своим тешиться.
В садах у людей яблони и вишни цвет стали набирать. С утра до ночи
трудились, спешили. Сирень на них из-за изгороди косилась и ворчала: кто ж
в начале мая завязь вскармливает - ну как черемуха о холодах возвестит. А
человек-старая-женщина радовалась. Смотрела на юный цвет и таким теплом
исходила, что я даже взгрустнул: не в саду расту и нет у меня хозяйки.
Нашел бы чем одарить за доброту да любовь.
Двенадцать солнечных восходов мы в весенних ветрах купались. Зима
забылась, лето, казалось, на пороге стоит. И вдруг заползла в наши края
тревожная весть: холод приближается. Липа отмахнулся - мол, попусту
балаболят лесные Елки. А меня тревога взяла. С чего это наши собратья в
лесу забеспокоились и травяным корням о морозе наговорили? Им ли
печалиться - стоят себе зимой зеленые под снегом, дремлют, лишь маковками
покачивают. Решил я расспросить Лесовиков. Трава мои слова понесла, а сама
корешки взялась убаюкивать - поверила сплетням.
Жил в лесу один мой знакомый. Родственник, вернее сказать. Частенько мы
переговаривались - благо лес недалече от человеческого поселка стоял. Вот
Береза и откликнулся, поведал: пришла злая весть из северных лесов. Мороз
на нас надвигается лютый, непомерный по маю мороз. Лишь два дряхлых лесных
старца нечто подобное помнили. Страшная это напасть - говорили они, -
засыпать надобно, как на зиму засыпаем, иначе не выжить ни поросли, ни
молодняку; и матерым не сдобровать: ветвям да кроне худо придется.
Знал я, не будет Лесная Береза пустое болтать. Передал его слова соседям.
Заспорили собратья. Одни кричали: эка невидаль - майские холода, не
саженцы мы одногодки, нас не напугаешь. Елки возле дома, куда человеческий
молодняк каждый утро толпой валит, им вторили - какие там холода,
глупости! Другие призадумались. Липа принялся Дубок учить, как сок
останавливать, а Сирень подобралась вся, и Яблоням нагоняй - вот, говорили
вам! Те, беззаботные, не уразумели и знай свое - цветут. Клены меня на
смех подняли. "Никак испугался, дядя Береза! Тебе бы в печке погреться!
Огонь, что солнышко, славно от мороза бережет!"
Я обиделся. Испокон не принято у нас про печку шутить, то всякому дереву с
малолетства ведомо. Огонь солнцу сродни, уважать его надобно, да
остерегаться. Жадный он: дашь лист сухой - ветку отнимет, а коли ветка в
его пасть попала, так жди конца. Уж лучше тело свое людям отдать, чтобы
жилище строили.
Не разговаривал я с кленами в тот день, хотя они мои корни долго всякими
колкостями щекотали, резвились. Что взять-то с них? Из семечек возросли, в
человеческом питомнике. Ни родительской памяти, ни науки природной не
ведали. Им бы у нас, старших, уму-разуму набираться, да гонор не дает.
А холодный ветер уже мою верхушку гнуть принялся, пичуг с веток согнал.
Тополя забеспокоились, поросль свою обильную наставлять принялись. Слышу,
и Липа спешно сок в глубокие корни погнал. "День другой потерпим, а там
опять цвет в силу пустим", - оправдывался.
Затаились мы. Кто с любопытством, а кто и со страхом ночи дожидались.
И пришла первая мерзлая ночь. Ударил по ветвям недобрый ветрище, закружил.
Промозглый дождь из туч брызнул. Дубок ерохорился, поначалу посмеивался:
"Слышь, дядя Береза, как у человека-девочки в кадке! Она, глупышка, меня
однажды ключевой водицей помыла. Ух, и мерзко я себя чувствовал!"
"Помолчи, балагур, - остерег его Липа. - Кадка твоя в тепле стояла, высох,
и лады. Завтра тебе долго греться придется, на солнышко только и уповай".
Страшно им обоим было. Чуяли - корешками своими, нутром, что не скоро
солнце увидят.
К утру ближе дождь легким сделался. Я и не догадался сразу, почему. Дубок
меня разбудил.
"Дядя Береза, что это вокруг? Это Тополя семена сбрасывают? Такие
холодные?"
Я листья свои послушал, да так и оторопел. Снег! Что зимой, летели на нас
с небес морозящие хлопья. И падали, падали на ветки, на свежие листья, на
теплые стволы.
"Воду земле верни, - велел я Дубку. - Да смотри, чтобы в ветвях не боле
капли осталось, иначе отмерзнут".
"Как же так, Дядя Береза! Ведь листочки завянут, а почек новых мне уже не
вскормить".
"Солнце воротится, оживут твои первенцы. А пока ветки да корни береги. В
них вся сила твоя".
Занялся рассвет. Тусклый туманный. Светило наше родное из-за туч не
показалось и тепла не дало. Глядело на нас грустно из-за сизой дымки и
редкими лучами поглаживало верхушки тех, кто повыше стоял. Как будто
успокаивало, жалело. А снег носился в мерзлом воздухе, ложился на листья
плотнее, плотнее. Скоро все мы стояли точно яблони в белом цвету. Только
цвет этот был сродни смерти.
Человек-женщина прошла мимо меня, и ее собака комель мой оросила. Весело
было псу - прыгал, сугробы на траве лапами разбивал. А человек грустила.
Маленькое солнце, что внутри ее ствола спрятано, особую теплоту излучало.
Я никогда раньше подобного не чувствовал.
"Нас жалеет, - подсказал мне Липа. - Она коснулась моей ветки. Ей плохо
потому, что плохо нам".
Проходили по скверу и другие люди. Тусклое у них тепло, невнятное. Я лишь
шаги корнями ощущал. Спешат туда, где их ждут заботы. До наших бед им дела
нету. Но я пожелал им хорошего дня. Я всегда желаю людям хорошего дня,
хоть наверняка знаю - не услышат. Старый родитель мой, от чьих корней меня
ростком оторвали да в сквер принесли, всю память мне передать успел. Порой
мерещилось мне, будто мои ветки рыдали, когда со всех сторон летел
металлический дождь. И стоны развороченной земли будто сам я слышал. И
уходящее тепло упавшего человека будто бы я провожал, и сок его тела по
моей коре разливался. Мудрая Береза говорил: люди злое время называли
войной. Их тепло в ту пору было для старого дерева как паводок весенний -
впитывай, принимай тайные силы круга земного. Теперь и я умею человеческое
тепло прочитывать. И Липа умел...
В небесах холодные тучи гуляли, снег сыпал, как зимой. Одно неладно: зимой
страшиться снега не надобно - листья сброшены, корни да поросль под
сугробами согреты, и сок тонюсенькой струйкой тянется. Нынче же нам
напасть лютая грозила. Тяжело мокрый снег на листьях держать. Крона моя
уже поникла, сплошь в холодных липких лепешках. Сила из ветвей уходила.
Больно. А Дубок - тот совсем пригнулся к земле. Но не жаловался, терпел.
Липа молодцом держался, другие наши собратья сурово молчали. Сирень лениво
переругивалась с товарками из сада человека-старой-женщины. Я было хотел
призвать ее к спокойствию, но не стал, догадался: опытная соседка не
позволяла Яблоням духом упасть. И вот чистила их почем-зря, гордость
щипала, заставляла в ответ хорохориться, о горе забыть. Ведь нам здесь, в
сквере, давно понятно стало, что завязь свою милые кумушки потеряют
безвозвратно.
Застонали Тополя. У одного огромная ветвь под снежным бременем захрустела.
Липа корешки растопырил и своими соками Дубок окружил. И я по его примеру.
Не ко времени было нашему юному другу слышать вопль раненого товарища.
Снегопад на убыль пошел и вскоре иссяк. Но Тополь еще долго голосил,
проклинал тучи и ветер, а оторванная ветвь отчаянными стенаниями наши
корни мучила. Не одно солнце прошло по небосводу прежде, чем она зачахла,
жизнь до капли землице отдала.
Я к Дубку обратился и вдруг осознал, что его, беднягу, та же участь
ожидает. Гибкость юных ветвей до сих пор ему устоять помогала, но если
солнце вскорости снег не растопит, не мороз ночной, а мокрая тяжкая масса
убьет мальца, сломает пополам. Ужас просочился во все мои волокна.
"Кошка. Фу, опять эта жирная кошка!" - воскликнул меж тем Липа.
Посетил нас самый нежеланный гость. Жила хитрая откормленная бестия где-то
поблизости, а в сквере развлекалась: охотилась на маленьких серых птичек.
Я ее более всех не любил. Кошка когтями в мою кору вцеплялась и по самым
тонким веточкам пробиралась прямехонько к птичкам. К счастью, до сих пор
смертоубийство обходило стороной. Но я - грешно, знаю - не мог удержаться
от ярого желания как-то да сбросить вредное животное на землю.
"Эй, сосед, кажется, у нас неладно, - испуганно зашептал Липа. - Гляди,
она сейчас стряхнет с меня снег".
"Так радуйся", - Дубок силился веселым казаться.
"Глупый желудь! Снег свалится на тебя!"
Признаюсь честно, растерялся я. Широка крона у Липы, так широка, что наши
ветки порой встречались. А Дубок аккурат под ними рос. Чем тут другу
подсобить?
Нежданно-негаданно помощь предложила Осина. Издавна славилась она у нас
несокрушимым равнодушием, и уж от нее, единоличницы, мы никак не чаяли
подмогу получить.
"Пожалуй, я сумею согнать Существо, - вяло изрекла она. - Белостволый,
дай-ка тронуть твои корешки, а ты, Красавчик, ожидай меня в гости".
Я, не раздумывая, открыл ей самые сокровенные пути в корнях. Тотчас сок ее
в мои волокна влился и потек, потек. Меня аж озноб пробрал. Показалось,
что выпьет она сейчас всю мою жизнь целиком. Липа вздрогнул, когда алчный
сгусток к его стволу приблизился. А Осина лишь усмехнулась, и тепло свое
особое дальше понесла, к ветке, куда жирная кошка взгромоздилась. Как
корни вбирают окрестную влагу знойным летом, так тепло Осины впилось в
животное и принялось заглатывать ее силу. Ошалела когтистая, в панике
прыгнула на ствол и стремглав кинулась наутек. Комья снега с ветвей Липы
на землю осыпались. Дубок остался невредим.
"Рада была пособить, - удаляясь, сказала Осина. - Долгих лет тебе,
Выкормыш человеческий!"
"А она меня напугала, - признался Липа. - Случись что, из любого из нас
жизнь высосет, как пчела нектар. М-да..."
Опять закружился снег. На сей раз он оказался легким, будто тополиный пух,
по-зимнему сухим и холодным. Дубок, как ни крепился, согнулся в три
погибели. Ослабел он, того гляди не выдержит, обломится юный ствол. Но
повезло выкормышу: человек-девочка прибежала в сквер любимца проведать.
Снег с веток стряхнула, обхаживать принялась. А он, как в себя пришел, и
так и этак перед ней. Даже теплом делиться попробовал, да не знает она
нашего языка. Зато я ее яркое, цветущее тепло понял. Оказывается, Дубок-то
родитель посадил аккурат в день ее рождения. Вот и росли они вместе -
дерево и человек, и друг друга преданно любили.
Минул лихой день, и ночь нас накрыла. Ни луны, ни звезд - только тучи на
небе. Травы из лесу весть принесли. Лесной родственник мой говорил: не
ждите тепла в семь ближайших солнц, к худому готовьтесь, терпите. Соседи
выслушали меня, приуныли. Кто-то предложил - сбросим листья, да в сон
уйдем, а иначе того гляди стволы отмерзнут, как минувшей осенью у садовой
Сливы. Я против высказался. Не резон нам раньше времени от солнца и воды
отказываться.
"А, какой смелый! - подали голос Клены. - Сам выше Елей вымахал, тебе-то
что - одной веткой больше, одной меньше."
Трудно с дурными. Наскакивают почем зря, нет, чтоб послушаться совета.
"Как поступать собираешься, Белостволый?" - спросила Осина.
"Листья воды лишу, молодые корешки усыплю. С семенами проститься придется,
да то не беда. Будет новая весна, будут и семена".
Я нарочно громко говорил, чтобы молодые гордецы звездолистные услышали.
Много я от них грубостей видал, но не казнить же лихом за кривое слово.
Подрастут, образумятся.
Пока мы совет держали, Сирень все больше Яблони в саду слушала. А после к
нам обратилась и говорит: мол, худо дело - погибает молодняк, весь сок в
землю отпустил, ветви замерзают. Мы дружно к саду повернулись. Кто поближе
к ограде рос, принялись Яблони теребить, да уговаривать. Да попусту все,
для них горе - что каменная стена. Отгородились от нас, не слышат. Стоят
под снежной шапкой, оплакивают погибшие завязи.
Пока мы кумушек уговорить да успокоить пытались, в саду
человек-старая-женщина сновала. Придет - уйдет, придет - уйдет. Я к шагам
прислушался. Придет - с тяжелой ношей. Уйдет - налегке. И тут дымом
потянуло. Огонь!
Свято преданы мы солнцу, но пасынка его сторонимся. Не видали мы добра от
него, лихо одно. Вот все как по команде и притихли.
Костер сильнее и сильнее разгорался. Стволы лесных собратьев в огне
горели, как солнце жаром согревали замерзший сад. А человек-старая-женщина
так и топала туда-сюда, туда-сюда.
Сирень к ограде прильнула.
"Сгоришь, дуреха", - остерег кто-то из соседей.
"Не кликай, - огрызнулась ворчунья. - Человек-старая-женщина мертвые
деревья для себя припасала, в своем доме солнце сотворить хотела. А теперь
всё Яблоням отдала. Отогреваются, кумушки. Авось живыми будут".
Скоро снег кружиться перестал. Солнце из туч лучи спустило. Холод не
прогнало, но светом порадовало.
А дальше - хуже. Май будто наряд чужой надел: претворился коварным
октябрем, морозом задышал. То дождь ледяной, то снег мокрый, то ветер
промозглый. Сок в волокнах стыл, да так, что к молодым веточкам доползать
вовремя не поспевал. Отмерзали ветки. Гибли. Липа и тот сплоховал, большую
ветвь потерял.
Сирень тихо плакала. Одна за другой чернели цветущие кисти. Холод, что
огонь разгулявшийся, все пожирал, оставлял за собой мертвую сушь. И конца
беде лютой не видать было.
Дубок - умница, строго слову следовал. Солнце днем ласкалось, молодежь тут
же на радостях водицу принималась тянуть. А наш - ни-ни, брал ровно
столько, чтобы сил хватило сок по всем веточками пропустить, да к ночи
затаиться. Тех, несмышленых, мороз ночью насмерть прихватывал. Много
поросли погибло. Дубок же только одну веточку отморозил. Пригорюнился, как
наказание принял.
"Дядя Береза, разве я не слушался тебя? Разве водой жадничал?"
"Нет, - говорю ему, - все по закону делал. Да только есть в жизни то, что
не во власти нашей изменить. Берут верх над нами и холода, и огонь, да и
люди - случается. А ты живи и земле-матушке верь. Испытывает она, силу
проверяет. Слабых да глупых - заберет, не позволит плохой памяти
множиться, а других прочно стоять научит".
Кивали моим словам соседи, соглашались. Боль свою поглубже в корни
спрятали, хоть тяжко всем было. Ни один невредимым не остался. Самое
меньшее - листочки иссохли. А у кого и хуже - цветы да поросль погибли,
ветки отмерзли, корни застыли.
Друг за друга мы держались. Будили, коли кто в дрему впал не вовремя. Вот
только Клены мы не уберегли. Те все больше с Елями общались. А Ели, что
они о нас, лиственных, знают? Кликали мы, кликали к беднягам Кленам, да с
каждым часом слабее их ответ становился. И рады бы уж нашим советам внять,
да сил не осталось. Убил мороз юные стройные создания. Заледенил стволы,
погубил молодые корни. Настало новое утро, и не докричались мы до Кленов.
Беда - она для всех одна. О людях думать я не забывал. И они о нас радели
сердечно. Человек-девочка прибегала, корни Дубка мхом лесным укрыла. Я ей
спасибо сказал.
Другие люди тревожные ходили. Тепло их бурлило, что ручей в половодье:
злились, значится, на погоду. В домах у них холод поселился, не прогонишь.
Маленькие дома, из наших собратьев сложенные, они огнем согревали. А
большие каменные промерзли до нутра. Брат-Липа сказал как-то: и почто печь
не ставят, обогрели бы жилище. Дубок своей ученостью блеснул: "Там, дядя
Липа, печи особые. Их разом включают по осени и всю зиму тепло. А весной -
не положено. Весной солнце греет".
Эх, знали бы друзья мои прямоствольные, какую напасть накликали!
Ночь опустилась, тихо в сквере стало. Вздремнул я. И тут слышу - человек
идет. Плохое было в его шагах, а тепло, как сухая земля, твердое, билось
внутри, будто наружу вырваться хотело. Так люди страхом мучаются. И злятся
тоже так.
Мимо меня прошел человек, ствол рукой тронул. К брату-Липе шагнул. Вдруг
удар раздался. Вскрикнул Липа! А человек второй удар обрушил. Топором. И
еще, и еще. Никогда не забуду, как друг мой кричал. Соседи зашумели, а я к
человеку тепло простер - умолял прекратить. Не случилось чуда, не услышал
он меня. О своем замерзающем ростке думал, и рубил, рубил... Осина к нему
свой сок бросила, надеялась остановить, как кошку остановила. Да не по
корням ей человек-мужчина.
Застонал, рухнул Липа. До корней моих его голос донесся: не поминай лихом,
брат, да Дубок береги; живите в мире...
Потом человек ветки рубил, молодой ствол на части крошил. Только не слышал
я более ничего. Корни мои горе в узел скрутило.
Соседи-собратья поведали на другой день все, что услышать успели. Унес
человек тело брата-Липы в большой каменный дом. Акация, что во дворе его
росла, рассказала, как дым из одного окна тянулся. Видать грели жилище. А
я росток человека того вспомнил. Видать, с отчаяния родитель в сквер пошел
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг