- И ты не станешь больше называть нас "бесовскими тварями"?
- Нет, никогда в жизни!
- Вот и хорошо! Вот и славненько! - зачирикали довольные пикси.
И они хотели было пуститься в пляс, но при взгляде на свои погибшие
кафтанчики опять немножко расстроились и передумали. Пикси о чем-то
посовещались между собой, а потом заявили мистеру Хатчинсону:
- Мы трудились для тебя полдня, устали и испортили свои красивые новые
кафтанчики. Будет справедливо, если мы возьмем тебя с собой в нашу страну,
чтоб ты тоже немножко потрудился для нас!
- Подождите! Подождите! - закричал мистер Хатчинсон, но было уже
поздно. Он услышал нежный звон, перед глазами у него замелькало, а потом он
обнаружил, что стоит на лужайке, покрытой мягкой ярко-зеленой травой.
Вокруг, куда ни глянь, росли чудесные цветы, и со всех сторон к нему бежали
любопытные пикси. Он понял, что пикси перенесли его в Волшебную Страну, и
сердце его упало. Смертным не место в Волшебной Стране. Выбраться из нее в
обычный мир очень непросто, а те, кому это удавалось, потом всю жизнь не
могли забыть ее и тосковали. Но мистер Хатчинсон решил не падать духом и
постараться сделать все, чтобы уже сегодня вернуться домой.
Тем временем доставившие его четверо пикси куда-то исчезли и вернулись
через пару минут расфуфыренные, одетые во все новое. Они весело подбежали к
мистеру Хатчинсону и спросили:
- Ну как, нравится тебе наша страна?
- Она прекрасна, - ответил мистер Хатчинсон, и не покривил душой.
Никогда он не видел такого веселого неба, таких ярких красок и небывалых
цветов. Даже воздух здесь был какой-то особенный, ароматный и нежный.
Казалось, все вокруг полно смешливого, искрящегося веселья. Мистер Хатчинсон
вдруг почувствовал, что помолодел на пару десятков лет, и ему перестало так
уж сильно хотеться домой. Но он знал, что таковы чары Волшебной Страны, и
смертным нельзя им поддаваться.
Пикси, собравшиеся поглазеть на человека, хотели было устроить вокруг
него веселый хоровод, но четверка одернула их:
- Нет, погодите, сейчас не время для веселья! Сначала этот человек
должен потрудиться для нас, как мы трудились для него, а вот потом...
- А потом, - осмелился вставить слово мистер Хатчинсон, - я прошу
вас отправить меня домой.
- Как? - удивились пикси. - Ты не хочешь повеселиться с нами? Глупый
человек! Ну хорошо, пусть будет по-твоему. А теперь, вот тебе первое
задание! Видишь эти синие цветы, что растут неподалеку?
Мистер Хатчинсон оглянулся и увидел множество красивых и нежных цветов,
похожих на колокольчики. На их чашечках тут и там сверкали бусинки росы.
- Эти цветы, - объяснили ему пикси, - мы называем "росинки". Мы
собираем с них росу и пьем вместо вина. А сейчас ты должен собрать столько
росы, чтобы наполнить эту бочку!
Бочка была немногим больше обычного стакана, и мистер Хатчинсон немного
приободрился. Задание казалось ему не таким уж сложным, к тому же его
утешало, что пикси обещали не удерживать его и отпустить домой. Он взял
"бочку" и крохотную золотую ложечку, которой надо было собирать росу, и
отправился трудиться. Пикси гурьбой побежали за ним, чтобы посмотреть, как
он справится с их работой.
Однако собирать росу оказалось куда как непросто. Здесь требовались
ловкость и усердие, а мистер Хатчинсон не отличался ни тем, ни другим.
Лепестки "росинок" были такие гладкие, что стоило легонько тряхнуть цветок
- и вся роса летела на землю. К тому же ложечка была такой малюсенькой, что
мистер Хатчинсон мог держать ее только двумя пальцами, а о том, чтобы ловко
орудовать ею, не было и речи. Вскоре мистер Хатчинсон понял, что набрать
стакан росы для него не легче, чем вычерпать море. Пикси, глядя как он
неловко топчется в зарослях "росинок", тоже это поняли.
- Глупый человек! - закричали они презрительно. - Ты упрекал нас,
что мы не трудимся, а сам не можешь справиться с такой легкой работой!
Хватит проливать драгоценную росу, иди сюда!
Мистер Хатчинсон, пунцовый от досады и смущения, подошел к ним и
сказал:
- Я так неловок оттого, что эта ложечка чересчур маленькая для меня.
- Зато твоя бочка была чересчур большая для нас, но мы не жаловались!
- совершенно справедливо возмутились пикси.
Мистер Хатчинсон выглядел таким пристыженным и несчастным, что пикси
пожалели его и перестали ругаться.
- Ну ладно, - сказали они, - не расстраивайся. Сейчас мы дадим тебе
такую легкую работу, что ты точно с ней справишься! Знаешь ли ты, из чего мы
печем хлеб?
Мистер Хатчинсон, конечно, не знал.
- Видишь пылинки, что кружатся в солнечном луче? Мы ловим их,
просеиваем, и печем из них хлеб. Вот тебе сито, вот мешок. Набери для нас
полный мешок пылинок!
"Сито" было размером с наперсток, а "мешок" сшит из двух лепестков
розы. Мистер Хатчинсон совсем пал духом, но покорно взял и то, и другое, и
принялся ловить пылинки. Они весело плясали в солнечном луче, ловко
ускользая от всех неуклюжих попыток мистера Хатчинсона поймать их. Он
кидался за ними то туда, то сюда, размахивая крошечным мешком, но не смог
поймать и дюжины. Пикси недоуменно смотрели, как мистер Хатчинсон мечется по
лужайке, словно слон, решивший поступить в кордебалет, а потом не выдержали
и расхохотались:
- Глупый человек, прекрати, а то мы надорвем животы от смеха! Так ты и
за год не наловишь мешок пылинок! Как же ты мог упрекать нас, что мы не
трудимся? Сам-то ты совсем не умеешь работать!
Понурый вид мистера Хатчинсона вновь заставил пикси смягчиться.
- Прости нас, - попросили они. - Мы больше не будем насмехаться над
тобой. Вот тебе последнее задание - может, хоть его ты выполнишь! Мы
собираемся завтра на бал к Золотой Королеве и уже сшили чудесные наряды, но
наши башмаки не чищены. Почисть их для нас!
Перед мистером Хатчинсоном тут же выросла горка крохотных башмачков,
ему дали пару щеток, размером с ноготь мизинца, и он, скрепя сердце,
приступил к работе. Башмаки пикси были сделаны, как и вся их одежда, из
лепестков цветов, а подметки были из жучиных крылышек. Они были такие
хрупкие, что их было боязно даже взять в руки, не то что чистить. К тому же,
они были сплошь увешаны крохотными колокольцами, за которые то и дело
цеплялась щетка. Когда мистер Хатчинсон порвал первый башмачок, пикси хором
стали его утешать: мол, ничего страшного, это бывает. Когда он порвал
второй, они принялись кричать, чтобы он был осторожнее. Когда же он порвал и
третий, и четвертый, и пятый, пикси отобрали у него щетки и заявили:
- Такому работничку, как ты, ничего нельзя давать в руки! Посмотри,
что ты наделал! Ты что, хочешь чтобы мы отправились на бал к Королеве
босиком?
Мистер Хатчинсон принялся оправдываться и просить прощенья, но на этот
раз пикси были неумолимы.
- Ты говорил о нас, бесстыжий болтун, что мы "бесовские твари", потому
что, якобы, не умеем работать! Но мы сделали всю тяжелую и грязную работу в
твоем доме, не жалуясь и не прекословя. А вот ты - ты и есть настоящая
бесовская тварь, потому что умеешь работать только языком, и портишь все, к
чему ни прикоснешься! Тебя нужно как следует наказать!
Мистер Хатчинсон упал на колени и стал умолять пощадить его.
- Я вижу теперь, - причитал он, - как неправ я был! Все беды - от
моего длинного языка, которому я давал волю! Но теперь, обещаю, я буду
следить за своими речами, и не позволю себе ни одного лишнего слова!
- Разве можно верить людским обещаниям? - презрительно сказали пикси.
- Нет уж, мы сами позаботимся, чтобы ты впредь не распускал язык! Отныне,
как только ты захочешь поучать кого-нибудь, из твоего рта будет нестись лишь
хрюканье и лай. А теперь проваливай, и радуйся, что так легко отделался!
Перед глазами мистера Хатчинсона вновь засверкало, в ушах зазвенело, а
через несколько секунд он уже сидел в своем кресле, растерянный и
оглушенный. С полчаса он приходил в себя, а потом отправился на кухню чтобы
проверить, не привиделись ли ему эти необычайные приключения.
Едва он вошел туда, как зажмурился от нестерпимого сияния драгоценных
камней в кухонном очаге. Пикси не стали отнимать у него этот дар, а может,
самоцветы так мало стоили в их глазах, что они и вовсе не придали этому
значения. Еще теплый хлеб лежал на столе, а бочка была полным-полна молока.
Убедившись, что ему ничего не померещилось, мистер Хатчинсон запер дверь
кухни, чтобы избежать расспросов слуг, и отправился в "Зеленый Лев"
успокоить свои расстроенные нервы кружечкой портера.
Усевшись в уголке и прихлебывая душистый портер, мистер Хатчинсон
почувствовал нестерпимое желание произнести свою всегдашнюю проповедь. Да и
все посетители искоса посматривали на него, словно удивляясь, что это мистер
Хатчинсон помалкивает. Мистер Хатчинсон встал, принял подобающий
благообразный вид и заговорил... если, конечно, это можно так назвать. С уст
его слетало лишь "хрю-хрю" и "гав-гав", а больше - ни слова!
- О! - сказал кабатчик. - Такая рань, а наш праведник уже надрался!
Мистер Хатчинсон, не помня себя от стыда, поспешно выскочил за дверь, и
больше в "Зеленом Льве" его не видели.
С тех пор с мистером Хатчинсоном произошла разительная перемена,
которой не могли нарадоваться его соседи. Он стал молчалив и тих, поучений
от него больше никто не слышал, а когда ему задавали вопрос, относящийся к
его прежним проповедям, отказывался даже заводить об этом разговор. Кроме
того, он вновь занялся торговлей, поставив ее на самую широкую ногу - ибо
самоцветы пикси, вопреки обыкновению, так и не превратились в мусор и
черепки.
История о барде Тириэле
Случилось это во времена, когда волшебство еще не покинуло мир, а песни
ценились дороже золота. Тириэль был прославленным бардом, придворным певцом
князя Эймрата. Немало песен сложил он, и некоторые поют до сих пор. А в
мастерстве игры на лютне не было и нет ему равных. Но за этот дар заплатил
он седыми волосами. Вот как это было.
Однажды солнечным весенним утром Тириэль, которому в ту пору минуло
тридцать лет, задумчиво брел по лесу, прислушиваясь к пению птиц. Лес этот
был велик и древен, и ходили про него разные смутные слухи. Тириэль забрел
уже довольно далеко, из светлых дубрав - в сумрачный ельник, когда до него
вдруг донеслись дивные звуки. Сначала он подумал, что это поет какая-то
незнакомая птица, но потом начал разбирать слова и понял - так может петь
только человек. Поспешив на голос, Тириэль увидел между деревьями просвет и
вышел на заросшую бурьяном прогалину. Посредине ее лежал большой черный
камень, похожий на древний алтарь, а рядом с ним стояла девушка и пела.
Песня ее была знакома Тириэлю - в ней говорилось о королеве эльфов,
влюбившейся в смертного, который отверг ее любовь. Тириэль долго стоял в
тени дерева и слушал, все больше убеждаясь, что голоса прекраснее он не
слышал никогда. В нем были и звон капели, и журчание говорливого потока, и
щебет птиц, и серебристый шум березовой листвы. Тириэль подумал, что стоило
жить только ради того, чтоб услышать такое чудо, а свое собственное пение он
не мог вспоминать иначе, как со стыдом. И в сердце своем дал он клятву
больше не петь никогда. Наконец, Тириэль шагнул вперед, и девушка, увидев
его, смутилась и смолкла.
Она была очень худенькая и совсем молодая, на вид не старше семнадцати
лет. У нее были черные волосы, серые глаза и ослепительно белая кожа,
казавшаяся прозрачной. Одежда на ней давно превратилась в лохмотья, а взгляд
был грустный и потерянный. Когда Тириэль приблизился, она сжалась в комочек,
словно испуганный звереныш.
- Не бойся, дитя! - сказал Тириэль. - Я услышал твое дивное пение, и
оно поразило меня до глубины души. Я - бард, и пение всю жизнь было моим
ремеслом, но сегодня я понял, как мало умею. Прошу тебя, скажи мне, как твое
имя?
- Лойсинн, - тихо ответила девушка.
- Кто научил тебя петь, Лойсинн?
- Никто.
- У тебя есть родные, друзья?
- Нет.
- Совсем никого? Я вижу, тебе плохо живется. Когда ты последний раз
ела?
- Не помню.
- Бедное дитя! С твоим чудесным даром ты должна бы есть на золоте и
одеваться в шелка! Ну ничего, мы это исправим. Послушай меня, Лойсинн! Ты
очень хорошо поешь, и могла бы зарабатывать этим на жизнь. Я хотел бы, чтобы
ты пошла со мной. Мой голос по сравнению с твоим - ничто, но я неплохо
играю на лютне. Я - Тириэль, придворный бард князя, и я клянусь, что желаю
тебе только добра. Ты веришь?
- Да, - ответила Лойсинн не очень уверенно, но перестав сжиматься в
комочек.
- Ты пойдешь со мной?
- Да, - сказала она тихо.
Так Тириэль встретил Лойсинн. С тех пор вся его жизнь пошла иначе, но
нельзя сказать, что счастливее. Началось все с того, что вскоре Тириэль
перестал быть бардом князя. Не прошло и недели, как его господин, человек
еще нестарый и крепкий, неожиданно захворал какой-то странной болезнью и
умер. Сын его, новый князь Эймрата, не пожелал оставить Тириэля при себе,
хотя раньше очень любил его песни. Он намекнул Тириэлю, что если бы тот пел
сам, как раньше, и прогнал чужачку Лойсинн, то мог бы остаться, но бард с
негодованием отверг это предложение. Чудесный голос Лойсинн значил для него
больше, чем княжеское золото.
За эти дни Тириэль успел очень привязаться к Лойсинн. Она же оставалась
все такой же грустной и тихой, мало говорила, еще меньше ела и никогда не
смеялась. Тириэль жалел ее, считая, что причина ее грусти - большое горе
или черная обида. Поэтому он старался быть с ней мягок и надеялся, что время
и доброта излечат ее раны. Он заметил, что люди недолюбливают и избегают
Лойсинн, и в душе проклинал их жестокость. Все признавали, что Лойсинн
прекрасно поет, но слушать ее не любили. Это было выше разумения Тириэля. Но
он твердо, наперекор всему, решил добиться для Лойсинн славы и богатства.
Быть может, уже тогда он полюбил ее, хотя и не думал об этом.
Покинув княжеский двор, Тириэль и Лойсинн стали ходить по ближним
селениям и петь на свадьбах и праздниках. Но если раньше люди зазывали
Тириэля к себе и гордились, если знаменитый бард посещал их, то теперь,
когда с ним была Лойсинн, они смотрели на него косо, а то и вовсе гнали
прочь. "Приходи один! - говорили они. - Бард Тириэль для нас всегда
желанный гость. А вот чужачки нам не надо!"
Горько было Тириэлю видеть такую черствость и несправедливость. К тому
же, он был небогат, а заработки случались все реже и реже. Не раз он жалел,
что дал клятву никогда не петь, но мысли о Лойсинн и ее дивном голосе
придавали ему стойкость. Теперь он знал, что любит ее, но молчал о своей
любви.
Лойсинн за это время изменилась. Лохмотья она давно сменила на платье
из серого шелка, худоба ее уже не была столь сильной, а в глазах порой
что-то загоралось. Но молчалива она была по-прежнему, а на невзгоды никогда
не роптала.
Однажды, уже осенью, Тириэля неудержимо потянуло в лес. В то время он
слагал балладу о своей несчастной судьбе, а лесная тишина всегда приносила
ему вдохновенье. Поэтому, оставив Лойсинн в их маленьком домике, он пошел в
тот самый лес, где когда-то встретился с ней. Точно так же, как полгода
назад, брел Тириэль по лесу, только не слышно было птичьего щебета, а под
ногами шуршала палая листва. Долго бродил Тириэль, подбирая рифмы, и уже под
вечер вышел на опушку, где встретил странного незнакомца.
Этот человек средних лет был высок ростом, белокур и одет в ярко-синюю
длиннополую одежду. По виду он напоминал чужеземца - странника или купца.
Лицо у него было приятное и благородное, а взгляд, казалось, пронзал до
глубины души. Завидев Тириэля, незнакомец окликнул его по имени, поклонился
и заговорил. Он назвался Ойниром и сказал, что родом он издалека и
странствует по земле в поисках мудрости и красоты. О мастерстве Тириэля он
давно наслышан, и теперь явился в этот край чтобы послушать его пение. Тут
незнакомец еще раз поклонился и попросил Тириэля уважить его желание и спеть
что-нибудь.
Тириэль был польщен такой просьбой, но помнил о Лойсинн и своей клятве,
и потому ответил:
- Я был бы рад спеть, но недавно я дал клятву не петь никогда, и
теперь могу только сыграть для тебя на лютне. А если ты действительно ищешь
красоту, я могу проводить тебя к деве, голосу которой завидуют ангелы. Имя
ей - Лойсинн.
Ойнир нахмурился:
- Как мог певец дать клятву не петь? Разве может земля не родить а
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг