потому что к ним иногда заезжали ксендзы из Хорощи и из Бельска, среди
которых у егермейстера Паклевского было много приятелей и знакомых; но
этого старца Теодор никогда перед тем не видел.
Мать, увидев сына, пошла к нему навстречу, с беспокойством
расспрашивая его о том, что с ним случилось, и Теодор тотчас же поспешил
оправдаться, свалив всю вину на случай с опрокинувшимся экипажем и на
болтливость старостины.
Пока сын с матерью разговаривали между собой, монах, сидевший на
крыльце, имел время присмотреться к новоприбывшему. Хозяйка, вспомнив о
госте, взяла Теодора за руку и подвела его к старцу, шепча юноше на ухо:
отец Елисей - родной брат твоего деда, это святой человек...
Теодор с глубоким смирением подошел к монаху и, склонившись к его
руке, поцеловал ее. Тот, растроганный, долго молча смотрел на него, потом
обнял его и поцеловал в голову.
- Вот, вот! - громко заговорил он. - Вот каким Бог посылает человека
в свет в состоянии невинности - прекрасным, как цвет весенний, и светлым,
как херувимы; а что делает из него жизнь! В могилу сходят тряпки и сор!
Егермейстерша, очевидно, привыкшая к чудачествам отца Елисея, не
удивилась этому восклицанию, вырвавшемуся из его уст; но Теодор, едва
понявший, к кому это относилось, был очень изумлен. Старец смотрел на него
с восхищением.
- Мать, должно быть, сказала тебе, - прибавил Елисей, - что я вам
близкий по крови. Так - по мирским понятиям - но теперь я одинаково близок
и одинаково чужд всем людям... Все, что было во мне земного, стерла вот
эта одежда; теперь я кающийся, Божий молитвенник - пес Господень (Domini
canis).
Старец рассмеялся.
- Нельзя же псам, хотя бы и Господним, признаваться в своем кровном
родстве с тщеславными светскими людьми. К чему это?
Хозяйка рассеянно слушала.
- Я пришел к вам, потому что долг велит нам утешать огорченных, -
сказал старец, - хотя бы я был вам совсем чужой, я должен принести вам
слово Божие и стучаться в ваши сердца, пока они не откроются... Мир вам!
Мир вам!
- Юноша, - передохнув немного и, подняв глаза на Теодора, сказал
старец, - мне хочется услышать твой голос! В голосе выражается душа!
Говори! Какую деятельность ты выбрал?
- Дорогой отец, пока никакой! - отвечал Теодор с полным доверием к
монаху, в котором чувствовал приязнь к себе, - я учился у пиаров и науки
окончил; теперь, что Бог даст, и как судьба сложится? Не знаю сам.
Большого выбора нет у меня...
- А что же тебя привлекает? - спросил отец Елисей. - Но только правду
мне говори, потому что я все равно отгадаю, хоть бы ты и скрывал.
Теодор взглянул на него таким ясным взглядом, что старец возрадовался
и весело воскликнул:
- Tabula rasa!
- Ксендз Конарский, - вмешалась мать, - хочет устроить его при
канцелярии князя канцлера.
Отец Елисей покачал головой.
- Далеки от меня ваши дворы и владыки, - сказал он, - не знаю я ваших
канцлеров... С Богом можно идти всюду, а Бог в сердце...
- Только не ко двору пана гетмана, - резко прервала хозяйка, - туда я
не пущу его. - И как бы поняв друг друга, она и монах обменялись
взглядами, а отец Елисей прибавил:
- Гетмана нельзя назвать злым, но у него слабая воля; а кто слаб, тем
пользуются злые люди, и каждый порыв ветра нагибает того по-своему...
Он снова взглянул на прекрасного юношу и, указав ему место рядом с
собою, с глубокой нежностью всматривался в его ясное лицо, словно не мог
налюбоваться им вдоволь.
- Дай Боже, чтобы ты, мое дитя, вышел из ожидающей тебя битвы с таким
же честным, правдивым, открытым и ничем не затуманенным лицом, какое у
тебя теперь. Чистым выходишь ты на арену, и хорошо, если бы ты вернулся,
хотя и израненным, но не запачканным.
Ты вступаешь в свет, в котором нет Бога.
Все там говорят о нем, но слово Его мертво для них, и слава
бездушна... Они называют это большим светом, а на самом деле это - малый
свет, потому что между ними и Богом - ворота закрыты. Все земное там на
первом плане, а небесное - на последнем.
Но без борьбы нет победы! Ты должен идти, чтобы получить не хлеб
насущный, а вечную пищу для души. Итак, с Богом иди, мое дитя!
Говоря это, старец уже не смотрел ни на Теодора, который внимательно
к нему прислушивался, ни на егермейстершу, со слезами на глазах жадно
хватавшую его слова, - взор его был устремлен в ясное небо, озаренное
закатным сиянием.
Но вдруг, словно вспомнив что-то, он вскочил с лавки и принялся
искать палку, которую он где-то поставил.
- Ах, Господи, Боже мой! Вот и солнце зашло, а настоятель, отпуская
меня, строго приказал, чтобы я вовремя вернулся, - ведь путь не близкий!!
- Но мы не пустим вас пешком, отец, - возразила Беата. - Тодя, беги
скорее, вели заложить бричку...
- Мне бы более приличествовало идти пешком, - сказал отец Елисей, -
но, правда, ноги у меня слабые.
Теодор был уже около конюшни. Беата подошла и поцеловала старцу руку.
- Спасибо тебе, отец, за доброе слово! Оно падет в молодую душу, как
здоровое зерно. Так меня заботит его судьба!
- Заботиться надо, - возразил капеллан, - но и тревожиться слишком -
не годится. Есть Бог на свете! Он ни для кого не делает исключений, но
справедлив ко всем... Что Он приготовил для него, то и следует принять...
У юноши по глазам видна чистая душа. Пусть идет в свет...
Он покачал головой.
- Только не на гетманский двор, в эту лужу сиропа, в которой мухи
тонут и увязают. Пошли его, куда хочешь, только не туда, только не туда!
- Да я и не могу туда! - опустив глаза, разбитым голосом отвечала
Беата.
- Доброе дитя колеблется и не решается оставить меня, хочет остаться
здесь со мною, а я тревожусь, как бы его у меня не похитили... Ты, отец,
знаешь мое сердце и знаешь жизнь - поговори с ним, склони его к тому,
чтобы уехать отсюда!
Теодор уже подходил, когда она оканчивала эти слова; отец Елисей
стоял в задумчивости.
- Будь послушен матери, - сказал он, обращаясь к Теодору, - сердце
материнское, если и не видит, что чувствует и предчувствует, что полезно и
спасительно для ее ребенка! Я, верно, уж не увижу тебя, потому что ты
вернешься в Варшаву, дай же я благословлю тебя...
Тодя, не смея возражать, склонил голову, и монах сделал над нею знак
креста.
Бричка была уже готова к отъезду; Тодя помог старцу взобраться на
сиденье, и скоро вечерние тени скрыли из глаз провожавших белую одежду
монаха и его черный плащ...
Сыну пришлось теперь подробно объяснить матери причину своего
опоздания и описать особ, встреченных им на дороге.
Услышав их имена, Беата покраснела, но не показала виду, что они были
ей знакомы. О гетмане и о самом Белостоке она не решилась спрашивать,
избегая всякого напоминания о них.
На другой день Беата уже принялась хлопотать по хозяйству, видимо,
перемогая себя, но желая показать сыну, что она сумеет со всем сама
справиться. А вечером она уже спросили его, когда он думает вернуться в
Варшаву?
Теодору не хотелось спешить, чтобы успокоиться относительно здоровья
матери, кроме того, он хотел привести в порядок документы и бумаги,
оставшиеся после отца. Егермейстерша сказала ему на это, что отец,
почувствовав себя слабым, сам привел их в порядок и отдал ей.
Таким образом, отпадал еще один повод к тому, чтобы остаться, да и не
хотелось Теодору обнаруживать излишние опасения за здоровье матери.
День отъезда не был еще окончательно намечен, но Беата уже делала
приготовления к нему и, несмотря на всю свою любовь к сыну, видимо,
желала, чтобы он уехал.
Приближался день св. Яна, торжество именин гетмана, на которые со
всего края съезжались гости, среди них были и знакомые, и друзья
егермейстера Паклевского еще со времен его службы при дворе, и Беата, не
говоря об этом сыну, терзалась боязнью, как бы кто-нибудь из родных или
друзей покойного мужа, узнав о его смерти, не вздумал приехать в Борок и
смущать Теодора.
Но так и бывает, что то, чего человек боится и что предчувствует,
обыкновенно и случается. Так было и теперь. Родной брат егермейстера,
служивший в одном из коронных полков, приехал в качестве депутата от
своего полка в Белосток. Он ничего не знал о смерти брата, но, услышав об
этом из уст самого гетмана, тотчас же отправился в Борок.
И вот, в один прекрасный день перед крыльцом усадьбы появился верхом
на статном жеребце пан Гиацинт из Паклева Паклевский.
Братья, похожие друг на друга по внешности, во всем остальном были
различны, как небо и земля. Поручик, не имевший за душой ничего, кроме
коня и сабли, с юных лет зачислился в войско и был воин с головы до ног,
отважный и смелый человек, но ветреный и недалекий. Он любил шумные
забавы, был горд и заносчив, первый начинал споры и драки и никому не
уступал. Расточительный и легкомысленный, он всегда нуждался в деньгах и
всегда был занят мыслью, где бы их перехватить и поскорее, попусту времени
не тратя. Сердце у него было доброе, но голова - пустая и упрямая. Услышав
в Белостоке о племяннике и не зная, чем занять себя, он вбил себе в
голову, что должен устроить его судьбу и затем непременно уговорить его
поступить на военную службу.
С тем и поехал. Теодор видел его несколько раз в детстве, а когда
около крыльца раздался шум и стук, он вышел к нему навстречу и скорее
угадал, чем узнал в приезжем дядю.
Поручик с громким восклицанием и с выражениями нежной любви, со
слезами обнял его, оплакивая смерть брата и радуясь тому, что снова увидел
Борок.
Торопливо вышла и егермейстерша, догадавшись, кто приехал, и надеясь
предупредить всякие попытки приезжего сбивать с толку ее сына.
В первую минуту свиданья поручик шумно оплакивал покойника,
попеременно обнимая племянника и целуя руки невестки. Но это продолжалось
недолго, наступила hora canonica.
- Голубушка невестка, - воскликнул, отирая слезы, Паклевский, - ради
Господа Бога дай ты мне заморить червяка, - я выехал из Белостока на
пустой желудок. Жара страшная, а я мчался во весь опор и устал чертовски.
На столе живо очутились водка и закуска, и гость, не теряя времени,
принялся за еду. Он хотел выпить за здоровье племянника и собирался налить
и ему, но тот отказался.
- Это что же? Водки не пьет! Славно, нечего сказать! - сказал
поручик. - Что же ты, красная девушка? Что из тебя будет? Хорошо же тебя
воспитали! Я в твоем возрасте ничего не боялся, ни водки, ни вина, ни...
Мать хотела прервать его, но он поцеловал ее руку и докончил:
- Голубушка моя, мы должны сделать из него воина! Ей Богу! Что же ему
еще выбирать! Разве это плохая служба - особенно при протекции? Честное
слово, если бы я не был таким бездельником, у меня уж была бы собственная
деревенька.
- Он готовился к иной карьере, - возразила мать.
- К какой же? Да помилуйте! Может быть, он хотел быть каким-нибудь
писакой? Сохрани Боже! В нашем роде все были рыцари. Его покойный отец
тоже сначала служил в войске. И, ей Богу, по-моему, только это и есть
настоящее дело! Что? Что? Гнить здесь на затоне, ходить за плугом? Что же
это за жизнь!
Он взглянул на Теодора, стоявшего около стола.
- Он как будто родился воином! - говорил он, не переставая. -
Прелесть, что за юноша! Здоровый, сильный, и неужели он пропадет!
Он наклонился к руке хозяйки и опять поцеловал ее.
- Я для того сюда и приехал, - сказал он. - Ведь я его опекун. Я уже
замолвил за него словечко гетману, он обещал протекцию. Стоит только
записаться и гуляй душа! Честное слово!
Поручик оглянулся и с удивлением заметил, что лица хозяев были
пасмурны.
- Дорогой брат, - серьезно сказала егермейстерша, - позволь же и мне,
как самому близкому человеку и опекунше моего сына, иметь свое мнение.
Покойный муж, царство ему небесное, не без причины разорвал с гетманом.
- Ну, ну! - крикнул поручик, наливая себе вторую рюмку водки, -
позволь уж и мне сказать - правда не грех - у покойного были свои причуды.
Что-то там его задело, что-то ему показалось, вот он и надулся - гордая
душа в убогом теле - честное слово, он и сам не знал, почему оттолкнул от
себя свое счастье.
- Брат мой! - вскричала Беата. - Я его знала хорошо и знаю лучше вас,
что все, что он делал, он делал обдуманно и вовсе не опрометчиво. Он не
нуждался в милостях гетмана, и я не хочу, чтобы сын мой добивался их.
Поручик даже перекрестился.
- Да помилуйте! - вырвалось у него. - Кто мы? Мы? И он? Сударыня! И
это мы будем затевать войну с этим могущественнейшим магнатом? И только
потому, что покойнику... что-то там померещилось? Да знаете ли вы, что
гетман может сделать? Что он такое? Он - первый после короля. Без него -
ничего нет, а в нем - все... Вы, сударыня, обрекаете своего сына на вечную
нужду!
Егермейстерша отвернулась и умолкла.
- Нет, этого не может быть, - говорил взволнованный поручик. - Я
лечу, сломя голову, чтобы спасти свою кровь и позаботиться о нем, а тут...
- Это была воля покойного, - горячо возразила егермейстерша, - чтобы
Теодор никогда ни за чем не обращался к гетману. И его воля свята для
меня! Тодя завтра или послезавтра едет и поступит на службу в канцелярию
князя канцлера.
Услышав это имя, поручик даже привскочил на месте.
- Ну, это же, ей Богу, комедия, чистая комедия! Да разве ты не
знаешь, сударыня, что такое канцлер и русский воевода? Да ведь это же
patriae inimici, да ведь это же мятежники, которые только того и
добиваются, как бы свергнуть с престола Карла и с помощью императрицы
посадить на трон кого-нибудь из своих!
Пойти к ним, значит объявить войну гетману, присоединится к числу его
врагов!
Вот-то будет для меня радость, когда Паклевский появится среди тех,
кого нам, может быть, придется рубить саблями!
Поручик орал во весь голос, по-солдатски, так что голос его
разносился по всей усадьбе. Он был страшно взволнован и раздражен. Бледная
как мрамор егермейстерша бесстрашно смотрела прямо на него. Теодор стоял
подле нее, не смея вмешиваться.
- И стоило мне приезжать сюда, - прибавил пан Гиацинт, - чтобы только
узнать, что моя кровь будет служить familia.
- Но, помилуй, - возразила вдова, - ваш гетман сам в родстве с
familia.
Поручик махнул рукой.
- Вернул ему, сударыня моя, шпиона в дом, - закричал поручик. -
Мудрая это политика - иметь союзника в чужом лагере! Но пан гетман не
позволит опутать себя, его не так-то легко заманить или запугать! За
Чарторыйским стоит императрица, а за ними король французский и саксонцы.
Мы им покажем! Хо, хо!
Поручик, как раненый зверь, метался по комнате, но, очутившись
поблизости от стола и заметив на нем графин с водкой, налил себе третью
рюмку и закусил куском посоленного хлеба. Эта операция умерила его пыл, и
он несколько пришел в себя.
- Прости меня, голубушка невестка, - сказал он, наклонившись к руке
хозяйки, - что я немного погорячился. Но что правда, то правда, не хотел
бы я, чтобы моя кровь шла на погибель... Если только familia начнет
действовать, мы уничтожим ее всю, со всеми ее приверженцами. Это явные
hostes patriae. Лучшего из королей, нашего милостивого государя мучают,
дразнят, составляют против него заговоры... Это одна клика - с Масальским,
Огинским, Бжостовским, Флемингом; но тут не поможет ни лига, ни
императрица; пусть только гетман даст знак - nee locus ubi Troia fuit!
Егермейстерша, по-видимому, не обращала внимания на все эти
восклицания, а, может быть, даже не слушала их; они не производили на нее
ни малейшего впечатления; и тот, кто их произносил, не был в ее глазах
достоин того, чтобы вступать с ним в спор.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг