Титов, лениво пошарив по карманам, достал очки с толстыми стеклами,
водрузил их на нос, и тут же переносица испарилась.
- Все ясно, - вздохнул Оленев. - Так вы и есть тот самый Философский
Камень, Панацея Жизни, Красный Лев?.. Давненько не виделись. Признаться,
не ожидал.
- Ван Чхидра Асим, - поправил Титов. - Хинди еще не забыл, Юрик?
- Я ничего не забыл. Но почему вы в таком виде?
- Так надо, - коротко сказал Титов, спрятав очки и вернув на место
переносицу. - Я уже наверняка знаю, где надо искать.
- Но по-прежнему не знаете, что именно?
- Приблизительно. Это где-то в области человеческих исканий вечной
истины и еще - близко к медицине. Это все, что я знаю. Пока знаю.
- А как наш Договор? Он еще в силе?
- Несомненно. Если я не найду через пять лет, то будешь искать ты.
- Значит, еще целых пять лет...
- Не еще, а всего-навсего. Я лишь приблизился к находке, но зато
убедился наверняка, что именно ты способен найти ее. Ты или кто-то из
твоих близких. От тебя исходит волнующий запах открытия.
- Договор нельзя расторгнуть? - осторожно спросил Юра.
- Он подписан твоей кровью, - отрезал Титов.
- Тогда я был мальчишкой и мог не задумываться о будущем. Мне немного
не по себе, когда представлю себя и свою дочь в роли искателей того, чего
нет на свете.
- Это не страшно, просто немного странно. Поначалу. Потом вы все
привыкнете. Никто из вас не будет мучиться и страдать от своих поисков.
Разве что ты сам... Но за любой поиск истины надо платить.
- Да, но чужой истины. Мне она не нужна.
- Чужой не бывает. Истина одна. Едина и неделима. К тому же ты получил
неплохой аванс, Юрик.
- Для чего вам кролики?
- Они тоже ищут. Вернее, искали. Это очередной тупиковый путь, а
сколько их было у меня за столетия! Я искал месторождение разума, полагая,
что там скрывается моя потеря. Нейрохирургия, генная инженерия, годы
работы - все впустую. Я образумил кроликов, но это не моя истина и вообще
- ничья. Она никому не нужна. Кролики скоро умрут. И я. Через месяц.
- Отчего же?
- Я больше не нужен в форме хирурга, хирург больше не нуждается в своей
работе. Очень просто. Будем считать, что мы виделись в последний раз. На
работе, как на работе, а личных встреч в такой форме больше не будет.
Сегодня я специально вычислил твое появление на бульваре, чтобы напомнить
о Договоре. До свиданья, Юрик.
- Прощайте, - тихо сказал Оленев. - Значит, ничего нельзя изменить?
- Ничего. Титов умрет от рака легких. В следующий раз я появлюсь перед
началом вступления Договора в силу. Ты сам придешь ко мне. Через пять лет.
Жди.
При этих словах Титов встал, натянул поводки, и кролики, дружно
приподняв головы, построились цугом и засеменили вдоль по газону. Вслед за
ними шел Титов, и легкая тень колыхалась в такт его шагам.
Через день Оленев увидел Титова в коридоре клиники, Титов сидел на
скамье рядом с профессором, и лицо его, краснее обычного, было настолько
растерянно, что Юра сразу догадался - это и есть обещанный финиш. Ему
сказали, что у Титова нашли опухоль легких. Тот, мол, узнал об этом и,
напуганный, выбитый из колеи, никак не мог найти для себя те спокойные,
чуть насмешливые слова утешения, которые сотни раз говорил безнадежным
больным. По-видимому, сейчас эти слова говорил ему профессор, и Титов,
зная, что это ложь, все же пытался поверить им, обмануться несуществующей
надеждой, чтобы не очутиться в полном одиночестве приговоренного к смерти.
Больше Титова никто не видел. Оперироваться в своей больнице он
отказался, уехал в другой город, и через месяц пришла весть о его смерти.
Опухоль оказалась запущенной, и после операции он протянул недолго.
На планерке профессор тихим голосом известил об этом хирургов, все
встали, промолчали, никто в этот день не вспоминал причуды Титова, но
жалели его не старые еще годы, диссертацию, защищенную незадолго перед
этим, и лишь Юра в душе усмехался и пожелал искренне, чтобы Ванюшка успел
найти свою тайну в оставшиеся пять лет без его помощи.
Первые дни работы в клинике так и связались у него неразрывно с
коротким визгом косы, срезающей сочную траву, широким размахом загорелых
рук, с толстогубой и косоватой усмешкой, с каплями пота на некрасивом
лице. С тех пор, слыша запах гибнущей, высыхающей травы, Юра неизменно
вспоминал Философский Камень, Ванюшку, Титова, возникшего в те годы перед
ним в облике чудаковатого хирурга.
Постепенно о Титове забывали, только иногда, в разгар сенокоса, когда
разнотравье заполоняло больничный парк, кто-нибудь и говорил: "Эх, Титова
нет! Трава пропадает!" Но никто не смеялся, разве что улыбался виноватой
улыбкой и заводил разговор на другую тему.
4
Через пять лет мир перевернулся вверх ногами. А до этого лишь
предощущение невероятного не оставляло Оленева. То и дело из угла комнаты
доносился шорох, чей-то приглушенный смех, запах хорошего чая щекотал
ноздри, иногда пропадали вещи, а на их месте появлялись новые,
малопригодные для нормальной человеческой жизни. То это был Утюг для
тараканов, то Гравитационная батарейка для карманного холодильника, то
Рояль для молочных бутылок, то Крокодильская форточка с герметичным шлюзом
и еще сотни других, таких же. Юра потихоньку выбрасывал их в мусоропровод
или отдавал дочке для игр.
Он хорошо понимал, что все это - и способности к усвоению знаний, и
странные предметы - лишь подготовка к тому, что должно произойти с ним,
тренаж, лишний способ убедиться, что он сможет справиться с невероятным
заданием. Ему сознательно выворачивали мозги наизнанку, приучали к иной
логике, к иному порядку вещей, причин и следствий.
А когда мир вздыбился, горизонт встал вертикально; когда дочка стала
исчезать и, блуждая по времени, то и дело возвращаться и начинать жить
сначала; когда жена из обычной женщины превратилась в вечную
путешественницу, собирательницу невероятных сувениров; когда отец начал
медленно уходить в сторону детства, а теща взгромоздилась в перевернутое
кресло телескопа, тогда-то Оленев понял до конца, что все предыдущие
двадцать лет уже работал на Ванюшку, и он стал Искателем, и этот тайный
титул определил всю его судьбу.
И судьбу его близких...
Он продолжал работать там же и тем же, нимало не стремясь подняться по
социальной лесенке, с усмешкой наблюдая страсти и суету, царившие в
отделении реанимации. Он был обыкновенным врачом, зауряднейшим человеком,
невзрачной наружности, несколько сонным и вялым. Он не вмешивался в споры
и разговоры, не утихавшие в ординаторской, а предпочитал уткнуться в
какую-нибудь книгу и спокойно ждать ту нежданную минуту, когда понадобится
до предела напрячь свои силы, а это в реанимации случалось более чем
часто.
Такая уж работа. То пусто, то густо. То можно сидеть в покойном кресле,
прихлебывать чай, листать ученую книжку, то сразу, напружинив волю и ум,
мгновенно переключаться, если привозили тяжелого больного или кто-нибудь в
огромной больнице требовал его вмешательства, помощи реаниматолога и надо
было успевать укладываться в считанные секунды, не совершая ни одной
ошибки, ни одного промаха, ибо каждый из них мог стоить жизни человека.
У Оленева не было врагов. Не было завистников, потому что он никому не
мешал, не было недоброжелателей, ибо он никому не переходил дорогу и ни с
кем не вступал в конфликт. К нему относились ровно, спокойно, подчас чуть
насмешливо, могли без желания обидеть, запросто хлопнуть по плечу и
пригласить на кружку пива. Он никому не отказывал, отшучивался и со всеми
сохранял добрые дружеские отношения. В самом отделении он более близко
сошелся с Веселовым - неутомимым остряком, а среди хирургов выделял
Чумакова - человека странной и несчастной судьбы, посвятившего свою жизнь
помощи чужим людям.
Помочь, спасти, отдать последнюю рубаху - в этом был весь Чумаков,
ранимый, совестливый до острой боли, вечный вдовец, создатель-бесконечных
теорий "новой семьи", все время проверяющий их на собственной шкуре.
Страдающий, конфликтующий, не нашедший точки равновесия, он привлекал
Оленева незапятнанностью души, яростной самоотреченностью и бескорыстной
любовью к одиноким несчастным людям. Чумаков был лет на десять старше
Оленева, но от этого их дружба нисколько не страдала. Быть может, потому и
тянулся Юра к нему, что подсознательно различал в Чумакове черты,
утерянные им самим, изъятые у него, как непроявленный негатив иной,
непохожей на эту, судьбы.
Когда Оленев пришел работать в клинику, Чумаков успел отработать там
десяток лет, был заведующим отделением, и, пожалуй, лучшим хирургом.
Больница была клиническая, а это означало, что на ее базе располагались
кафедры института со своей иерархией, со своими правилами и законами. В
хирургии главенствовал профессор Костяновский, и Чумаков вечно
конфликтовал с ним, не сходился ни в чем, в глаза и за глаза ругая его на
чем свет стоит. Оленев выслушивал горячие исповеди Чумакова, иронически
осаживал его, когда тот слишком уж зарывался, но взаимная вражда между
профессором и Чумаковым не прекращалась.
До того самого дня, когда Костяновский получил звание
члена-корреспондента и ушел в новый НИИ заведовать научной работой.
Чумаков вздохнул свободно. Оленев тут же заметил, что все равно пришел
другой профессор, а так как у Чумакова аллергия ко всем работникам
кафедры, то все начинается сначала.
- Черта с два! - сказал Чумаков. - Все-таки я победил.
- Не вижу. Костяновский пошел в гору, а ты так и остался пешкой.
- Я та самая пешка, которая делает игру. Толку-то от короля в шахматах.
Шаг вперед, шаг назад, шаг в сторону. А я только вперед, без компромиссов!
- Но он-то сделал рокировку, а ты уткнешься в последнюю клеточку и
тут-то тебя слопает какой-нибудь ферзь.
- Подавится, - сквозь зубы сказал Чумаков. - Ты лучше на своего Грачева
погляди. Чего доброго в дурдом попадет. И как ты можешь работать с таким
заведующим?
- Могу, - спокойно сказал Оленев. - Он помешан на реанимации, делает
свое дело, а все его завихрения вреда не приносят.
- Ого! А как же его пресловутый "оживитель"? Скорее уж "умертвитель"!
- О, это тебя не касается, - улыбнулся Оленев. - Это не из области
хирургии. Мы сами с ним разберемся.
- Касается, - коротко сказал Чумаков. - Я делаю операции, отдаю
больного в ваше отделение, надеюсь, что его там выходят, а ваш чокнутый
делает на нем свои идиотские эксперименты. И мои больные того...
- Неправда. Если они и умирают, то сам знаешь - не по нашей вине. А
Грачев знающий и очень грамотный реаниматолог. Он на грани с
гениальностью.
- Вот именно, что на грани. От сумасшествия до гениальности полшага. И
пусть он попробует сунуться со своим "оживителем" к моим больным, я ему
так по-мужицки врежу промеж глаз!
- Дыши глубже, Вася, - посоветовал Оленев. - И как твоя семья поживает?
Кто там у тебя сейчас из неприкаянных и бездомных? Опять какой-нибудь
алкоголик с амбицией?
Не так давно у Чумакова жило много обделенных судьбой людей, но прошлой
зимой они разъехались, и Чумаков остался один, если не считать говорящего
скворца, морских свинок и щенка дворовой породы.
- Дедушка вернулся, - просиял Чумаков. - Мой милый колдун. Я его едва
узнал. Он постриг бороду, где-то раздобыл новый костюм и ведет себя совсем
по-другому.
- Раньше-то он все пилюлю бессмертия искал. И нашел ведь, ага? Нашел и
исчез. Я думал, что он умер.
- Как же он умрет, если нашел пилюлю! - рассмеялся Чумаков. - Это ты не
захотел перевести его завещание, хотя и забрал себе. Небось потихоньку
глотаешь после еды по столовой ложке? Поделился бы, а?
- Для чего тебе бессмертие?
- Чтобы убедиться в крепости новой семьи, нужно прожить очень долго, -
серьезно сказал Чумаков, не признающий уз брака. - У меня уже кое-что
получается, но нужно проиграть ряд вариантов. А мне и до пенсии недалеко.
- Познакомь меня с дедушкой, - попросил Оленев. - Раньше я его знал
только с твоих слов да по завещанию. Кстати, там и в самом деле ничего
особенного. Обычный алхимический набор слов вперемешку с буддийскими
сутрами и цитатами из китайских философов.
- А ты что, на самом деле знаешь китайский? - усомнился Чумаков.
- Откуда бы? - хмыкнул Оленев, он знал этот язык во всех тонкостях. -
Но любопытно, что дедушка делает сейчас?
- Собирает разные камни, - торжественно сказал Чумаков. - Он,
оказывается, большой знаток минералогии.
- Раньше он был великим ботаником. Все травки разные варил.
- А теперь камни, - упрямо сказал Чумаков. - Он ищет в них разгадку
сотворения Вселенной.
- Ага, теперь это... Ему личного бессмертия мало. Познакомь
непременно...
Дедушка, найденный Чумаковым у посудного ларька и проживший у него
почти год, искал пилюлю бессмертия. Он приготавливал отвары и настои из
трав, толок в ступке корешки и киноварь, каждый день совершал ритуальные
омовения и больше всего почитал неиссякаемый свет Солнца. Чумаков так
ничего и не понял из причудливой философии старика, но всегда относился к
нему с нежностью, добывал для него самые невероятные реактивы и всячески
оберегал его от обид и насмешек. Зимой дедушка ушел от Чумакова, и в то
памятное утро, когда Оленев приехал в опустевшую квартиру хирурга, они
нашли свернутую в трубочку школьную тетрадь, подвешенную в клетке
говорящего скворца. Это и было завещание дедушки. Только одна страничка
была написана на нормальном русском языке, а все остальное было заполнено
непонятными Чумакову письменами и значками.
"Забери себе, - устало махнул тогда рукой Чумаков, - все равно мне
здесь ни черта не понять".
Движимый своим давним стремлением узнать и прочитать все, что попадало
в руки, Оленев не без труда, даже при всей своей необъятной эрудиции,
расшифровал средневековые алхимические, символы, перевел китайские и
санскритские фразы, потом интерпретировал все это с точки зрения
современной науки и с недоумением открыл, что сложная смесь, названная
дедушкой пилюлей бессмертия, содержит активное вещество, если и не
продляющее жизнь до беспредельности, то дающее организму сильную встряску,
перестройку многих биохимических структур, особенно у тяжелых больных.
Ингредиенты смеси были многочисленны и необычны: редкие травы,
приготовленные особым образом, минералы, растертые в порошок и
подвергнутые обработке, вытяжки из насекомых и змей.
Увлекшись, Оленев составил рецепт вещества на понятном языке, рассчитал
пропорции, выписал кое-какие химические формулы и как-то, недолго думая,
показал листки Грачеву.
Грачев был человеком необыкновенным по своей увлеченности любимым
делом. Почти все врачи отделения скорее отбывали неизбежную повинность в
больнице, ибо знали - работа есть работа, никуда от нее не денешься, и
честно отрабатывали свои часы, тогда как мысли их были заняты неизбывными
личными проблемами: машинами, дачами, детьми, одеждой и всем тем, из чего,
как им казалось, и складывается жизнь.
Матвей Степанович Грачев был аскетом. Он не пил, не курил, и, хотя был
женат и растил сына, но точнее сказать, сына воспитали жена и его мать, а
он сам был полностью освобожден от суеты житейских забот, и только наука,
только реанимация занимали его полностью, до конца, до последней точки. Он
вечно генерировал невероятные идеи, быстро схватывал все передовое, что
создавалось другими врачами, и сразу же модифицировал методики, усложнял
или упрощал их, вводил свои, совершенно неожиданные, практиковал такие
методы, которые приводили в возмущение рядовых врачей, ибо не укладывались
ни в один из канонов устоявшейся за десятилетия науки.
Скользнув взглядом по листкам, Грачев сначала хмыкнул, тут же обозвал
все это ерундой, но потом, словно делая услугу, пролистал, прочитал,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг