Феликс Кривин.
Упрагор, или Сказание о Калашникове
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Я угнал Машину Времени". Изд. "Карпаты", Ужгород, 1992.
OCR spellcheck by HarryFan, 16 January 2001
-----------------------------------------------------------------------
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Опережая Суворова на две тысячи лет, Ганнибал совершал свой
исторический переход через Альпы.
Была осень. Шла Вторая Пуническая война.
И до чего же она прожорлива, победа, сколько она сжирает людей! А
поражение? Разве оно не сжирает людей? Когда они пируют за одним столом (а
они всегда за одним столом), поди разберись, кто больше сожрал - победа
или поражение.
Об этом не думает Ганнибал. Он продолжает свой исторический переход
через Альпы.
Это не Ганнибал. Это Калашников. И не через Альпы он идет, а просто по
улице, хотя мысленно повторяет высокий путь Ганнибала.
Исаак Ньютон не может скрыть удивления: почему это человека тянет
вверх? Ведь, согласно открытому им закону, человека должно тянуть вниз, к
земле.
Ньютон ошибается. Это реки текут сверху вниз, а люди текут снизу вверх,
поднимаясь к вершинам знаний, чинов, житейского опыта. Может быть, закон
всемирного притяжения к земле имеет оборотную сторону - притяжение к небу?
Ньютон в раздумье продолжает путь.
Это не Ньютон, это Калашников.
На складе истории столько замечательных биографий. Всего только раз
использованные, они навсегда похоронены, а ведь могли бы еще служить. А мы
с чем живем? С какими мы живем биографиями?
Хорошую биографию можно носить и носить, а плохую и раз надеть стыдно.
В таком-то году пошел в школу... В таком-то году поступил в университет...
Нет! В таком-то году взошел на костер, как Джордано Бруно!
Это не Джордано Бруно. Это опять Калашников.
Я хочу рассказать о Калашникове, но не знаю, как лучше начать. Самое
трудное о Калашникове начать, потому что начало - самое неясное место в
его биографии.
Помнилось ему, что был он когда-то эхом в горах, родился от того, что
какой-то звук обо что-то ударился. Но от какого звука, в точности он не
знал. Хотелось, чтоб от победного крика "ура!", когда наши солдаты шли в
наступление. Но, может, и не от крика. Может, от звериного рыка. Или от
грома - это уже небесное происхождение, в него Калашников не верил, потому
что был убежденный материалист.
Он вполне допускал и даже надеялся, что его далекие предки имели
внешность, но по своей скромности старались поменьше показываться на
глаза, вот внешность и атрофировалась у них за ненадобностью. Им-то,
покойным предкам, она, может, и не нужна, а как Калашникову без внешности
_ей_ показаться?
Да, была у него _она_, его единственная, - такая же голь перекатная,
как и он: ничего не имела, даже внешности. Калашникову она нравилась тем,
что всегда его повторяла. Так бывает, когда перекатывается эхо в горах:
одна голь перекатная повторяет другую.
Иногда такое приходилось повторять, такие попадались компании... Вроде
приличные люди, а как раскроют рты... Калашников прямо шарахнется в
сторону, сделает вид, что не слышит. Потом - куда денешься? - повторит, но
потихоньку, чтоб она не услышала.
Стеснялся. А им стесняться нечего, еще шире раскроют рты. Приходилось
повторять громче. И она повторяла. Верила: не может он плохого сказать.
Потеряли они друг друга, когда обзавелись внешностью. Они ведь не знали
друг друга в лицо, никогда не видели, как же они могли друг друга узнать?
С внешностью у Калашникова живее пошли дела, взяли его в Упрагор, в
главное горное управление. Обнаружилась его способность не просто
повторять чужие слова, а повторять еще раньше, чем было сказано.
Предугадывал то, что требовалось повторить. Те, которых повторяют, любят,
чтоб их предугадывали: так им бывает легче высказать свои мысли.
Но предупредили Калашникова, чтоб не воображал. Хоть его слово и
первое, но оно все равно повторяет второе. А главное - чтоб не повторял
отсебятины, чтоб ни слова против того, что следует повторить. Одно слово
против - его нет, он сгорел, как до него сгорели многие.
Так ему сказали в Упупе - Управлении Управлениями. И подтвердили в
Упупупе - Управлении Управлений Управлениями. Потому что кто же, кроме
них, может сделать человека из ничего? Просто взять и назначить человеком?
Кто-то из великих сказал, что следовать за мыслями умного человека есть
занятие увлекательнейшее. Так то _за_ мыслями. А каково следовать _перед_
мыслями, причем не такого уж умного, не хватающего с неба звезд? Как
говорил еще кто-то из великих, у умной мысли много родителей, а глупая
живет сиротой. Одно утешение, что у нее большое потомство.
Тот, чьи мысли Калашникову предстояло отражать, ни в каком отношении не
был выдающимся человеком. Следовать впереди его мыслей было занятие
скучнейшее - все равно что следовать впереди похоронной процессии, да еще
вдобавок лежа в гробу.
2
"Не то время, которое тратим мы, а то время, которое тратит нас", -
говорил Михайлюк, которого время сильно потратило. Этот старый интеллигент
никогда не успевал к пирогу: когда все уже хватали и заглатывали куски, он
еще только шел мыть руки, а потом, уже с помытыми руками, начинал искать
вилку и нож, которых никогда поблизости не оказывалось. Если же, преодолев
себя, он решался взять кусок немытыми руками, тут же со всех сторон
раздавалось: "А вилку? А нож? А помыть руки?" И он опять не успевал.
Начинал он с полуфизики. Есть немало явлений, которые физика на
современном этапе не может объяснить, хотя на прошлом могла, а на
позапрошлом знала их досконально. Взять хотя бы эти нимбы вокруг голов. С
ними все было ясно, пока не стали их называть биологическим полем.
Незнание развивается параллельно со знанием, и только в союзе со знанием
незнание достигает вершин.
Именно этот постулат лег в основу великой науки полуфизики. Но для всех
великих наступают трудные времена. Полуфизику назвали служанкой
метафизики, а как назвали метафизику, неприлично даже вспоминать.
Ошибка полуфизики заключалась в том, что, не ограничиваясь
действительностью, данной нам в ощущениях, она вышла за пределы наших
ощущений, в мир других ощущений, нам неведомых. Таких ощущений множество,
но в науке не принято с ними считаться. Хирург оперирует при помощи
инструментов, которые у него под рукой, а не при помощи тех, которые в
какой-то неизвестной больнице.
Если кто-то в природе воспринимает мир при помощи электрического тока,
то он мало что знает о предметах, не пропускающих ток.
А кто-нибудь другой, воспринимающий мир делением атомов, может называть
ядерную реакцию ядерным прогрессом, хотя мы-то знаем, что прогресс и
реакция несовместимы.
Или совместимы? Много было споров по этому поводу. Да и разве можно в
науке без споров?
Сверху сказали: можно. Без споров можно, со спорами нельзя. И спор
прекратился.
Да, упустили мы приоритет полуфизики. Теперь гоняемся за ним по всему
свету, собираем по крупицам то, что возникло у нас, доказываем, что оно
здесь, а не там возникло.
Когда полуфизику объявили служанкой метафизики, Михайлюк ушел из нее в
физику, которой в ближайшие тысячу лет ничего не грозило. Чтобы заниматься
действительностью, данной нам в ощущениях, изучать реальную
действительность как действительную реальность.
Реальность все больше брала власть над действительностью, и из физики
тоже пришлось уходить. Увел из нее Михайлюка ученик, который был не очень
силен в науке, но прекрасно разбирался в действительности.
Звали его Федя, уважительно - Федор Устинович, сокращенно - Федусь. Он
увел Михайлюка сначала в биофизику, затем, когда в биофизике стало
страшно, в геофизику, а оттуда в институт физической географии
(фигинститут). От фигинститута впоследствии отпочковался Упрагор,
возвысившись над ним и приняв на себя руководство.
Пока они кочевали из института в институт, Федусь постепенно становился
из ученика учителем, а Михайлюк из учителя учеником. Правда, талантливым
учеником. В любой физической науке Михайлюк легко достигал вершин и всякий
раз испытывал страх, поскольку любая вершина соседствует с пропастью. С
годами он стал себя сдерживать, чтоб не очень открывать. Привыкал держать
в узде свой талант, свое гениальное провидение. Когда открытие чересчур уж
распахивалось, он его слегка прикрывал. Так делали многие, даже те, кто
вообще ничего не открывал, причем получали за это награды - не за
открытия, а именно за прикрытия.
К сожалению, в науке не бывает вершин, которые не были бы окружены
безднами. Природа так устроена: вершины неотделимы от бездн. И с вершины
некуда - только в бездну.
Федусь обладал обостренным чутьем бездны. Когда разражался гром над его
наукой, он над ней гремел громче всех и одним из первых ударял в нее
молнией. Но, устроив пожар в собственном доме, он тут же начинал выносить
из огня своих самых верных друзей и сподвижников.
Рассказывали о физике, к которому в трудное для него время Федусь
пришел сам, но первым делом поинтересовался: "Надеюсь, у тебя не
политика?" - "У меня национальность", - ответил пострадавший.
Национальность - это не так страшно, и Федусь пошел по инстанциям,
всюду доказывая, что у его протеже не политика, а национальность, и даже
напоминал о государственной национальной политике.
Все-таки политике. Хотя и национальной.
Так же он вынес из пожара Михайлюка, в прошлом своего талантливого
учителя, а ныне талантливого ученика, объяснив ему, что истина не
рождается в споре, она рождается в мире, согласии, в умении договориться,
найти общий язык. Гора с горою не сходится, но человек с человеком всегда
сойдется. Если бы мы не помогали друг другу, говорил Федор Устинович, нас
бы давно порубили, пожгли. Как нам было трудно! Ведь у нас были средние
века! А с тринадцатого по двадцатый век у нас был малый ледниковый период.
И все самые выдающиеся открытия сделаны нами в условиях ледникового
периода. Вы знаете, какой у нас был первый по-настоящему теплый год - за
весь ледниковый период, за многие его столетия? Ни за что не догадаетесь!
Одна тысяча девятьсот тридцать седьмой год. Это доказано наукой
климатологией. Вероятно, он должен был быть раньше, еще в средние века, но
задержался из-за ледникового периода. Зато он был таким теплым, что многие
вынуждены были отправиться на Север, а некоторые даже провели его на
Северном полюсе.
Федусь в науке был авторитет. В свое время он открыл объективный закон,
по которому вершины имеют конусообразную форму. При такой форме их
поверхность лучше освещается солнцем, к чему стремится любая поверхность.
Не каждый откроет объективный закон. Желающих много, а законов мало.
После такого выдающегося открытия Федусь и сам стал максимально освещаться
солнцем, и больше ничего открывать ему не требовалось. Но оно как-то само
открывалось. И это тоже объективный закон. Закон авторитета, который
удочеряет истину (являющуюся, по Бэкону, дочерью времени, а не
авторитета), становится автором истины - ну, в крайнем случае, соавтором.
Потому что у каждой вершины есть и склоны, и отроги, которые тоже без дела
не сидят. Они упорно работают, пока ты максимально освещаешься солнцем.
Раньше в науке соавторов не было. Были просто авторы, соавторы же
появились сравнительно недавно. Ссылаются на Бойля и Мариотта, но они не
были соавторами. Это их потом, после смерти сделали соавторами, а они,
возможно, даже не были знакомы друг с другом.
Может, при Бойле и Мариотте и слова такого не было. Так же, как не было
соискателя. Искатели были, а соискателей не было.
Хотя были слова такого типа. Соратник, например. Сотрапезник. Но как-то
незаметно эти слова устарели. Вместо сотрапезника появился собутыльник,
вместо соратника - в лучшем случае сотрудник, а в худшем - соучастник.
Федора Устиновича время не так сильно потратило, как Михайлюка, оно его
экономило, зная, что Федор Устинович ему еще пригодится. Что бы в жизни ни
менялось, Федор Устинович пригождался всегда в первых рядах, он так быстро
приспосабливался к меняющимся обстоятельствам, что обстоятельства не
успевали за ним изменяться.
3
Комнату Калашников снимал у хозяйки, которая и сама не была хозяйкой, а
снимала у настоящей хозяйки две комнаты. За эти две комнаты она платила
шестьдесят рублей, а с Калашникова брала пятьдесят, так что жила всего за
десять. Но и настоящая хозяйка не была в полном смысле хозяйкой: она
снимала трехкомнатную квартиру у хозяйки, которая была прописана здесь, а
жила совсем в другом городе. Хозяйка хозяйки Калашникова переводила ей по
почте шестьдесят пять рублей, так что сама жила всего за пять - как при
коммунизме.
Ближайшую хозяйку Калашникова звали Зиной, более отдаленную - Жанной
Романовной, а иногороднюю - П.В.Горобец. Фамилия странная и даже как будто
не женская, а может, и вовсе не человеческая, хотя, как известно,
нечеловеческих фамилий не бывает. Не может какой-нибудь Зяблик носить
фамилию Горобец. Для него это обидно, а для горобца оскорбительно. Но люди
привыкли на свои фамилии не обижаться.
Калашников присматривался к своим хозяйкам, пытаясь определить, какая
из них могла бы быть его единственной. Что-то было в каждой от той,
которая откликалась ему в горах, но их внешность постоянно сбивала с
толку.
Внешность вообще обманчива. Почти сорокалетняя Жанна Романовна, хоть и
выглядела старше двадцатипятилетней Зиночки, по своему жизненному опыту
была несомненно моложе. Когда случайно зашел разговор о горе Монблан,
сквозь которую прорыт туннель из Франции в Италию, выяснилось, что Жанна
Романовна не слышала не только об этом туннеле, но и о самой горе Монблан
и лишь весьма отдаленно - о Франции и Италии. У Зиночки же половина вещей
была из Франции, другая половина - из Италии, не исключено, что с этой
самой горы Монблан. А может быть, и с более высокой горы, поскольку
достать их оттуда почти не представлялось возможным.
Но Зиночка доставала. Она, как опытный альпинист, находилась в одной
связке с другими альпинистами и благодаря этим связям могла достать что
угодно даже с горы Эверест. Что могла противопоставить этому Жанна
Романовна?
Только твердость характера. Жанна Романовна работала в гостинице
дежурной по этажу, и главной ее заботой было следить за тем, чтобы мужчины
не входили к женщинам, а женщины - к мужчинам. За многие века, а может
быть, и тысячелетия у людей образовалась стойкая привычка тянуться к
представителям противоположного пола. Вот с этим и боролась дежурная по
этажу, вызывая у постояльцев ощущение, что гостиница не только дает им
приют, но преследует и другие, исправительные, а может быть, и карательные
цели.
А Зиночка работала в театральном буфете. В театре, а особенно в буфете,
было, конечно, много интересного. Наиболее интересное Зиночка приносила
домой и даже иногда кое-что уступала Калашникову. И когда он
расплачивался, бормотала смущенно: "Ну зачем вы так?" - "А как?" -
недоумевал Калашников и накидывал рубль или трешник. Зиночка и эти деньги
брала, но имела она в виду, конечно, другое.
Калашников пытался представить: как бы его единственная работала в
театральном буфете? Как бы она все это тащила к себе домой? Да она бы
этого не дотащила, она бы этого просто не подняла. А как бы она работала в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг