Алексей КОРЕПАНОВ
БЕЗ МАСКИ
"...Он выпустил из рук горячий лучемет и бросился к оплавленной
выстрелами стене, перепрыгивая через холмики пепла, оставшиеся от
хранителей Черных Книг. Девушка лежала на каменном возвышении в углу
полутемной пещеры и измученно улыбалась, глядя на него полными слез
глазами. Он разорвал веревки, опутывающие ее запястья, и придвинулся
губами к ее губам..."
Я хмыкнул и поставил на полях знак вопроса. Герой рукописи явно
тянулся в супермены, он не только голыми руками рвал не гнилые, надо
думать, веревки, но еще и перемещался с помощью губ. Если, конечно, я
правильно понял автора. Как бишь его зовут? Я разыскал первую страницу
этого шедевра. Ага, Александр Константинов. "Время собирать камни". А
также грибы и зерновые культуры.
Все. На сегодня хватит. Если начинаешь злиться по пустякам - значит,
пришло время собирать бумаги и кончать работу. И, между прочим, было уже
без чего-то там шесть. Я уложил в папку недочитанную рукопись
фантастической эпопеи Александра Константинова и встал. Протиснулся между
столом Галки (у нее простудился Славик и объявления пока принимал я) и
столом Цыгульского (он умчался лепить интервью с каким-то залетным то ли
йогом, то ли экстрасенсом, и отвечать на телефонные звонки, адресованные
ему, приходилось тоже мне), итак, я протиснулся между столами, присел на
подоконник и выудил из печки сигарету.
Распахнутая форточка всасывала уличную сырость, в туманном ореоле
парили над мокрым асфальтом похожие на НЛО фонари, безнадежно атакуя
полумрак ноябрьского вечера, прохожие брели по лужам, прикрываясь щитами
зонтов. Я глядел в окно и думал о том, что сроки подписки уже на излете, а
страничка фантастики готовящегося субботнего номера пока похожа на снега
Килиманджаро. Александру Константинову явно придется собирать свои камни в
другом месте. Не у нас. Не в нашей славной профсоюзной газете. Впрочем, на
моем столе, в толще бумажных завалов покоились целых две рукописи, которые
я еще не успел просмотреть. Но если и они окажутся на уровне творения
собирателя камней...
Оставалась надежда только на четверг и пятницу - и если надежда не
оправдается, думал я, придется срочно затыкать дыру чьим-нибудь переводом,
который еще можно раздобыть. Мда-а... Я выщелкнул окурок в форточку.
Великое, сложное, удивительное дело - битва за подписчиков. Второй год я
применял в этой битве оружие фантастики и толк, судя по тиражу, все-таки
был. Не буду утверждать, что газету читали только из-за фантастики -
всякой интересной и полезной информации хватало, - но мой камешек все-таки
лежал в этом фундаменте.
В конце концов, можно было залепить пробоину собственным рассказиком
о детях, играющих в звездоплавателей, но, честно говоря, он мне не
нравился. Писал я его, в общем-то, для галочки, дабы реализовать пришедшую
в голову идею - не пропадать же ей, бедняжке, невоплощенной - вот и
получилось именно для галочки. Кто-то из известных или полуизвестных,
помнится, писал, что нет, мол, для него большего удовольствия, чем создать
в воображении завершенное произведение, а потом дать ему возможность
раствориться без следа. Рисовался ли тот известный или так и поступал на
самом деле - неведомо никому, кроме Бога, как говорил платоновский Сократ.
Итак, дети-звездоплаватели не годились, а очередную идею я собирался
воплощать только с утра в субботу, потому что на работе занимался работой,
а вечерами не хотелось ничего делать, а хотелось спать - вероятно, влияла
гнусная ноябрьская сырость. Было в моей почте и кое-что другое, но все не
то, не то...
За стеной размеренно запищало радио ("Московское время - восемнадцать
часов"), я закрыл форточку и направился к вешалке забирать свою одинокую
куртку. И в это мгновение дверь распахнулась, с шорохом затрепетали бумаги
на столах, лампа дневного света под потолком несколько раз мигнула, и даже
радио за стеной, кажется, начало заикаться - потому что произошло явление
Залужной. Залужная никогда не входила и не врывалась, и не влетала. Она
именно являлась. Многое теряет тот, кто не знает Залужную. Я замер, не
дойдя до вешалки.
- Леха, привет! - с ходу сказала Залужная. - Автоматы, сволочи, не
работают, не дозвонишься. Вот тебе клевая тема: пришельцы, сволочи,
явились из супергиперполя и специально портят автоматы, чтобы никто не мог
ни к кому дозвониться. Ни в милицию, ни к этим... А потом порабощают и
устраивают тут всякие штуки, знаешь, по Шопенгауэру?
- Здравствуй...
Это было все, что я успел вставить. Залужная почти никогда не слушала
того, кого избрала объектом словесной атаки. Напор ее слов был подобен
девятому валу с картины Айвазовского или даже цунами.
- Я тебя два часа вызваниваю, пришлось переться через полгорода, -
продолжала Залужная, водружая на Галкин стол полупрозрачный пакет с
какими-то бумагами. Говорила она без запятых и прочих знаков препинания,
они просто не поспевали за ее стремительной речью. - Едем к Наташке на
Хутора, Сашка Назаренко сказал, что она взяла одну клевую штуку для Гриши
на пару дней, и ты тоже посмотришь. Какой-то медный или кафельный, не
помню. Надо кафель в ванную где-то раздобыть.
Залужная уже сидела возле Галкиного стола, распахнув пальто, положив
ногу на ногу, дымя "примой" и стряхивая пепел в корзину с бумагами. И
продолжая говорить. Я не спеша натянул куртку и покосился на бумажные
Эвересты моего рабочего места. Все-таки нужно бы найти те две
непрочитанные рукописи и посмотреть дома после традиционной вечерней
яичницы и чая. А вдруг?..
- ...представляешь? - развивала какую-то тему Залужная. - Проступила
какая-то черная жидкость прямо сквозь линолеум, около холодильника, а там
ведь пол бетонный, Олька перепугалась, соседа позвала, а тот бухой, как
обычно, кошка лакала - и ничего...
- Олька... - машинально пробормотал я, роясь на столе в поисках
рукописей. - Что за Олька?
Ларису Залужную я воспринимал как стихийное бедствие. Я стоически
выслушивал все ее бесконечные истории о полуизвестных или вовсе
неизвестных мне Сашках, Надьках, Наташках и Валерках. Эти истории были той
самой словесной рудой, в которой попадался иногда грамм-другой радия.
Именно Лариса натолкнула меня на идею "Музыки желаний" - по-моему, самого
удачного моего рассказа.
- Ты что, Леха, совсем заработался? Васильева Олька, какая же еще! И
вообще, мы будем ворошить макулатуру или мы поедем к Наташке?
Я, наконец, разыскал рукописи, повернулся к Ларисе и ответил
неторопливо, вдумчиво и убедительно, как и нужно было отвечать Ларисе:
- Ты можешь ехать к Наташке, равно как к Ольке и Надьке, а я не поеду
сразу по трем причинам. Во-первых, я никогда не слышал о Наташке с
Хуторов, во-вторых, Хутора - края неблизкие, а в-третьих, нет материала в
номер. Почитаю сегодня вот это, - я помахал свернутыми в трубку
рукописями, - и если там белиберда - придется где-то добывать перевод. Так
что... - Я развел руками.
- Тебе явно нужно отдохнуть, - заявила Лариса и встала. - Я же тебе
объясняю, у Наташки клевая штука для Гриши, вы с ним договоритесь и он
переведет. Ну тот, медный какой-то, что ли, я же тебе говорила, чем ты
слушаешь?
- Кто медный? - переспросил я. К Ларисе все-таки трудно было
привыкнуть, хоть я и пытался уже не первый год. - Медный змий в пустыне?
Медная гора вместе с хозяйкой?
- Чувак медный! - воскликнула Лариса, хватая свой пакет. - Чу-вак,
понимаешь? Написал эту штуку Медный. Роберт или Рональд, нет, Роджер,
веселый Роджер! Роджер Медный! Или Чугунный. В общем, какой-то
металлический. Фамилия такая.
Я, кажется, наконец-то сообразил и тихо произнес, подавшись к
нетерпеливо постукивающей носком сапога Ларисе, боясь поверить ворвавшейся
в комнату удаче:
- Желязны? Роджер Желязны?
- Точно, Желязны. - Лариса рассмеялась. - А я - Чугунный! Будешь с
тобой чугунным! Очугунеешь, пока до тебя дойдет.
Да, это, кажется, была удача. Роджер Желязны. Незнакомая мне Наташка
раздобыла для Гриши книгу знаменитого американского фантаста. Гриша спец в
английском, значит, речь, скорее всего, идет об оригинале. И если Гриша
мне быстренько переведет, хотя бы отрывок - дадим с продолжением, - то
субботний номер вытащен.
- Почему мы еще находимся здесь, а не у Наташи? - поинтересовался я,
увлекая Залужную к двери. - По-моему, Наташа уже заждалась!
И по пути к остановке, и во время долгого ожидания на остановке, и в
переполненном автобусе, пропахшем сырой одеждой и содрогающемся от
простуженного кашля и переругивания пассажиров, Лариса ухитрялась
тараторить не переставая, словно неугомонное радио в пустой квартире. Если
бы я ее исправно слушал, то усвоил бы целые блоки информации и
дезинформации в количестве, достаточном для возведения крупноблочного
жилого массива типа этих самых Хуторов. Но я почти не слушал Ларису,
занятый своими мыслями, и лишь иногда улавливал знакомые имена. Залужная
рассказывала что-то об Ольке, Волкове и Гурьянове.
Это были действующие лица из круга нашего общения. У нас вообще была
довольно своеобразная компания совершенно разных людей, не более похожих
друг на друга, чем стеклышки в калейдоскопе, но, как те же самые
стекляшки, составляющих оригинальный и радующий глаз узор. Судите сами.
Бывший учитель Волков, ныне процветающий работник прокатного пункта
видеокассет при каком-то там молодежном объединении, которых сейчас
развелось как саранчи египетской. Человек думающий, склонный
пофилософствовать, хотя и несколько подкошенный нынешней тотальной
переоценкой ценностей. Художник Гурьянов, Иероним Босх нашего времени,
любитель крепко выпить как в обществе, так и без. Еще один художник,
Грига, он же по совместительству переводчик с английского. Личность
неопределенная, бородатая, проживающая (кажется, даже без прописки) в
предоставленной райисполкомом мастерской в оклеенном газетами полуподвале.
Труженица завода бытовых машин Люда Каледина, одинокая и ненавязчивая, но
тянущаяся к интеллектуальному общению. Люда приехала к нам в Степоград
сравнительно недавно и временно ностальгически рассказывает о милых ее
сердцу Тетюшах, оставшихся без нее где-то то ли в Удмуртии, то ли в
Башкирии. Экс-балерина Васильева, "Олька" по терминологии Залужной,
некогда битая мужем и ушедшая от него. Она время от времени становится
свидетельницей полета и посадки на окраинах города разнообразных НЛО;
случалось ей присутствовать и при других странных явлениях и именно у нее,
по рассказу Залужной, проступила сквозь пол на кухне некая черная
жидкость, явный признак полтергейста. Музейный работник Карбаш, умеющий
интересно рассказывать и изображать в лицах, но вечно занятый какими-то
своими производственными проблемами и потому довольно большая зануда. Еще
один представитель славного племени художников, учительница Ира Жантария,
натура любопытная, но для меня несколько туманная, поскольку я редко вижу
ее в нашей компании (а встречаемся мы нерегулярно, заранее такие встречи
не планируя, в разных местах и в разном составе).
Залужная. О ней разговор особый. Кроме работы воспитателем
подростковой группы в нашей психбольнице, она еще пишет стихи,
философствует похлеще Волкова, экстрасенствует на уровне Джуны, а еще
вычисляет будущее на манер Ванги, общается с барабашками и этими самыми
микролептонными структурами, образующими неведомое поле после ухода из
жизни биологического объекта, как это делает полтавская журналистка
Машкина, контактирует с инопланетянами всех мастей и оттенков, буквально
заполонившими нашу скромную планету, демонстрирует пресловутое прилипание
утюгов к коже и вообще... И вообще, если где-нибудь появляется сообщение о
чем-то необычном, идущем вразрез с нашей старой доброй ортодоксальной
материалистической наукой, - спустя некоторое время такое же необычное, по
рассказам Ларисы, происходит и с ней. Не человек, а средоточие самых
разнообразных чудес.
И, наконец, я. Теперь уже одинокий, бывший широкопрофильный
корреспондент заводской многотиражки, а ныне сотрудник областного издания,
не имеющий, не пребывавший и не участвовавший. Но склонный считать себя
писателем-фантастом. Конечно, не уровня Роджера Желязны, но, хочется
верить, и не уровня этого Александра Константинова.
На Хуторах мне еще не приходилось бывать и, следуя сквозь грязь за
целеустремленной Ларисой, я сделал вывод, что думал об этом отдаленном
районе несколько абстрактно и слишком хорошо. Как о крупнейшем достижении
в решении жилищной проблемы. Еще совсем недавно здесь лежал чуть ли не
самый плодородный в мире чернозем - но кто-то где-то когда-то утвердил
очередной генеральный план развития Степограда - и чернозем сняли
бульдозерами и куда-то увезли (может быть, отправили на экспорт за
валюту?), и бывшие поля превращались в котлованы, и с грохотом вгонялись в
землю сваи, и разбегалась, разлеталась и расползалась местная живность, и
двинулась в степь армада подъемных кранов, этих железных зверей нашего
века.
Вот так и поднялись в бывшей степи однообразные многоэтажные здания,
сбившись в унылое стадо, застывшее среди всякого строительного мусора,
открытых канализационных люков и коммуникационных траншей, небрежно
забросанных землей, просевшей после первого же дождя. Хутора были обычным
"спальным" микрорайоном, и каждое утро несколько тысяч человек, ругаясь и
проклиная советскую власть, отправлялись отсюда в город на работу, и
каждый вечер, продолжая ругаться и проклиная советскую власть,
возвращались в свои квартиры. Основания для проклятий были, потому что на
Хуторах царило абсолютное бездорожье. В этом я убеждался все больше и
больше, пробираясь в дебри многоэтажек и уже не выискивая в полумраке, где
посуше, потому что посуше не было нигде. Мир был очень сырым, мир был
переполнен грязью, и в этом мире приуныла и умолкла даже неугомонная
Лариса, лишь время от времени издавая невнятные восклицания. Я, чтобы не
очень расстраиваться от соприкосновения с действительностью, пытался
сосредоточиться на мыслях о теплой и сухой квартире неведомой мне Наташи,
где ждет нас книга известного фантаста, и отбрасывал, как несвоевременные,
мысли о предстоящем обратном пути.
Вокруг светились многочисленные окна, словно какой-то великан
развесил в ночи разноцветные гирлянды. И вновь, как не раз уже,
вспомнились мне строки давнего моего неудачного рассказа, написанного
четыре тысячи вечеров назад, тысячу отпечатанных на моей серенькой
"Любаве" страниц назад, двадцать тысяч нужных и ненужных встреч назад. Вот
они, примерно: "Известным он решил стать после того, как ехал однажды на
электричке из Москвы в аэропорт, возвращаясь из командировки. Уже
стемнело, за мутным стеклом вагона проплывали гигантские коробки новых
домов и светились тысячи окон. И вдруг его ошеломила отчетливая, горькая и
пронзительная мысль: он затерян в огромном мире. Никто из людей, живущих
за этими тысячами окон, не знает и никогда не узнает, что есть на свете
некий человек, который едет сейчас в полупустом вагоне пригородного поезда
и скоро улетит туда, где никто, кроме горстки сослуживцев и соседей по
лестничной площадке, тоже его не знает.
"Что значит мое имя для миллионов людей? - думал он, как завороженный
глядя на вереницы окон. - Мое имя для этих миллионов - ничего не значащий
звук".
И ему стало на мгновение неуютно и страшно. Потом он начал читать
захваченный в дорогу журнал, и эта острая и горькая мысль растворилась,
затихла в глубине. Но не надолго..."
- С-собаки! Гегеля на них не найдется! - с чувством произнесла
Лариса, возвращая меня к действительности.
Мы брели мимо мусорных баков, обломков плит и куч земли. Кое-где под
балконами стояли самодельные скамейки, и на скамейках, и на бортиках
детских песочниц, призванных символизировать здешнее счастливое детство, и
на обрезках каких-то труб группками сидели подростки в куртках и
спортивных шапочках - сидели как-то тихо и обреченно, словно и не надеясь
на то, что когда-нибудь ударят морозы и ляжет поверх грязи чистый-чистый
снег, и великодушная природа скрасит неприглядность творения рук
человеческих.
- Дурдо-ом, - утомленно и протяжно выдохнула Лариса. - Похлеще нашей
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг