понял, что этот этап завершен, и ему сразу же захотелось перейти к
следующему. Весь день он не выходил из дома и листал, листал все книги,
которые попадались под руку...
Договор исполнялся безупречно, пока лишь в одностороннем порядке - в
пользу Юры. Так казалось ему самому. Он быстро изучил европейские, языки,
перешел к азиатским и африканским; египетская письменность и клинопись
ассирийцев тоже не были для него тайной за семью печатями. Любая область
знания открывалась перед ним как незапертая дверь. Он мог легко усвоить
высшую математику, поломать голову над квадратурой круга, а на другой день
окунуться в мудрую генетику, постигнув ее со времен Менделя до последних
достижений молекулярной биологии.
Как-то, гуляя по парку, он подумал, что не знает названий многих трав и
кустарников, и на другой же день, обложившись книгами по ботанике, выучил
наизусть не только русские, но и латинские имена всего того, что ранее в
слепоте своей попирал ногами.
Мир открывался с другой стороны, с изнаночной, скрытой и потаенной, мир
звучащих и молчащих трав, насекомых, червей, невидимо совершающих
подземные переходы под толщей дерна. Юра мог часами, склонившись над
кустиком полыни, наблюдать форму ее листьев, неповторимую и повторяющуюся,
вдыхать ее запах - запах знаменитой травы емшан из древней легенды,
заставившей половца вспомнить о забытой родине.
Он сам возвращался на свою родину, в мир корней и листьев, в мир
истории, в мир вымерших народов, их страстей и желаний, тщеты и героизма,
вражды и ненависти.
И что стоили вековые поиски Философского Камня, умеющего превращать все
во все, если война никак не превращалась в мир, а ненависть в любовь.
А быть может, и наоборот, думалось Оленеву, поиски нетленной Истины,
Абсолюта, Вечной гармонии, всего того, о чем грезилось лучшим из людей, -
это и есть невидимый и неосязаемый поиск Добра и Справедливости. Тогда и
он сам включался в число Искателей, и сознание этого наполняло его
гордостью и заставляло убыстрять шаги на своем пути.
Рос Юра, старел отец. После школы Оленев без труда поступил в
медицинский институт, и учеба давалась ему так же легко, как и раньше. Он
старался не выделяться из среды сверстников, и только отличные оценки
снискали ему репутацию зубрилы. Это было неправдой. Юра перелистывал любой
учебник, и знания, накопленные за столетия, быстро и надежно оставались в
его памяти.
Отец давно вышел на пенсию и, не-выходя из своей комнаты, играл сам с
собой в шахматы. С сыном ему играть, было неинтересно - Юра всегда
обыгрывал его в несколько ходов.
Оленев ни разу не влюблялся. Это не означало, что он был равнодушен к
девушкам, он охотно заговаривал с ними, шутил, приглашал в кино, целовался
в подъездах, но сам подсмеивался над приятелями, которые бесились от
любви, ревновали, совершали тысячи необдуманных поступков. Он не
чувствовал себя обделенным, как не ощущает свою ущербность человек, не
понимающий музыку или живопись, субъективное чувство душевного комфорта
позволяло ему причислять себя к счастливым людям, для которых совсем не
обязательны и даже опасны душевные смятения и муки.
Он встретил Марину в троллейбусе. Нечаянно наступил на ногу, извинился,
они вышли на одной остановке, оказалось, что их дома находятся друг против
друга, а потом он и сам не мог понять, как получилось, что они поженились.
Уже спустя время он стал догадываться, что весь этот ряд случайностей,
совпадений и игры судьбы был искусно навязан ему тем, с кем он заключил
Договор. Он усмехался про себя, качал головой и шутя сетовал, что в
Договоре не было указано о степени ума будущей жены, но назад вернуть
ничего было нельзя. Она была красива, гибка, очаровательна в своей
глупости. Но он не нуждался в собеседниках и относился к этому недостатку
легко и спокойно.
К этому времени Юра закончил институт, красный диплом давал ему право
выбора, и он сразу же попросился в реанимацию одной из крупных клинических
больниц. Потом родилась дочь, были обычные хлопоты, стирка, ремонты,
беготня по магазинам, детские и женские болезни. Только отец ничем не
болел и для своих лет выглядел слишком молодо.
Юра равнодушно ожидал начало действия Договора. Он и в самом деле
полысел, ссутулился, а своей невозмутимостью и ясностью мышления часто
приводил коллег в состояние раздражения. Вечно спокойный, ироничный, он
делал свое дело без излишней суеты, и как это ни покажется парадоксальным,
не совершил ни одной ошибки за все годы работы. Ни один врач не сумел
избежать их, горьких и непоправимых, а Оленев, "везунчик", всегда делал
только то, что нужно делать, и рука его не дрогнула ни разу.
Он хорошо помнил тот день, когда впервые пришел в больницу, вчерашним
студентом, новоиспеченным интерном.
3
К сенокосной поре газоны и лужайки между больничными корпусами сплошь
зарастали высоким пыреем, сурепкой, тимофеевкой, люцерной. И все
посвященные знали: скоро должен прийти из отпуска Титов, принести литовку,
завернутую в мешок, и, раздевшись до сиротских больничных штанов, начать
косьбу.
Зрелище это никогда не пропускалось. Под разными предлогами врачи
выходили во двор, становились поодаль у заборчика, закуривали и
наслаждались бесплатным спектаклем. Выставив живот, выпирающий из штанов,
набычив голову, грузный, вспотевший Титов мерно взмахивал косой, и трава с
длинным шелестом ложилась ему под ноги. Не дождавшись, когда она
подсохнет, Титов сгребал ее к вечеру в мешок и уносил домой. Он держал
кроликов в гараже, и ради такой мороки ему приходилось выискивать
мало-мальски пригодный участок для покоса. Июль для него был страдным
месяцем. Подпирая животом операционный стол, он добросовестно выстаивал
необходимые часы, записывал в истории болезни скупые фразы и, не дожидаясь
конца рабочего дня, шел косить.
Юра Оленев пришел в больницу в начале августа, и ему на другой же день
показали Титова, красного, обожженного солнцем, неутомимо обрабатывающего
очередной газон. Зрелище Юре понравилось, он знал Титова и раньше, по
институту. Тот работал ассистентом на кафедре хирургии, и Юре как-то
пришлось сдавать ему экзамен. Он помнил Титова, неторопливого,
немногословного, с хрупким голосом и на первый взгляд недалекого и
простодушного. На экзамене Титов клевал носом, косил в сторону скучным
взглядом и вообще, на Юру внимания не обращал. Оленев ответил по всем
вопросам и, подсунув зачетку, уже ожидал пятерку, но тот так же равнодушно
выставил трояк и вызвал следующего. Юра не ушел, и Титов, позевывая,
спокойно объяснил, что сам знает хирургию только на "четыре", а уж
студенту больше не полагается.
С первого же дня приходи в больницу Юре пришлось доказывать, что врач
из него выйдет. Именно пришлось, потому что все медицинские премудрости он
усвоил еще в первый год студенчества. Такова была традиция, считалось, что
в роль врача нужно вживаться постепенно, мол, репетиция - это одно, а
спектакль - совсем другое дело. Та область медицины, которую он поневоле
избрал для себя - анестезиология-реаниматология, преподавалась в институте
плохо, ей отводились считанные часы, за которые студенты, исключая Юру,
успевали воспринять слишком мало, и поэтому, придя в отделение, любой
ощущал себя профаном и невеждой.
Поначалу многое казалось непонятным. И аппараты, и больные со своими
болезнями, непохожими на описания учебников, и выбор тех или иных
лекарств, и сам ритм работы, не прекращающийся ни на минуту.
Коллектив Юре понравился. Врачи были молодыми, языкастыми, остроумными.
Грачев, заведующий отделением, тоже был молод, хотя успел защитить
кандидатскую диссертацию. Слишком возиться с интернами он не собирался,
рассказал, что где находится, что должен уметь и знать каждый
реаниматолог, твердо обещал Великие взбучки за каждый промах и бросил их,
как щенков в воду. Интернов было двое: Юра и Вовка Веселов - неутомимый
остряк и неукротимый оптимист. И если Юра благополучно миновал тот период,
когда к нему привыкнут и станут считать своим, то все шишки и
подзатыльники сыпались на голову Веселова, отчего с годами голова его
стала шишковатой и вихрастой, но характер ничуть не испортился.
Теперь Юра встречался с Титовым в операционной как равный с равным:
Титов - хирург, Оленев - анестезиолог. Работал Титов неторопливо,
занудливо, часто поднимал голову к потолку, словно выискивая там нужное
движение скальпеля, заставляя ассистентов потеть, молча злиться и
переминаться с ноги на ногу, но свое дело он знал получше, чем на
четверку, и осложнения у его больных случались редко. Сам Титов относился
к интернам, в том числе к Юре, с пренебрежением, и, если во время операции
что-нибудь случалось, то он обращался к нему, лениво растягивая слова:
- Э-э, как вас там, позовите кого-нибудь из врачей.
Собственно говоря, это было прямым оскорблением, но Юра молча улыбался,
никогда не звал и сам быстро справлялся со своим делом. Пустыми глазами
Титов долго смотрел на непокорного мальчишку, но убедившись, что все в
порядке, молча продолжал работу.
Потом, когда к Юре стали относиться как к своему, привычному и
сросшемуся с отделением человеку, даже Титов снисходил до легкого наклона
головы при встрече и более-менее точно называл его по имени, варьируя в
ошибках от Георгия до Виктора. Но Юра быстро вставал на ноги и без тени
смущения подчас спорил с Титовым о тех или иных проблемах хирургии. Тот
озадаченно склонял голову, поднимал кустистые рыжие брови и, словно
удивляясь безмерной наглости, кротко говорил:
- Вы ошибаетесь. Читайте побольше или спросите у старших.
Когда Юра протягивал Титову только что вышедшую в свет монографию, тот
лишь мельком глядел на-обложку и, отвернувшись, отражал нападение:
- Эта книга уже успела устареть, и автор ее некомпетентен. Учите
японский, есть интересные статьи.
- Я его изучил еще в детстве, - отвечал Оленев, зная, что ему все равно
не поверят, - эти статьи тоже успевают устаревать.
Титов брезгливо морщился и в спор больше не вступал.
У Юры подрастала дочь, он часто брал ее за руку и в свободные от
дежурств дни уходил куда-нибудь далеко от дома. Едва научившись говорить,
дочка стала придумывать сказки, все детские премудрости о Колобках и
Лисичках-сестричках она усвоила за месяц, и разве что какая-нибудь
нганасанская сказка еще могла удивить ее, поэтому она предпочитала
сочинять сама.
В один из дней они шли по солнечному летнему бульвару, и пятилетняя
Лерочка на ходу сочиняла очередную сказку. Она говорила, а Оленев
рассеянно слушал ее бесконечный цикл о трех странных существах, одним из
которых был он сам.
- Ну и что? - спросил он в конце или на середине сказки, что было
равноценно. - Оленев - это я, ладно уж, хотя и не похож, Падший Ангел -
это ты, кто такой Печальный Мышонок, я догадываюсь, но откуда ты можешь
знать о нем?
- Ты меня обвиняешь в недогадливости? - возмутилась дочка и ущипнула
отца за руку. - Мне лично не до гадливости, когда я думаю, что теза сидит
у тебя в левом кармане, а антитеза в правом, и обе такие странненькие!
- Ты не ребенок, ты мутант. Таких детей не бывает. Откуда ты знаешь эти
слова?
- Какое тебе дело, папулечка? Раз эти слова есть, то я их знаю. Это же
так просто... Но ты меня перебил. Придется сочинять другую сказку.
И она начинала новую, а Оленев зябко поежился, вспомнив, что давно
потерял маленького мраморного слоника, подаренного ему отцом в день
тринадцатилетия. Он потерял его в тот же день, опустив в левый карман
штанов. С тех пор левые карманы брюк, пиджаков и халатов то и дело
превращались в бездонные ямы, куда исчезали авторучки, монеты, носовые
платки, и Оленев приучил себя не класть туда ничего. А Печальный Мышонок в
сказках дочери жил именно в левом кармане Оленева, и это странное
совпадение Юре явно не нравилось.
- Неужели это я породил тебя? - вздохнул Юра, когда сказка кончилась. -
Я тоже считался вундеркиндом, но ведь не до такой же степени! И вообще,
все твои сказки - это развесистая клюква! - поддразнил он дочку.
- Ага! - легко согласилась она. - Есть такая, и настолько развесистая,
что под ее ветвями свободно помещается небольшой город с тремя заводиками
и фабрикой по производству лапши.
И тут Оленев увидел Титова. Тот сидел на скамейке, развалясь и выпятив
живот, а к его руке были привязаны поводки. Сдерживаемые ошейниками с
медными бляхами и медалями, на газоне паслись кролики. Вокруг толпились
дети, они дотрагивались до пушистых спинок зверьков, с опаской оглядываясь
на Титова, но тот не обращал внимания на их возню, лишь щурил глаза от
яркого солнца и неторопливо промокал пот со лба.
- Во! - обрадовалась Лера. - Смотри. Это знаменитый дрессировщик. У
него кролики по струночке ходят, тапочки приносят, за пивом бегают, спичку
зажигают и даже немного разговаривают.
- По какой струночке?
- А которая на гитаре. Кролики по струнам бегают, а дрессировщик поет.
Титов открыл зажмуренные глаза, вернее - один глаз и, приподняв
кустистую бровь, посмотрел на Юру.
- А, это вы... коллега, - сказал он безразличным тоном. - Денек-то
сегодня, а?
- Как поживают ваши кролики? - вежливо спросил Юра.
- Неплохо. А как вы?
- Намного получше. Меня не держат на поводке.
- Это вам только кажется, - равнодушно сказал Титов и снова прикрыл
глаза. - Вы на поводке у дочери, у жены, у работы...
И он поманил пальцем одного из зверьков. Толстая белая крольчиха
приподняла голову от газона и уставилась темными глазами на Титова. При
этом она продолжала шевелить губами, пережевывая траву.
- Ну иди, иди, - ласково сказал Титов, - не стесняйся, тут все свои.
Крольчиха нехотя засеменила к скамейке и уткнулась мордой в ботинок
Титова.
- Скажи, детка, как тебя зовут?
Крольчиха напряглась, быстро засучила передними лапками и внятно
сказала:
- Манечка.
При этом раздвоенная верхняя губа сомкнулась с нижней при звуке "эм"
ровно на столько, сколько и надо было.
Дети тут же столпились вокруг и, разинув рты, смотрели на говорящего
зверька.
- А меня зовут Юрий Петрович, - сказал Юра. - Как вам нравится погода?
- Чудесная погода, - ответила Манечка. - Вы не находите?
- Он находит, - перебил Титов. - Но на светские разговоры способны и
лягушки. Скажи-ка, детка, ты разумная?
- Конечно! - воскликнула крольчиха. - Я мыслю - следовательно,
существую, как говаривал о себе Декарт. Если бы я не мыслила, то не
существовала бы.
- Это логическая, ошибка, - возразил Оленев. - Камень не мыслит, но
существует вполне реально.
- Это вам только кажется, - назидательным тоном сказала Манечка. - Он
тоже не лишен, э-э, своеобразного мышления...
Постепенно вокруг скамейки собралась небольшая плотная толпа. В
основном это были родители детей, подходили и прохожие, если не слишком
спешили.
- Этого не может быть, - уверенно сказал высокий мужчина в очках. - Не
морочьте детям голову.
- Может, может! - заспорили дети. - По телевизору может!
- По телевизору показывают сказки, а это обман. Они шарлатаны. У него
магнитофон в кармане, - и мужчина вытянул палец по направлению к Оленеву.
Юра хотел сказать, что никакого отношения ко всему этому не имеет, но
рассудил, что невольно окажется предателем, и молча вывернул карманы.
- Все равно, это возмутительно, - сказала толстая женщина. - Для
фокусов есть цирк.
- Они себе на бутылку зарабатывают, - добавил еще кто-то. - И газон
потравили.
- Пойдем отсюда, деточка, - решительно сказал высокий, беря сына за
руку. - Сейчас мультики будут показывать.
- Не хочу мультиков! - завопил ребенок. - Здесь интереснее!
Детей по одному выхватывали из круга. Бульвар оглашался ревом и плачем.
Детские причитания затихающими кругами расходились от пустеющей скамейки.
Манечка выжидательно помолчала, переводя раскосый глаз с Оленева на
Титова, вздохнула и посеменила к другим кроликам.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг