Сперва на улицу Декабристов, затем - со Степкой в коляске и Борисом на
заднем сиденье - к берегу.
Когда мотоцикл выскочил на пригорок, с которого виден был церковный
двор, зоркий Степка вдруг запрыгал и завопил:
- Вот он, тот самый! У крыльца! Я узнал!..
Оля перепугано тормошила Федю:
- Что случилось-то? Расскажи толком... Ой, да ты ободранный какой! И
в волдырях все руки-ноги...
- Еще и на пузе, - сказал Федя. И задрал майку. - И на боках... -
Только сейчас он опять начал ощущать жжение...
Она быстро насупилась, покусала костяшки.
- Подожди, я ментоловую мазь принесу...
Федя стянул майку, сел на чурбак у ворот гаража. Оля прибежала через
полминуты. Выжала из тюбика на ладонь белую гусеницу. Запахло ментолом.
- Ну-ка, давай... подними руки.
Федя закрыл глаза и послушался. Олины ладони пошли по его рукам, по
ребрам, вмазывая в кожу спасительную прохладу.
- Ну, рассказывай...
Федя привалился спиной к стенке и, не открывая глаз, начал
рассказывать. При этом он не ощущал никакой тревоги. Только сонное
спокойствие. Теперь одно из двух: или папа Штурман с ребятами где-нибудь
в своих поисках наткнется на Щагова, и тогда... это уже дело Щагова -
оправдываться. Или, скорее всего, никого не найдут и вернутся сюда. В
этом случае дело так все равно не закончится. Пускай родители пишут
заявление: почему ребят можно бить, хватать, сажать, издеваться!.. Но
это позже, а пока он посидит, отдохнет... В пояснице до сих пор тупая
боль. Говорят, они специально бьют вот так, по почкам, чтобы следов не
оставалось...
Федя услышал вдруг, что Оля плачет. И на ноги ему упали теплые капли.
Он "растопырил" глаза:
- Ты что?!
- Ничего... Почему они такие звери?
- Они дембили... Звери, те зря не нападают... Ну, не реви ты, -
попросил Федя. И пообещал: - Они еще ответят...
Оля локтем вытерла глаза, прикусила губу и занялась Фединой ногой. Он
зашипел от боли.
- Терпи давай... Степка и тот терпел.
Федя улыбнулся:
- Это же Степка. Он у нас герой... Как ты.
- Я-то при чем?
- А помнишь, я тебе локоть бинтовал? Ты даже не пикнула.
Она тоже улыбнулась:
- Я... внутри вся пищала... А терпеливее всех Боря.
- С чего ты взяла?
- А забыл, что ли, как он палец стамеской разодрал? Я йод лью на
порез, сама чуть не в обмороке, а он смеется.
- Ну еще бы, - не удержался Федя. - Потому что это ты. Ты с него хоть
шкуру сдирай, он будет радоваться.
У Оли порозовели вокруг сережек мочки.
- Почему это?
- А вот потому это...
- Дурень!
- Кто? - хихикнул Федя. - Борька или я?
- Оба... Давай забинтую.
- Так подсохнет. Обойдусь без орденской ленты... Оль, а чудо
египетское не появлялось?
- Нет, он сказал, что Слава будет его до обеда живописью мучить.
Федя взглянул на свои часы, которые уцелели во всех передрягах. Было
половина первого. Надо же, и полутора часов не прошло с начала всех
приключений! А кажется - целый день!
- Ох, Ольга, почему-то так в сон клонит. Хоть падай...
- Это нервы, - сказала Оля. - Иди в дом и ложись на диван. Дома
никого нет...
- Я лучше здесь... - Федя как в тумане двинулся в гараж, убрал с
лавки банки-склянки, лег на твердое дерево.
- Дай я постелю что-нибудь, - забеспокоилась Оля.
- Так сойдет... Ох, Ольга, а пленка-то где?
- Здесь пленка, все в порядке. Боря придет, и проявим.
- Угу... - И Федя поплыл, поплыл сквозь отрывочные воспоминания о
случившемся, сквозь цветные пятна и рой несильных уже, щекочущих мурашек
от ожогов...
Но дрему прервали треск мотоцикла и голосистая Степкина тревога:
- Федя здесь?!
Папа Штурман сказал:
- Ты, Федор, не кручинься, в обиду тебя не дадим. И папаше твоему я
позвоню сам, чтобы воспринял дело в нужном ракурсе... - Он укатил,
оставив ребят.
Подробности излагал уже Борис. Перескакивал с одной на другую, иногда
смеялся, иногда тревожно смотрел на Федю. Кое-что добавлял от себя и
возбужденный Степка. В итоге сложилась такая картина.
Во время темпераментной беседы папы Штурмана и старшего лейтенанта
Щагова (в которую деликатно и всегда кстати вступал порой отец Евгений)
возникли две не похожие друг на друга версии. По словам Щагова, некий
подросток-хулиган без разрешения вел киносъемку с берега, а затем
непонятно почему набросился на работницу интерната, которая проводила со
своими воспитанниками экскурсию. Когда случайно проходивший там Щагов
пытался выяснить, в чем тут дело, подросток набросился на него с
оскорблениями, оказал сотруднику милиции злостное сопротивление и,
будучи доставлен в отделение, продолжал вести себя вызывающе. Отказался
назвать себя. А потом в комнате временного содержания без всякой причины
травмировал другого задержанного каким-то химическим средством и бежал
из милиции, что само по себе является преступлением, караемым по статьям
таким-то и таким-то...
С точки зрения папы Штурмана, дело было иначе. Когда двенадцатилетний
Федя Кроев и семилетний Степа Горецкий по заданию пионерской киностудии
снимали эпизод для фильма, некая дама-воспитательница... Что, отец
Евгений? Ах, супруга майора Новицкого? Спасибо за уточнение... Так вот,
эта гражданка-супруга начала хлестать по щекам интернатского мальчонку
Южакова. Федя и Степа, не ведая, что это, очевидно, новейшие приемы
педагогики времен перестройки, бросились вступаться за мальчишку.
Старший же лейтенант Щагов, смекнув, что "воспитательный" эпизод
запечатлен кинокамерой, решил избавить супругу своего высокого
начальника от возможных неприятностей... И правильно, что малыш увез
камеру! А вот те, кто пытался организовать погоню, еще ответят!
Мальчишка чуть не угробился, вон доказательства налицо! На коленях то
есть... Кто сопротивлялся? Федька сопротивлялся? А что ему оставалось
делать? Гражданин старший лейтенант вел себя не как милиционер, а как,
простите, налетчик... Никто не оказал "налетчик", сказано - "как"...
Куда поехать? В отделение? Составить протокол? Вам мало было мальчика?..
А вы не боитесь, что он, папа Штурман, обойдется там с кем-нибудь еще
менее заботливо, чем Федя?.. Можете вызывать хоть целый батальон ОМОНа!
При всех гримасах нашей демократии неприкосновенность депутатов еще
никто не отменял... Да, депутат горсовета, представьте себе! Какая
досада, да? И он, депутат Штурман, сегодня же положит на стол другому
депутату, подполковнику Коноплеву, начальнику Прибрежного (бывшего
Ворошиловского) райотдела па-а-адробное заявление о происшедшем...
Кстати, отец Евгений, горсовет на днях рассмотрит письмо о передаче
иконостаса, раз исполком сам не берется решать этот вопрос... Что вы
сказали, старший лейтенант? Мальчик сам виноват? Позвать и спросить?..
Отец Евгений, разве Федя в церкви?
Отец Евгений со всевозможной учтивостью разъяснил, что, хотя высокий
интеллект, видимо, не является первоопределяющим качеством старшего
лейтенанта Щагова, тот все же мог бы сообразить, что в церкви (как,
возможно, и в милиции) не только парадный вход-выход. Есть еще и
запасные...
Щагов что-то еще говорил о сопротивлении и бегстве. Папа Штурман о
том, что, когда задерживают ребят, следует их немедленно передавать в
детскую комнату, а не подсаживать к мальчишкам шпионов-уголовников (о
чем опять же сообщил отец Евгений). Об этой "подсадке" будет разговор
особый... Ах, применение "химических средств"? Это клопомор! А знаете
про такое понятие - "необходимая оборона"?..
Пока обсудили все события, пока Федя вновь рассказал по порядку свои
приключения, прошел еще час. И тут прискакал Нилка. В зеленых своих
сапожках, со свитером под мышкой, с известием, что Слава надумал всерьез
писать большую картину, а для него, для Нилки, сделает копию...
- А я там, на халупе-развалине, написал: "С'студия "Табурет"! Во-от
такими буквами... А чего вы... такие? Случилось что-то, да?
Рассказали про все и Нилке. Он сел на чурбак.
- С'свинство какое...
- Этот Щагов еще поплатится, - сумрачно пообещал Степка.
- Да я не про него... - В Нилкиных глазах тяжелела темно-синяя
тревога. - Я про того мальчика, про интернатского. Его же могут теперь
с'совсем заклевать...
Разом пошли по телу жар и озноб. От стремительного стыда. Ведь за все
это время Федя и не подумал: что с тем-то мальчишкой будет, с Южаковым?
Воевал, негодовал, требовал справедливости, но все это для себя. Ну, не
для себя, а для с п р а в е д л и в о с т и в о о б щ е. А тот мальчик
вспоминался лишь как причина всего, что случилось. А не как живой пацан,
которому, наверно, до сих пор больно.
Оля быстро сказала:
- Ну, вот и надо скорее проявить пленку! Чтобы доказательство было...
Федя толкнулся локтями, сел на лавке. И... опять поплыл в мягком
головокружении.
- Ты давай-ка домой, дядя Федор, - озабоченно предложил Борис. -
Вместе со Степкой. Отлежишься до вечера... Мы тебя сейчас проводим, а
потом уж пленкой займемся, да, Оль?
- Давайте... Правда, я совсем сплю...
Кинопленка
Дома Федя ничком бухнулся на тахту и провалился в отрывочные, без
всякого смысла сны. А потом и вообще в сплошную темноту. Наверно, так
его нервы защищались от перегрузок.
Проспал он до шести часов. Едва очухался, как появились отец и мама.
Они уже все знали. И конечно, подступили с расспросами. Вернее, отец с
расспросами, а мама, разумеется, с ахами-охами и упреками, которыми то и
дело прерывала беседу. Как всех нормальных мам, ее прежде всего
волновала дальнейшая судьба сына. И судьба эта, по маминым словам,
обещала быть ужасной, потому что, если уже с таких лет он устраивает
скандалы с милицией, что же будет дальше...
Федя не огрызался, терпеливо пережидал эти мамины вставки в мужской
разговор. Папа тоже пережидал, только чуть заметно морщился. Потом вдруг
сказал с легким стоном:
- Ну, подожди ты-ы, Таня, по-жа-луй-ста... Что ему было делать-то?
Молча смотреть, как издеваются над человеком?
Мама в глубине души понимала, конечно, что смотреть спокойно на такие
дела не должен никто, в том числе и ее любимый сын. Однако в глубине. А
снаружи были и женский страх, и женское упрямство. И мама сообщила, что,
если в наше время не уметь вести себя сдержанно, если соваться в каждую
уличную склоку (да еще с представителями власти!), то дело непременно
кончится тюрьмой. К этому Федор и сделал нынче свой первый шаг...
Внуку Степке, который пытался заступиться за Федю, она посулила не
менее горькие испытания в будущем и хорошего шлепка немедленно.
Разрастанию конфликта помешало появление папы Штурмана. Тут мама
поняла, что "такую ораву мужиков" ей не переспорить, и удалилась на
кухню, где загрохотала и залязгала посудой.
В папе Штурмане еще клокотали отголоски дневной стычки со Шаговым. Он
попросил Федю снова, подробно и по порядку изложить все, что было. И
сказал, что пусть Федин папа напишет заявление о том, как беззаконно
обошлись с его сыном Федором Кроевым, а он, Лев Михайлович Штурман,
сопроводит заявление подробной бумагой со своей стороны...
Отец поморщился:
- А может, ну их к лешему? Разводить бумажную склоку...
Но папа Штурман сказал, что хватит прощать всяким держимордам
наплевательство на права человека. К тому же, если не подать заявление,
это значит - оставить без защиты Федьку. Милиция, чего доброго, решит,
что Федины родители считают его виноватым, и сама пойдет в
наступление...
- Тут даже и не во мне дело, а в том пацане, - сказал Федя, - в
Южакове. Пускай, что ли, эта Ия лупит его дальше? И других тоже? И
ничего ей не будет?
- Вот! Я же говорю! - Папа Штурман поднял похожий на волосатую
морковь палец. А Федя пошел звонить ребятам.
Недавно в кладовке у Оли нашли еще один старый телефонный аппарат.
Борис его вмиг отремонтировал и протянул провод в гараж. Теперь у студии
была своя телефонная связь. Трубку взял Нилка:
- Федя? Ты полностью живой-здоровый?.. Вот хорошо... А мы мой
с'сандаль нашли, который вы со Степкой на берегу оставили. А то я весь
день в c'caпoгax...
- Ой, Нилка! А я и забыл про него!..
- Ну, ничего, нашли ведь! А если бы и потерялся, он все равно
с'старый... Ты иди к нам! Мы уже проявили!
И Федя пошел. Побежал...
Вернулся домой он уже около десяти. И не думал, конечно, что конец
дня будет драматическим...
Оказалось, что до сих пор не вернулась Ксения. Правда, около семи она
звонила, сказала: "Задержусь немного", но это разве немного -
одиннадцатый час?
Больше всех беспокоился Степка. И наконец заявил, что пойдет на улицу
встречать маму. Виктор Григорьевич сказал:
- Пойдем-ка, Степушка, вместе, я прогуляюсь заодно...
И они пошли. Было еще светлым-светло - июль на дворе, солнце зашло
совсем недавно. И зоркий Степка разглядел мать издалека. Она шла не
одна... Нет, Степка не бросился навстречу. Наоборот, сбавил шаги.
Крепко-крепко сжал горячими пальцами руку Виктора Григорьевича:
- Деда, это ведь он...
Худощавый, стройный, с усиками на мужественном лице, провожатый
Ксении был в рубашке без погон и штатских брюках. Но Степка узнал его
сразу. Несколько секунд он стоял и часто дышал. Потом вырвал руку из
ладони еще ничего не понимающего деда. Твердым, почти строевым шагом
пошел навстречу матери и т о м у....
- Степушка... - виновато пропела Ксения.
Он остановился, задрал голову. Сказал на всю улицу:
- Ты с кем это идешь? Это же гад!
- Степан!!
- Гад! - взорвался слезами Степка. - Не смей с мамой! Никогда!
Уходи!.. - Он сорвал с себя широкий, с пиратской пряжкой ремень, который
всегда носил поверх майки. Огрел маминого спутника по коленям, по
животу: - Уходи! Гад! Не смей с мамой!..
Дед ухватил внука в охапку.
- Деда, это ведь он! Который на нас! На Федю!..
Виктор Григорьевич понес его, бьющегося, к дому. А Ксении сказал
через плечо, как маленькой:
- Марш домой.
Дома Ксения закатила истерику. Это что же, она так и будет маяться до
старости? Ей всего двадцать шесть лет! До пенсии жить вдовой? И если
хороший парень познакомился с ней и проводил до дому, то теперь всякий,
даже родной сын, имеет право плевать на нее и ломать ей судьбу?.. Завтра
она уходит в общежитие к подруге Вере, а этого... этого змееныша,
которого она вырастила на свою беду, воспитывайте сами! Или пусть
убирается в...
Она закричала в ответ, что Миши давно нет на свете, а ломать свою
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг