незнаемой сумеречной дали, куда с земли нет дороги, приотворились черные
бревенчатые ворота и выскользнула оттуда быстрая туманная тень - Горе.
В тот день королева Беатрикс умчалась прямо в Азор и больше не
появлялась в столице. Теперь она ехала туда впервые после того
злосчастного бала, последствия которого были столь тягостны.
***
Когда снег уже начал предвечерне синеть, въехали в город. Полозья
зашуршали по улочке, зажатой меж чернеющих домов. Впрочем, за мутными
пузырями двух окон ничего не было видно. Аргаред и Беатрикс с начала пути
не сказали друг другу ни слова. Она боялась, что ее может выдать фальшь в
голосе, ему говорить было не о чем - в душе его плескалась тревога за
короля, своего бывшего воспитанника и несостоявшегося зятя. Лээлин была
нареченной короля с младенчества. Но он привез из чужой земли эту вот,
заносчивую, балованную, скрытную, с недобрым жаром в глазах. А за плечами
у нее - Горе. Нет-нет да и оглянется она на него.
Приехали. Над головами в сизом небе лепилось углами несуразное
строение. Топорщились над обомшелыми карнизами деревца.
Улочку запрудили сани. Фыркали, обдавая теплом, лошади. Позвякивала
сбруя. Переговаривалась челядь.
Аргаред открыл перед королевой низкую забухшую дверь. Запахло дурной
пищей, какой-то гнилью, волглой холстиной. В мрачных сенях в свете косых
сальных свечей тускло поблескивало шитье на одеяниях магнатов.
Ряды угрюмых глаз обратились на вошедшую королеву. Она смутно
различила в углу потерянное лицо своего любовника, Эккегарда Варграна,
поспешила отвести глаза, чтоб не смущать его и не смущаться самой.
Тут были все. Шептались, ежились, стараясь не коснуться обросших
пылью стен. Скрипел под ногами щелястый, ничем не покрытый пол. Во всем
этом шепчущемся столпотворении была какая-то тоскливая растерянность.
- Где он? - спросила Беатрикс шепотом, поддавшись общему настроению.
Ей указали на прилепившуюся к стене почти отвесную лестничку. Подняв юбки
выше приличного, она ступила на первую ступеньку, и лестница отозвалась
глубоким стонущим треском.
Она поднялась по этой лестнице на второй этаж. Длинная тень
поволоклась за ней по извилистому коридору. Из-за растрескавшихся низких
колонн немо глядели ей вслед оробевшие хозяева. Дверь в спальню не
притворили. Внутри было зелено от множества охранительных свечей. Только
узкий проход вел к кровати. Прижав локти к бокам, стиснув ладони на
животе, напряженно поводя голыми плечами - Хена не нашла другого платья, -
Беатрикс приближалась сквозь мутный воздух и волны зеленого свечения к
приподнятому на подушках королю. У изножья кто-то склонился в отчаянии...
Лээлин! Беатрикс крепче стиснула локтями бока. Сурово сведя брови,
выждала, пока ее заметят, а потом, отразившись в помертвевших зеленоватых
глазах Лээлин, твердо вошла в неверный круг мерцания свечей возле
изголовья, слегка задев девушку пушистым рукавом.
Краем уха Беатрикс уловила шепот и шум какой-то возни - Лээлин
безмолвно сопротивлялась попыткам себя уговорить, и увести, она боролась
за право остаться со своим королем. Беатрикс повернулась, уводя лицо в
тень, и молча смотрела, как уводят Лээлин. Дверь за девушкой закрылась.
Теперь перед ней одной умирал белолицый остроносый мальчик. А она...
Живая, с голыми, как и в день их первой встречи, плечами, рослая и тонкая,
сочный рот тесно сжат, шея стройна, а изгиб век так томно тяжел - вот она!
Она смотрела на короля и чувствовала себя тенью среди теней, среди
безликих полчищ, населяющих этот грешный мир... И что же надо сделать,
чтобы из тени стать плотью?
Она очнулась на краю постели умирающего короля, которого покорила,
разлюбила и убила, до сих пор ясно не понимая за что. Может быть, за то,
чтобы в этом мире теней обрести собственное лицо...
Распахнутые глаза короля были уже слепы.
Она говорила какие-то покаянные и ласковые слова, чувствовала пожатие
его пальцев, угасающе слабое, и не заметила, как истаяло дыхание, как
остыли руки, и, только увидев неживой серый отлив его лица, услышала
внутри себя: "Он мертв".
Вошли Аргаред, Варгран, Крон, кто-то еще. Чужая королева, уткнувшись
лбом в край перины, хрипло рыдала, бормоча невнятицу. Иногда она поднимала
голову, и окружающим было видно, что ни одна слеза не блестит на ее щеках.
И все опускали взоры перед злым и одновременно жалобным оскалом ее рта,
перед черным заломом бровей, перед неистовством горя, такого, что выжгло
слезы. Все, пятясь, потупились и боком вышли, ошеломленные,
взбаламученные, потерянные, и не было сил слушать клокочущие хрипы ее
рыданий.
"Ну вот, поплакала, - она села на ступеньки ложа и привалилась к его
краю, - удачно поплакала - самой полегчало и другим понравилось...
Странные штуки иногда сердце выкидывает... Да что, ведь понравился он мне
тогда..." Тогда он был ребячливым и смешливым маленьким рыцарем. И мог бы
стать беспечным и чтимым королем. Была бы у него благонравная и мудрая
жена, его вечно прекрасная дама, и ласковые дети. Тогда он спешил из
Марена к Лээлин и выехал с другом своим Эккегардом, не дожидаясь конца
сборов, легкий, радостный. Белые стены города тонули в высоком закате,
лиловая тень залила следы на дороге, а впереди поднималась грозовая ночь,
мигая дальними красноватыми зарницами. В лицо всадникам вдруг задул теплый
и мглистый ветер, разом зашумели черные деревья. Кони мотнули вздыбленными
гривами и понеслись по белеющей дороге. А потом мир заполнила белесая
шумная пелена дождя, и вспыхивали молнии, и тогда жестяными зубцами
врезались в ослепительно белые кипарисовые леса на холмах, силуэты
разрушенных башен, дальний замок. Не разбирая дороги, всадники бросились к
нему. Гроза не ослабевала. Скорее, скорее, скорее! Их впустили, словно
ждали. В благовонном сиянии, в сиреневом дыму шло пиршество, и первой от
стола навстречу ошалевшим и оглушенным путникам поднялась, поводя голыми
плечами и чуть наклонив увенчанную золотым венцом голову, тонкая и
улыбчивая красотка. Встала и оперлась на локоть ревниво подоспевшего
белолицего и медновласого вельможи с глазами столь синими, что даже от
изобилия золота они не меркли.
А свободную руку она подала королю, гибко потянувшись ему навстречу,
и он увидел ее лицо с глазами яркими, как пламя, и темными, как вино, с
блестящими губами, на которых играла любезная и одновременно бесстыдная
улыбка, со светлыми сияющими локонами вдоль золотистых щек... И он
поцеловал ее сладкие от грушевого сока пальцы, а потом засмеялся - и
смеялся над дождем, над своей насквозь промокшей одеждой, и она отозвалась
тихим воркующим смехом...
Мертвого короля покрыли белым полотном - тем, что нашлось в доме.
Беатрикс сидела на приступке-кровати, по-мужичьи свесив руки меж
раскинутых под юбкой колен. Ей было невыносимо скучно. Кто-то вошел,
потянуло холодом и нечистотами, видимо, рядом была отхожая улочка. Она
бросила осоловевший взгляд на вошедшего. Вначале ей показалось, что это
подросток или паж - маленькое, укутанное в мех существо. Нет, это был
взрослый, правда, ростом немногим выше ее, сидящей на низкой приступке.
Лицо у него было костистое, чахлое, подбородок узкий, лоб кверху сжимался.
Взгляд его припирал к стене, словно каленая рогатина. Он встал на одно
колено, склонил голову и, глядя в пол, сказал:
- Я имею чрезвычайное тайное доношение вашему величеству.
Беатрикс подняла брови:
- Ты бы хоть назвался для начала.
- Прошу прощения... Я Гирш Ниссагль, хозяин этого дома.
- Ну и что же ты хочешь мне сообщить? И почему прямо мне, почему не
начальнику стражи, почему не Аргареду? - Тут Беатрикс подумала, что нечего
было вообще ввязываться в разговор. Следует просто выгнать недомерка,
потому что ей положено сейчас убиваться от горя, а не слушать доносы.
- Каюсь, я услышал ваш разговор с высоким магнатом Аргаредом. И мое
маленькое сердце возмутилось, ваше величество. Оно возмутилось тем, что от
вас утаили правду.
- Вот как, - протянула королева, невольно поморщившись от досады,
которую вызывала в ней необходимость притворяться опечаленной, но уже не
испытывая желания оборвать доносчика, - что же... Садись, выкладывай свою
правду. Я тебя слушаю.
Глаза недомерка блеснули, мстительно сузились. "Да он же их
ненавидит!" - догадалась королева, и тут же между их сердцами протянулась
ниточка немого доверия, которое соединяет помимо пола, богатства и
статуса, сцепляя двоих навсегда.
Он, видимо, почувствовал то же самое - угловатое, испещренное
глубокими тенями лицо его стало чуть светлее.
- Прошу вас только не серчать на мою правду, ваше величество, она
нехороша, - предупредил Ниссагль, вежливо и умело изобразив смущение, и
Беатрикс разгадала эту близкую ей игру, едва не улыбнулась, ниточка меж
ними стала крепче, сердца их сблизились, и, словно подчиняясь этому
движению, она чуть подалась вперед.
Ниссагль поведал ей обо всем ровно с того момента, на котором
закончил рассказ Энвикко Алли. Его манера изложения отличалась как от
напыщенной речи Этарет, так и от бахвальства Алли, он говорил толково и
вкрадчиво, и это не раздражало ни чувств, ни мыслей.
- Судя по тому, каков ты и как говоришь, - начала Беатрикс, выдержав
надлежащую паузу после окончания рассказа, - я не думаю, что тебя
сподвигла явиться ко мне исключительно верность престолу. И я бы хотела
знать о твоих личных соображениях, чтобы тебя вознаградить.
Если бы Ниссагль был обычным выскочкой, он бы затряс сейчас головой,
замычал, залопотал бы уверения в своем бескорыстии. Но он хорошо
чувствовал людей, умело читая под их личинами. Потому он сейчас улыбнулся
с лукавой искренностью.
- Правду сказать, ваше величество, у меня было полно личных
соображений. Во-первых, мне пришло в голову, что донос разом избавит меня
от долгов, я ведь задолжал Эрсон кучу денег. Потом я подумал, что могу еще
и получить за это приличную награду. И кроме всего прочего, я, не прибегая
к душегубству, совершенно открыто и законно отомстил дому Эрсон за одно
дело двухвековой давности, когда на моего предка донесла тогдашняя хозяйка
дома Эрсон.
- Что за дело? - поинтересовалась Беатрикс, чувствуя, что сказанная
при мертвом короле правда все теснее притягивает к ней этого ночного
доносчика.
- Дело в том, что двести лет назад Дом Ниссагль был одним из самых
многочисленных и славных.
- Вы были Высокими Этарет? - искренне удивилась Беатрикс.
- Чистыми. Но одним из старейших родов, и нашим гербом была сова.
Только мы были больно падки до удовольствий. Мой предок Одль задолжал в
публичном доме. Хозяйка возьми и донеси на него из природной зловредности.
Нас лишили дворянства, согнали со всех земель в эту крысиную хоромину,
которая зовется уже, конечно, не Дом Ниссагль, а просто домом Ниссаглей,
словно мы какие-то аптекари. Правда, мой предок мечтал, что нам вернут
отнятое, и завещал беречь кровь. То есть мы пробавлялись родственными
браками. Только стала не кровь, а сыворотка, и я - последний мужчина в
семье, если, конечно, такого урода можно назвать мужчиной! Где лучистые
глаза, где стройный стан, где мягкие кудри цвета дубовой коры? Матушка моя
долго скребла по сусекам, прежде чем слепить меня, но наскребла лишь кучку
дерьма! И больше никого не осталось. Наш круг настолько тесен, что уже
больше нельзя вступать в брак - и Бог, и природа противятся этому.
Он замолк. В полутьме пронзительно и безнадежно проступил запах
нищеты. Беатрикс передернуло. Она ощутила себя на дне колодца, из которого
ей мучительно захотелось воспарить, чтобы за спиной строгими складками
бугрилась мантия, а над головой раздвигалось просторное синее небо...
- Я думаю, что за свои услуги ты вполне достоин восстановления
дворянства. - Она улыбнулась сжатыми губами. Он вспыхнул, но тут же
выражение удовольствия на его лице сменила мрачная улыбка.
- Ваше величество, в Эманде дворянами не становятся, только рождаются.
- Что? Я не знала. - Неожиданная промашка заставила ее покраснеть.
Она действительно не знала, ей этого никто не говорил. Это странное
правило целиком и полностью соответствовало ненавистному ей характеру
Этарет.
- Ладно, о награде мы еще поговорим. Думаю, никто не будет скупиться,
и я первая. - Ей вдруг захотелось с насмешливой злостью описать
молчаливому коротышке свое место при дворе этих высокоумных чародеев
Этарет, свою ничтожную власть, которой хватало лишь на то, чтобы ее не
отгоняли от трупа... Впрочем, в смерти короля - зародыш ее будущего, ибо
скорбная вдовица милее гордого магната. Даже мелькнула безумная мысль
сказать коротышке всю правду. Нет, она королева, она должна говорить
совсем другое.
- Гирш Ниссагль, за свою службу мне ты станешь моим дворянином,
дворянином ее величества. Верь, я о тебе не забуду. - Она стянула с пальца
нелюбимое изумрудное кольцо в мутной от старости белой оправе какой-то
знаменитый талисман, подарок мертвого мужа. Властно взяла холодную сухую
руку Ниссагля, положила ее на свою ладонь, надела кольцо на короткий
узловатый палец с морщинистыми суставами. И, чуть превысив созданный ею в
эту минуту этикет, коснулась слабым, словно бы сомневающимся поцелуем его
лба. Даже растрогалась от своей выдумки, так что глаза ее налились теплом.
Онемев от восторга, Ниссагль прижался к ее руке не только губами всем
лицом и потом, тихо отступив, вышел.
Голова у него кружилась. Он пытался и не мог понять, что произошло.
Знал только одно, что верит, верит безоговорочно этой чужой, совершенно
безвластной женщине, мужиковато расставившей колени под бархатной юбкой.
Сердце, душу, разум захлестнула злорадная надежда, и невнятные грезы,
словно тени, проносились перед его внутренним взором. Ему чудилось, что
какой-то темный мощный поток возносит его выше всех.
Он посмотрел вниз с лестницы на собравшиеся Дома магнатов. Гул их
голосов не долетал до него - так шумела в ушах кровь. В глаза ему вдруг
бросилось светлое пятно - лицо Лээлин Аргаред, и в нем вдруг возникла
безотчетная уверенность, что однажды он прикажет ей раздеться, швырнет ее
поперек постели и изнасилует, упиваясь ее покорностью и слезами отвращения.
Глава третья
МЕРТВЫЕ СРАМУ НЕ ИМУТ?
Она его не видела таким при жизни и не очень хорошо запомнила, как
его таким сделали, хоть все время была рядом.
Его уложили не в часовне, а в одном из залов Цитадели. Зал был высок
и узок, серебряные инкрустации балок меркли в густой полутьме. По углам
домовины поставили четыре свечи вышиной с человека, чтобы они горели три
дня. Это были обычные желтые свечи, они мягко золотили сероватые от долгой
сушки доски гроба. Гроб этот был особый, из древнего редкого дуба, росшего
далеко отсюда, на Закатном Краю Извечного леса Этар, что дал имя
высокородным Этарет. Такой гроб не украшали. Его должны были вложить в
другой, который сейчас торопливо доделывали дворцовые мастера.
Мэарик был облачен в длинное платье из толстой белой шерсти, сплошь
расшитое перламутром и блеклым жемчугом, отороченное голубым песцом. Под
ногами у него свернулась убитая черная собачка. На лбу его был венец из
серебра с алмазами, и камни переливались печальным прозрачным огнем. Плечи
покрывало затейливое чешуйчатое оплечье с оскаленными мордами
волкоподобных зверей. Их сине-зеленые каменные глаза испускали колкие
холодные лучики и как будто следили за всем, что происходит вокруг,
бдительно охраняя господина. Сложенные на груди пальцы короля были до
ногтей унизаны кольцами, а под пальцами тускло отсвечивал синеватый
зазубренный кинжал с кованым эфесом в виде ветви с листьями.
Юное лицо казалось выточенным из мела. Этарет. Несомненный Этарет.
И черная Беатрикс, третий день не менявшая платья, таила жесткую
усмешку на пухлых губах. Не очень кстати она вспомнила, как он
пересказывал ей этаретские легенды о Могучих и Властных, о Зеленом Огне,
что подчинялся мановению руки, о белоствольных Вечных Елях, сквозь ветви
которых видны всегда только звезды... "Это как со дна колодца?" спросила
она однажды, надеясь сбить его с приподнятого смешного тона.
Тогда ей верилось, что он все тот же маленький смешливый рыцарь,
каким показался ей в первую встречу, и когда Беатрикс окончательно поняла,
что это не так, она стремительно и грубо сошлась с Энвикко Алли, гордясь
тем, что она - женщина, бесстыдница, сучка до мозга костей. И из какого бы
там Извечного леса ни явился светлолицый воитель в чешуйчатом оплечье, что
бы он там ни плел о чистоте своей крови - ничего это не будет стоить, если
она опущенной рукой начнет подбирать юбку с отставленной длинной ноги,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг