Рисунок был четкий, будто цветная фотография. И я опять испугался,
потому что сразу все узнал: и оттопыренную подошву, и разлохмаченные
шнурки (один черный, другой коричневый), и белую кляксу на башмаке (Нюра
капнула белилами, когда красила подоконник). В этих башмаках я ходил в
школу в апреле - как раз когда у Нюры пропали карты. И дырку на
щиколотке я вспомнил: зацепился за щепку, когда мы на школьном дворе
помогали разгружать дрова. А самое главное - тут уже не отопрешься, - из
кармана штанов торчала рукоять рогатки, оплетенная желтым и красным
проводом. Эту рогатку я выменял у Амира на шарикоподшипник для
самоката...
- Ну? Разве не похож? - с победной ноткой спросила Настя. - И
белобрысенький такой же, и нос сапожком, и ухи оттопыренные да облезлые.
Чисто фотокарточка!
"Где они увидели нос и "ухи"? " - подумал я и опять испугался.
Глафира хихикнула и подтолкнула меня локтем. Стало щекотно. И мне
показалось, что все четыре ноги на карте беспокойно дрыгнулись. Я
мигнул. Настя быстро сунула карту под другие.
- Ну дак чё тогда, - скучным голосом сказала Степанида. - Тогда,
значит, игре конец...
Они разом вздохнули, сделались неподвижные, задумались про что-то, а
про меня, кажется, забыли. Долго мы так сидели в тишине. За окном
сделалось светлее. Мне стало зябко, несмотря на платок. Я пошевелился и
осторожно спросил:
- Можно я пойду домой?
Они будто проснулись. Громко затрещала свечка на столе. Степанида
пробубнила:
- Ишшо чё. Домой... Вон чё надумал...
- Вторых петухов-то еще не было, - недовольно проговорила Глафира- И
про оброк не сказали.
- Да ладно вам, - вмешалась Настя. - Чего ему эти петухи ваши? Дитю
спать надо... А про оброк можно и до петухов сказать. - Она повернулась
ко мне: - Ты вот что послушай... Без выкупа-то тебя отвязать от нас
нельзя теперь. А выкуп такой: возьми Глафирин мешок, а завтра наберешь в
него пуху тополиного...
- Зачем? - пробормотал я.
- Зачем - это дело длинное. Потом узнаешь.
- Полный мешок? Он во какой... - хмуро сказал я.
- А ты сильно-то не набивай, легонько клади, чтобы пух-то мягкий
остался... А помнешь, дак сразу и съедим, - подала голос Степанида.
Я хотел спать и уже совсем не боялся. Я сказал:
- Ох и надоели вы с этим своим "съедим"...
Настя засмеялась, Глафира не то закашляла, не то захихикала опять. А
Степанида обиженно откликнулась:
- Я же говорила... Вон они какие, нонешние-то... Шибко грамотные.
... Дальше помню смутно. Вышел из бани. За логом вставал золотой
рассвет. Я бросил мешок на огородный плетень: больно он мне нужен! Дурак
я, что ли, возиться с пухом? Пробрался в дом. Было тихо. Я сразу
уснул...
ПОВЕСТИ БЕЛКИНА
Сами понимаете, утром я решил, что ведьмы мне приснились. А что
оставалось думать? Мне помнилось, что сон был страшноватый, но приятный.
Сказочный. А ведьмы теперь, когда сияло солнышко, вспоминались вовсе
нестрашными. Даже Степанида казалась чуточку симпатичной.
Я подумал: не рассказать ли маме такой жутковато-волшебный сон? Маме,
однако, было некогда. Перед этим она поссорилась с моим отчимом, а
теперь воевала с Леськой, который добыл синьку, разрисовал себя и не
хотел мыться. Мама дала Леське шлепка, а мне велела вытащить на помойку
мусор.
Помойка была на краю лога, тропинка к ней вела через огород. Я вышел
и... присох к земле. На плетне висел большой серый мешок.
Страх меня пробил, как ударом тока, от макушки до пяток. Несколько
секунд я смотрел на мешок, будто увидел самих ржавых ведьм. Потом я
рассмеялся. Потому что дурак я был: мешок наверняка повесила здесь тетя
Тася. Вон она возится у коровьей стайки.
- Тетя Тася, здрасте! Это ваш мешок висит на заплоте?
Она выглянула из-под навеса.
- Не мой. Чё это я мешок буду на улице кидать? Чтоб сташшили?..
Нюрин, видать, она завсегда растеряха...
На ослабевших ногах я сходил к помойке, вернулся к дому. На крыльце
ласково щурилась от утреннего солнышка Нюра.
- Нюра, это твой мешок там висит?
- Не, Славушка. На кой мне мешок? У меня их ни одного нету, я без
приданого живу. - Она засмеялась, сходила в дом, вынесла мне горсточку
липких карамелек.
Я машинально взял их, сел на ступеньку и задумался.
Мешок неизвестно чей. На плетень попал неизвестно откуда. Но легче уж
предположить, что он выпал из пролетавшего ночью самолета, чем поверить
в ржавых ведьм. А скорее всего, его принес зачем-нибудь тети Тасин
племянник или достала где-то мама, приготовила под картошку. Но
спрашивать никого я больше не стал. В самой глубине души я чувствовал:
все откажутся. А так оставалось хоть какое-то реальное объяснение.
Мешок я спрятал под крыльцо. Никто его не хватился. Я полдня ходил по
окрестным переулкам, брал у заборов горсти тополиного пуха, прятал под
майку. Когда майка надувалась на животе, я относил добычу во двор и
складывал в мешок.
Я понимал, что занимаюсь ерундой. Даже перед самим собой было стыдно.
И я убеждал себя, что просто играю. Имею я право играть как хочу? Вот и
придумал себе сказку про ржавых ведьм.
Но играл я только наполовину. А наполовину собирал тополиный оброк по
правде. Потому что боялся. Это так же, как если запинаешься левой ногой.
Знаешь, что никакого несчастья не будет и все приметы - чепуха, а все
равно незаметно складываешь пальцы замочком...
К обеду мешок наполнился легким, неслежавшимся пухом на четверть. Тут
я как-то сразу устал, обругал себя за глупость, заскучал по
друзьям-приятелям и отпросился у мамы на улицу Герцена.
Мы с ребятами сходили на Туру и выкупались, потом с компанией из
соседнего большого двора погоняли на пустыре мячик. Затем сыграли два
раза в мушкетерскую игру "королевские подвески", и вдруг наступил вечер.
И я увидел, что пора домой. И вспомнил, что мешок на три четверти
пустой. Опять я выругал себя за дурацкие мысли и боязливость, но...
теперь сумерки и время снов были уже близки. И я, вздохнув, подобрал у
забора и спрятал под майку несколько горстей пуха - того, что разлетался
по окрестным кварталам со старого тополя.
Это мое тайное дело заметил Толька Петров и, конечно, сунулся с
вопросом: зачем? Я ничего не мог придумать с ходу и огрызнулся: не суй
свой рыжий нос. Это было необдуманно: Толька сразу настроился на
кулачный лад. Нас растащил дядя Боря, вовремя вышедший на крыльцо. Он
сказал, что честные рыцарские поединки надо устраивать ясным днем, а
сейчас уже десятый час. Солнце висело в самом конце улицы большущим
красным глобусом. И я направился туда, к этому глобусу. В той стороне
была улица Нагорная...
Дома я поужинал и лег спать. То есть не спать, а ждать: случится э т
о или нет? Дом неторопливо затихал. За окнами так же не спеша собирались
прозрачные, будто марля, июньские сумерки. А я ждал полуночи, ждал со
смесью страха и желания. По-прежнему боялся я ведьм, но... жаль, если
сказки больше не будет. И зря я, что ли, собирал пух?.. А если ведьмы
рассердятся, что мало? Степанида опять заведет свое: "Съедим, да и дело
с концом... " Да ну, чушь все это, не съедят... За такими мыслями я сам
не заметил, как оказался на первом этаже сна. Просто понял, что уже
сплю. Сказка неслышно звенела в тишине тысячью струн-паутинок. Это
звенело во мне ожидание.
Но... звенело, звенело, а дальше - ничего. Часы не появлялись. Сказке
чего-то не хватало. От досады мой страх почти исчез. Я встал, будто
кто-то посоветовал мне, что делать. Нащупал на столе, среди раскиданных
книжек, огрызок синего карандаша и быстро, коряво нарисовал на обоях
круг и цифры. И две стрелки: короткая на двенадцати, а длинная - она
чуть-чуть не дошла до верхней черты.
И тогда... тогда сказка набрала полную силу. Сидя на кровати, я
увидел, как нарисованная длинная стрелка шевельнулась. Я забыл дышать. А
стрелка эта тихо двинулась вправо и слилась с другой в одну черту. В ту
же секунду я ощутил нервами неслышный стук в дверь...
Все было как вчера. Так же за дверью оказались Настя и Глафира. Так
же шли мы через огород к баньке, а в ней мерцал огонек. Я нес на плече
тощий мешок с невесомым оброком.
Конечно, Степанида просипела:
- Вот они, нонещние-то, работать им неохота. Ничего не набрал...
- Да ладно, хватит и того, - отозвалась Настя. И добавила непонятно:
- Много ль ему надо...
- Ишшо и свалялось, поди, все... Тогда съедим.
Я вздохнул: надоело уже.
Никто меня, конечно, не съел. Сказали, чтобы сел на лавку у окошка и
вел себя тихо, "не шебуршался и не мешался". Из темных углов ведьмы
достали прялки - я такую видел у тети Таси. Разделили на три охапки
тополиный, пух, привязали к узорчатым лопаткам на подставках, сели,
взяли веретена.
Веретена завертелись, запели, как быстрые волчки, из пуха из-под
ведьминых пальцев побежала тонкая серебристая нить.
"Вот оно что! Волшебную пряжу делают..." - догадался я.
Веретена жужжали ровно, минуты бежали однообразно, а мне было
нисколечко не скучно. Меня завораживал бег серебристых нитей. И от
мысли, что я вижу колдовство, опять появилось сладковатое замирание.
Ведьмы негромко запели. Вернее, пела Настя -чисто и хорошо, - а
Глафира и Степанида лишь хрипловато подтягивали.
Ночью выйду за околицу,
Огоньки погаснут ясные,
А луна, как желто яблочко,
По зелену небу катится...
Не возьму я злата-серебра,
А возьму я медных грошиков.
Прилетит из леса темного
Птица-филин говорящая.
Клюнет птица-филин денежку,
Медный грошик - будто семечко.
Клюнет раз, другой, а с третьего
Скажет мне слова разумные:
"В тихом доме у околицы
Разбуди мальчонку малого.
Пусть мальчонке будет от роду
Девять лет и девять месяцев.
Сшей обновку ему шелкову,
Награди добром да ласкою.
Будет он тебе помощником,
Для цепей тяжелых ключиком".
- Ну, чё про нашу песню скажешь? Али совсем плохо поем? - проворчала
в углу Степанида.
- А чё сказать? - откликнулся я с некоторым ехидством. - Если скажу,
что плохо, так вы сразу: "Съедим! "
Глафира тихонько закашляла-захихикала. А Настя смотрела серьезно и
вопросительно.
Я, конечно, уловил в песне намек. Мне как раз было девять лет и
девять месяцев. Но ни обновки, ни особой ласки я пока не видел, поэтому
ответил уклончиво:
- Хорошая песня. Только непонятная какая-то. И грустная...
- Ох, батюшки, "грустная", - забубнила старуха Степанида. - Будто
есть нам с чего веселиться-то...
- Кабы кто развеселил, - поддержала ее Глафира. - А то мы только и
знаем песни выть... Хоть бы ты, Тополёк, рассказал нам что хорошее.
Она впервые назвала меня так ласково. И я от благодарности сразу
сказал:
- Я рассказывать плохо умею, а книжку могу почитать, если хотите.
- Какую книжку-то? - оживленно спросила Настя. И даже веретено
остановила.
Я мысленно перебрал свои любимые книги. "Робинзон" и "Гулливер",
пожалуй, не годились. "Тимур и его команда" тоже не для такой
обстановки. "Морские рассказы" Станюковича? Нет, это не для ведьм. И я
вспомнил Пушкина. "Повести Белкина"! Там есть рассказ "Гробовщик". Про
мертвецов и всякие страхи. Наверно, ведьмам понравится.
- Сейчас принесу! - Я поднялся с табуретки.
- Сбегёт, - нерешительно сказала Степанида. - Он ведь нас все ишшо
опасается...
- Да вернусь я, честное пионерское!
- Зачем бегать-то, - возразила Настя. - Ты вспомни, какая книга и где
она. Получше вспомни...
- Да помню я!
- Эта, что ль? - Настя махнула веретеном, и знакомые "Повести
Белкина" в старых коленкоровых корочках оказались на краю стола.
- Ой... - сказал я с испугом. Это было первое явное колдовство,
которое сотворили на моих глазах ведьмы. Глафира самодовольно кашлянула.
Степанида покряхтела:
- Вот и читай теперя, как хотел, неча бегать-то...
И я стал читать "Гробовщика" вслух. Негромко, старательно, с
выражением. Когда я читал его раньше (один, вечером), было жутковато, а
сейчас нисколечко, хотя рядом были ведьмы и волшебство, и вообще сказка.
Слушали меня внимательно. Даже Степанида не кряхтела и не охала. Но
когда я кончил, она завозилась и недовольно сказала:
- Ну чё... Тута все дела известные, лучше бы чё другое.
Чувствительное...
Глафира скрипуче хихикнула, а Настя проговорила вроде бы в шутку, но
с капелькой смущения:
- Нам бы, бабам, про любовь чего-нибудь.
Я немножко обиделся за Пушкина, но сказал, что, пожалуйста, можно и
про любовь. И прочитал "Метель". Эта повесть ведьмам понравилась.
Глафира проворчала:
- Ну, Тополек, ты это... да... - И закашляла как-то по-особому. А
Степанида сняла очки и достала из-под безрукавки большущий платок, от
которого на всю баню запахло ржавчиной...
- А я раньше-то и не слыхала, что Пушкин повести писал, - со вздохом
сказала Настя. - Думала, он только стихи...
- Стихи-то у Александра Сергеевича тоже есть чувствительные, -
проговорила из-за платка Степанида.
А я, утомленный чтением, вдруг понял, что ужасно хочу спать. Хотел
спросить, можно ли пойти домой, да лень было. Хорошо сидеть, закутавшись
в пушистый Настин платок и привалившись к стенке...
- Робёнок-от спит совсем... - подала голос Глафира.
- Пусть, - отозвалась из уютного сумрака Настя. - Я его сама...
И я утонул в дремоте. И проснулся солнечным утром в своей постели.
"Повести Белкина" оказались на месте - на этажерке рядом с
"Робинзоном" и "Гаврошем".
"Значит, все-таки приснилось", - подумал я. И сам удивился, что мне
чуточку грустно.
На всякий случай посмотрел под крыльцо: там ли мешок с пухом?
Мешка не было. Но не было там и другого барахла, которое валялось
раньше. Видимо, тетя Тася устроила чистку и все оттуда выкинула.
Скоро я перестал думать о приснившихся ведьмах. Мама послала меня за
керосином, а после обеда я помчался на улицу Герцена, и там до вечера мы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг