг, я кул**, я твой раб, и я не увлекаюсь, я просто живу вами - гипотезой
и тобой". Она улыбалась краешком губ; "Ты позер и мечтатель".
Он любил ее. Перефразируя ее имя, он называл ее Светом-в-окошке. И она
тоже любила. И верила. Иначе она не поехала бы с ним в Туркмению,
пожертвовав Ленинградом и учебой. Но почему же она так быстро увлеклась
другим? Может быть, возраст сыграл роль: она была моложе его на тринадцать
лет. Но возраст не помеха для большого чувства, да и тот, другой, был даже
старше, чем он.
Многие частности событий тех времен потускнели, стерлись из памяти, но
подслушанный разговор врезался в мозг до мельчайших деталей, словно это
было вчера. Возвращаясь домой, он тогда остановился у чьего-то забора
завязать шнурок на ботинке.
За невысоким глинобитным дувалом поднималась стена виноградника. Журчал
арык. Казалось, что он выговаривает отдельные слова. Но это говорил
старик, сидящий на кошме у самого дувала. Рядом с ним примостился мальчик
лет шести. Старик покачивался и говорил, словно пел:
"Он очень любил твою мать, мой мальчик. Любил, как батыр, как Меджнун*.
Она была красавица, твоя мать. Она была стройнее джейрана и нежная, как
крылышко вечерней бабочки. Но что значат нежность и красота для злого!
Злой топчет цветы и плюет ядом в воду хауза**, чтобы другие люди изнывали
от жажды. Чем помешала ему твоя мать? Если он мужчина, он должен
разговаривать с мужчиной. Но он берет винтовку и стреляет в твою мать, мой
мальчик. Пять раз зацветал с тех пор капдым, пять раз тосковали в небе
гуси, а твой отец не хочет взять в дом новую хозяйку".
"Он возьмет тетю Свету, - сказал мальчик. - Она хорошая. Она часто
приходит к папе и приносит мне конфеты".
"Хорошая, говоришь? - повторил старик. - Кто ее знает. Одному аллаху
ведомы помыслы человеческие... Она сильная женщина, мальчик. У нее глаза
беркута и сердце барса. Но даже барс иногда срывается с кручи и падает в
пропасть, когда несется за архаром, не разбирая дороги. Кто знает, чего
хочет эта женщина от твоего отца".
Вот что он услышал за дувалом чужого дома. Он был ошеломлен, он не мог
поверить услышанному. Он спросил у первого прохожего, чей это дом. Ему
ответили, что это дом прокурора Мергенова.
Сухо шелестели листвой маклюры, и тяжелые шары их соплодий шлепались на
землю, как зеленые лягушки. Гледичии на обочине дороги жестянно шуршали
ятаганами своих стручков, как будто скрежетали зубами. Едкая пыль - желтый
лесс летел по улице и першил в горле.
Вернувшись домой, он потребовал ответа. Она засмеялась и сказала, что
ревность ему не к лицу. Он вышел из себя и закричал, что немедленно уйдет,
уедет отсюда, и пусть она... Она странно взглянула на него, помедлила и
сказала:
"Что ж, иди. Ты - только любопытный, но ты никогда не любил".
Он ушел в свою лабораторию. А вечером за ним пришли. Санкцию на арест дал
прокурор Мергенов.
Когда его освободили "за отсутствием состава преступления", он сразу же
уехал в Ленинград. С Туркменией было покончено навсегда. Сжигая последние
мосты, он сменил фамилию и отправился с первой же экспедицией в Гоби. А
вот письмо, единственное ее письмо, полученное в заключении, он сжечь не
смог. Оно осталось нераспечатанным до сих пор, но оно было цело - жалкий
камень величественных развалин. Как "кохау ронго-ронго" с острова Пасхи,
оно хранило в себе какое-то сообщение. Но прочитать его было жутко - все
равно, что вскрыть склеп, где давным-давно погребен любимый человек...
Игорь Петрович споткнулся. Толчок вернул к реальности. Прошлое растаяло
знойным маревом, струящимся над раскаленными песками.
Вот они, вечные пески, странное зачарованное море с застывшими в грозном
размахе волнами барханов. Черные пески, Каракумы. По прихоти ветра
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг