стратегом, в страшных преступлениях, якобы
совершенных им.
Сократ тогда был выбран одним из пританов суда,
лишь он и голосовал против казни
Перикла-младшего.
Тогда, увидав, как потемнело от горя лицо Аспасии,
как плетьми повисли ее руки, понял он, что жить ей
осталось совсем недолго.
Через месяц узнал он о смерти Ее...
Погребальный костер пожрал Ее изнуренное бедами
тело, а душа Ее, пожалуй, осталась прежней,
неизменной, как ничуть не изменилась за долгие
годы любовь Сократа...
- Я люблю тебя, Сократ, люблю! Не могу без
тебя!..
Это голос рыдающей Ксантиппы. А как он безумно
мечтал услышать подобные слова из иных уст!..
Старший сын Лампрокл тоже стал поскуливать вслед
за матерью, а Софрониск, как ни тер глаза, - слез
не выжал. Ну не может еще никак прочувствовать
горе, а ведь соображает, что поплакать бы надо,
смышленый малец!.. А младший - Менексен -
ножонками сучит, розовый свой фитилек выставил:
смотрите, мол, я какой!.. Он Сократа и не запомнит
вовсе...
"Вот бы стать сегодня разумом, как этот младенец!
- с завистью подумал узник. - Тяжелый будет день,
тягостный... А рыдания Ксантиппы просто
непереносимы..."
Сократ обрадовался, когда завизжала дверь и
мрачный Никанор впустил в темницу толпу друзей.
Попрощаться с учителем пришли и уже совсем седой
Критон, и безусый еще Аполлодор, и фиванец Симмий,
и неразлучный друг его Кебет, и Евклид из Мегар,
и... Сразу в довольно-таки немалой темнице стало
тесно - человек десять вошли...
Однако не увидел Сократ среди них любимца своего,
Платона, молодого богатого афинянина, отнюдь не
обделенного плотью, прекрасного ликом и душой,
которого, быть может, не раз настраивали родные и
близкие против его старшего друга и наставника,
всегда босого, почти неимущего, но не слушал
Платон ни советов, ни наветов, дорожил каждым
часом, проведенным в обществе Сократа, записывал
в свитках своих слова, сказанные им. Старый
философ добродушно посмеивался: "Ты, Платон,
делаешь из меня еще большего лентяя: я бы,
глядишь, и одумался, начал свои мысли
записывать... А зачем, если ты строчишь без
устали?.." Посмеивался и над метаниями Платона
между философией и поэзией. А сам любил этого
юношу, как любил когда-то покойного Алкивиада...
Не зря ведь как раз перед тем, как встретил он
Платона на агоре, приснился Сократу белый лебедь,
рвущийся в высоту...
Он спросил друзей о своем любимце и те, отводя
печальные глаза, сказали, что, дескать,
нездоровится ему.
"Значит, подкосило его мое упрямство: надеялся,
что соглашусь на побег... Значит, совсем худо ему
- подняться, видать, не может, а то бы непременно
пришел... - подумал с печалью Сократ, а чуть
погодя толкнула его изнутри теплая волна. - Быть
может, и лучше, что его, моего лебедя белого нет
сегодня здесь: пусть запомнит меня живым, не
увидит, как остановятся мои глаза, отпадет
челюсть... Да и всем остальным сегодня не стоило
бы собираться. Вон сколько понашло, пес их
принес!.. Ладно хоть причитания Ксантиппы
прервали"..
И тут жена снова подала голос:
- Ох, Сократ родненький, в последний раз ты
беседуешь нынче с друзьями, а друзья - с
тобою!
Опять слезы в голосе ее, будто совсем недавно не
винила она гневно непутевых друзей и проклятую
философию в погублении Сократа.
При людях Ксантиппа и вовсе потеряла голову от
горя. Грузная, не молодая уже, она сползла на пол
перед топчаном Сократа и стала биться в рыданиях
головой о каменный пол. Два старших сына
бросились поднимать ее, но это оказалось им не
под силу, и они тоже зарыдали в голос. И младший
сынок, обмочивший перед этим тюремное ложе отца,
тоже зашелся в пронзительном крике.
Сократ поморщился, обратился к благообразному
седовласому Критону:
- Пусть кто-нибудь уведет их домой, а то они
утопят меня в слезах раньше, чем прибудет сюда
отравитель...
Рабы Критона выполняя повеление хозяина, подняли
Ксантиппу и повели из темницы, один из них понес
пока еще не осиротевшего младенца Менексена, а
старшие сыновья сами поплелись следом, понуро
оглянувшись в последний раз на отца.
Ксантиппа кричала почти нечленораздельно, била
себя в грудь, рвала волосы. Друзья горько
нахмурились, видя эту сцену. И поражены были,
неприятно поражены, услыхав сдавленный смешок
Сократа.
Не знали они, не поняли, что не смешок это был
вовсе...
14.
Нет ничего тягостнее, чем начинать разговор с
человеком, который очень скоро умрет, о чем
известно и ему, и всем.
Аполлодор, самый чувствительный и самый молодой,
покраснел даже до корней рыжеватых волос, не
знал, что сказать, и уставился дымчатыми, как
спелые виноградины, глазами на Сократа. А тот
сидел на тюремном ложе, невозмутимо подогнув под
себя ногу, другую ногу, лодыжку ее, Сократ
растирал рукой, и по некрасивому, грубому лицу
его блуждала улыбка, вводившая друзей в еще
большее смущение.
Наконец Сократ произнес:
- Дивная вещь, друзья! То, что люди называют
приятным, порой можно отнести и к тому, что
принято считать полной противоположностью
"приятному" - к мучительному!.. Клянусь псом, вы
не понимаете меня! А я толкую о том, что приятное и
мучительное в человеке уживаются разом. И если
кто-то гонится только за приятным, он против воли
непременно получает и мучительное. Эти две
противоположности словно срослись в одной
вершине!.. До сих пор вам не ясно? Про оковы я свои
толкую: прежде ноге моей было больно от них, зато
теперь, без них, - ух как приятно!.. А ведь если б
не было мучения, я бы и приятности не испытал.
Верно?
Друзья-ученики закивали, заулыбались, довольные
тем, что неловкая тишина нарушена, что не им
теперь придумывать темы разговоров, что старый
философ и на пороге смерти охоч до
мудрствования.
- Приятное и мучительное... - продолжал Сократ,
лукаво улыбаясь. - Если б над этим поразмыслил
Эзоп, он сочинил бы басню о том, как Зевс пожелал
примирить эти противоположности, однако не
справился с этим, не смог положить конец их
вражде и порешил соединить их головами!..
- Клянусь Палладой! - воскликнул розовощекий и
словоохотливый Кебет. - Меня многие спрашивают,
сумел ли ты переложить стихом эзоповы притчи.
Ведь ты, помнится, собирался...
- Тебя вчера здесь не было, Кебет, а я как раз
говорил друзьям, что поэт из меня такой же
никудышный, как из Эрота охотник, добытчик дичи.
Вчера мне даже пришла неплохая мысль, что
настоящий поэт должен мифы создавать, а не
пускаться в рассуждения!.. - Самодовольно
оглядел друзей и утер кулаком крупный вздернутый
нос. - Теперь понятно, что не мне, рассуждающему,
сочинять звучные строки?
Кебет искренне вздохнул:
- Жаль!.. Я думал, ты все сумеешь!..
В глазах и улыбке Сократа лукавства стало еще
больше.
- А знаешь, Кебет, мне много раз снился один и тот
же сон. Верней, снилось-то разное, но слова во сне
всегда одинаковые слышал: "Сократ, твори и
трудись на поприще Муз!" Раньше я считал, что
этот призыв и совет внушает мне продолжать мое
дело - заниматься философией, ибо она и есть
высочайшее из искусств. А после суда, за время
отсрочки моей кончины, всякое передумал.. Взбрело
мне даже в голову, будто навязчивое сновидение
приказывало мне заняться каким-нибудь обычным
искусством: музыкой или стихоплетством... Но не
вышло ничего из этого, не могло выйти! А я ведь,
знаешь, и на лире даже пробовал научиться играть
- здесь вот, в темнице!.. Учиться, я считаю,
никогда не зазорно, только вот не всему выучиться
можно. Вот мой друг Софокл картавил всю жизнь,
потому и не вышло из него великого актера, зато
получился величайший трагик... Мой разум тоже
картав, на сцену поэзии с ним выходить зазорно. Но
на сцене жизни, быть может, комик из меня
получился неплохой!..
Легкомысленный при всей своей тяге к мудрости
Кебет рассмеялся, а его тщедушный и бледный друг
Симмий, въедливый и тоже словоохотливый,
упрекнул Сократа:
- Как же ты можешь с такой легкостью принимать
близкую разлуку с нами,!
Узник хлопнул себя по крепким ляжкам.
- Неужто и тут мне надлежит оправдываться, как на
том говенном суде?!.
- Не стоит оправдываться, но и строить из себя
комика тоже не надо... - не унимался зануда
Симмий.
- Клянусь псом, это занятно! Я все-таки попробую
оправдаться перед вами куда более успешно, чем
перед судьями, ведь надо же как-то скоротать
время до заката. Рассаживайтесь, друзья, приятно
проведем остаток... дня!..
Сократ чуть было не сказал "остаток жизни", но
решил не омрачать этими словами и без того
взвинченных своих гостей. А те, как дети,
обрадовались возможности расслабиться, на время
забыть о страшном, неотвратимом, стали
рассаживаться кто где: и на край сократова ложа, и
на скамеечку, и прямо на пол.
"Дорогие мои, - думал Сократ, глядя на них, - чем
же и как же мне занимать вас до вечера?.. Тяжелый у
меня сегодня день: предстоит до заката
развлекать последних гостей... Пенять мне на них
никак нельзя - по зову сердца пришли, им тоже
нелегко, а мне-то каково распинаться перед ними,
когда хочется лечь, отвернуться к стене и закрыть
глаза!.. Ох, Апполон, покровитель мой, ты ведь
понимаешь, что нельзя мне, никак нельзя стать в
тягость для них! Не хочу, чтоб даже тенью в их
мыслях мелькнуло: скорей бы!.. Не хочу! А потому и
буду играть, словно в театре Диониса, если надо -
и на котурны встану, и маску напялю!.."
Узник обвел взглядом друзей и сказал им, обнажив
в простоватой улыбке редкие, желтые, но на
удивление целые зубы:
- Как могу я с легкостью принимать разлуку?
Попробую ответить. Но, клянусь псом, и у меня
будут вопросы!..
Вот так живо всегда он начинал беседу, когда они
собирались у него во дворе на скамеечке под
старой смоковницей.
- Значит, Симмий и, как я понимаю, Кебет (они ведь
всегда неразлучны!) упрекают меня, будто я с
легкостью расстаюсь... Но вся штука в том, что я с
вами вовсе и не расстаюсь!.. Ну чего вы уставились
на меня, как на пифию Дельфийского храма? Не
понимаете?.. Ничего, чуть позже все поймете!.. А
пока идемте дальше, друзья мои. Упрек Симмия
можно истолковать расширительно: грешно, мол, мне
с такой вот легкостью прощаться с жизнью. Вот от
этого обвинения я и попробую обелить себя...
- Эта легкость мнимая? - спросил въедливый
Симмий.
Узник замотал плешивой головой.
- Вовсе нет!.. Знайте и помните, что сегодня у меня
нет оснований для недовольства, напротив, я полон
радостной надежды, что, хоть я и умру, но меня ждет
некое будущее, которое может оказаться куда
приятней настоящего. Эта мысль и бодрит меня, как
хороший глоток хиосского...
- Так поделись, Сократ, этими глотками! - не
унимался неугомонный невеличка Симмий. - Придай
бодрости и нам. Или ты намерен унести свои мысли с
собою?
- Ведь мы всегда всем делились! Так у нас
заведено, - поддержал друга дородный Кебет.
Сократ обвел взглядом своих последних гостей.
"Впрочем, - подумал он, - последним гостем будет
отравитель..." От выпученных глаз его не
укрылось, что оживление его друзей во многом
натужно: они через силу принимают навязанную им
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг