- Все-таки пуля, мой генерал, сильнее шпаги, - закончил он свой
доклад, в котором упомянул, что все защитники дома, а также
заговорщик-монах, бежавший из тюрьмы, уничтожены.
Появление кардинала он изобразил как злой рок, помешавший ему из
боязни за его превосходительство генерала Педро Гарсиа должным образом
отметить победу.
На следующее утро в восемь часов страдающему одышкой генералу
Гарсиа пришлось подняться по лестнице ватиканского дворца и, сдерживая
тяжелое дыхание, выслушать стоя наставительные упреки святейшего папы
Урбана VIII, на аудиенцию у которого он в других условиях и не смел
рассчитывать.
Вернувшись от папы, генерал Гарсиа слег, он был почти уверен, что
ватиканский гонец уже скачет в Испанию с посланием папы к королю.
И был прав. Гонец в двухцветной форме скакал, меняя лошадей, чтобы
не морским, а сухопутным путем, через Апеннины, добраться до Испании.
Пока скакал гонец, в Риме по его улицам двигалась печальная
процессия.
Ее возглавлял сам кардинал Спадавелли, правда, почему-то не в
полном облачении, подобающем такому случаю, и не пешком, а в карете,
за которой двигались профессиональные плакальщицы, оглашая улицы
Вечного города отработанными рыданиями, затем граубинденцы во главе с
лейтенантом Вильгельмом Бернардом несли два гроба. Процессию замыкали
ехавшие в карете французский посланник Ноаль в самой парадной форме с
черной повязкой на рукаве камзола, отороченной черными кружевами, и
его друг писатель Ноде, роль которого в двигающейся по улицам Рима
процессии была отнюдь не последней.
Похоронная, как могло со стороны показаться, процессия
направлялась не на кладбище, а вышла на Аппиеву дорогу. Миновав
старинные мраморные виллы перед пересечением с другой дорогой,
процессия остановилась. Плакальщицы были отпущены, карета кардинала,
выполнившая свой долг, заставляя встречных испанских солдат
сторониться, вернулась назад к Ватикану, а граубинденцы вместе со
своим лейтенантом, сопровождаемые каретой французского посланника,
свернули на запад к Тибру. Дальше странная процессия двигалась вдоль
его берега до самого устья, где еще задолго до порта остановилась
перед невзрачной египетской фелюгой.
Здесь господин Ноде, очевидно, уже знавший владельца фелюги,
старого египтянина, командовавшего двумя темнокожими матросами,
возможно, продолжавшими считать себя его невольниками, вступил с
египтянином в громкий, переходящий в крик разговор, который больше
всего напоминал торг. Речь шла о том, чтобы доставить два гроба с
усопшими в сопровождении господина Ноде в Тулон.
К первоначально назначенной сумме в тысячу пистолей египтянин
просил надбавки "за запах", который будет исходить от гробов во время
пути.
Ноде, весело поблескивая озорными глазами, склонный к шуткам,
несмотря на взятую на себя печальную обязанность, договорился с
египтянином, что надбавит к назначенной сумме еще столько же, если
аллах подскажет тому то же, что и его обоняние.
Гробы были водружены на фелюгу, господин Ноде перешел на борт
суденышка, негры-матросы поставили паруса, а посланник Франции на
берегу Тибра, почти у самого его устья, наблюдал, как становятся все
меньше и меньше косой и четырехугольный паруса фелюги.
Лейтенант Вильгельм Бернард с непроницаемым лицом ждал, когда
господин посланник перестанет махать кружевным платком и сядет в
карету, чтобы с отрядом граубинденцев проводить его обратно в Рим во
избежание новых столкновений с недружелюбными Франции испанцами.
БОГ "ТОТ", ПОКРОВИТЕЛЬ НАУК
Берег Италии скрывался за горизонтом, когда хозяин фелюги,
правоверный египтянин, почтительно приблизился к сопровождавшему
печальный груз французу Жозефу Ноде.
Писатель Ноде, страдая морской болезнью, не столько любовался
красотами моря, сколько с тревогой смотрел на тучи, нависшие над
бегущими с бычьей яростью седогривыми холмами.
Хозяин суденышка на недурном французском языке с поклоном
обратился к нему:
- Да продлит аллах благословенную жизнь почтенного господина и да
увеличит он его щедрость, чтобы сравнялась она с милостью, каковую по
Корану надлежит проявить к несчастному моряку, изнемогающему от трех
старых и сварливых жен, от требований детей, столь же наглых, сколь и
неблагодарных, не считая милых просьб толпы внуков!
- Не слишком ли красочно, почтенный последователь Корана,
живописуешь ты свои невзгоды?
- Я лишь решаюсь напомнить почтенному господину о нашей
договоренности: сам аллах услышал не только мои мольбы, но и ощущения
моего носа, вынужденного мириться с почитаемыми мною гробами, еще не
преданными земле.
- В таком случае проверим тебя на запах и поднимем крышку гроба.
Несколько удивленный шкипер крикнул седого негра-матроса,
свободного от вахты у руля, и вместе с ним приподнял крышку ближнего
гроба.
"Покойник" в монашеской одежде открыл агатовые, пронизывающие
жгучие глаза и оперся на локоть.
- Можно подняться? - спросил он.
Египтянин пал на колени, негр отскочил в сторону.
- Как ваша рана, отец Фома? - спросил Ноде.
- Царапина, синьор, сущая царапина!
- Однако вы искусно упали, отец Фома. Не только этот негодяй,
хвалившийся, что был тореадором, но даже я подумал, что он сразил вас.
- На месте быка я поднял бы его на рога. Но как наш защитник?
И они перешли к другому гробу. Негр в суеверном страхе спрятался
за парус. Крышку подняли без него, но из гроба никто не встал.
Пришлось Ноде, монаху и шкиперу втроем поднять оттуда молодого
человека без чувств и перенести его в единственную каюту.
Монах расстегнул на нем камзол.
- Сквозное ранение в грудь, большая потеря крови, несмотря на
сделанную мной еще в доме посланника перевязку. Надо ее менять. Видно,
недаром я писал в темнице медицинский трактат. - И Кампанелла принялся
старательно ухаживать за раненым Сирано де Бержераком.
Египтянин с хитрецой заметил вышедшему из каюты Ноде:
- Аллах все видит, почтенный господин! И если мне нельзя доплатить
за непослушный мой нос, которому ничего не удалось учуять, то сам
аллах велит заплатить за послушный мой язык, которому есть что
рассказать.
Ноде расхохотался, ибо был смешлив по натуре.
- Хорошо, я добавлю тебе пятьсот пистолей, чтобы твой язык не
произнес лишнего, как твой нос не учуял необычного.
Маленькая фелюга ловко ныряла между высокими бортами стоящих на
рейде каравелл, шхун, бригов, барок и гордо проплывала мимо мелких по
сравнению с нею рыбачьих лодок, заполнявших подступы к набережной
Тулона. Фелюга завершила наконец свое плавание, проскользнув в
открытом море мимо испанских кораблей, и покойно застыла теперь,
прикрепленная к медному кольцу мола просмоленным канатом.
Господин Ноде, оставив раненого на попечение монаха-лекаря и
египтянина, отправился за телегой. Ему пришлось проталкиваться сквозь
толпу подвыпивших после плавания моряков, хрипло предлагающих свою
любовь женщин, назойливых продавцов овощей и фруктов. Он пробирался
между ящиками, тюками, плетеными корзинами или сваленными в беспорядке
грузами.
Добраться в нанятой им телеге до мола, где пришвартовалась фелюга,
можно было, лишь имея невероятный запас изощренных ругательств,
которыми виртуозно владел усатый возница из бывших солдат, хлестая
кнутом не только свою клячу, но и толпу, мешавшую проехать.
С большими предосторожностями Сирано де Бержерак был перенесен в
телегу и перевезен в трактир "Пьяный Шкипер", где Кампанелла принялся
лечить его.
Вскоре предприимчивый Ноде сыскал нужную карету.
Выполняя указание Ришелье, Мазарини приобрел для Кампанеллы домик,
построенный на пепелище поместья Мовьер. Туда и прибыла карета
путешественников из Тулона.
Сирано узнал свои родные места, и это обрадовало и взбодрило его.
Он даже пытался встать и сам войти в сложенный из камней домик.
Приехавших уже ждали: философ Декарт со своим другом и
противником, советником Тулузского парламента Пьером Ферма,
профессор-философ Пьер Гассенди. Кардинал Ришелье решил
продемонстрировать свою заботу об освобожденном узнике и позаботился
пригласить в его убежище во Франции людей, ближе всего стоящих по
своим взглядам к Кампанелле, который должен был оказаться здесь в
кругу друзей.
Рене Декарт, приглашенный Ришелье вернуться во Францию для встречи
с Кампанеллой, был в плаще, прикрывающем мундир нидерландской армии,
где он служил, укрывшись от гонений католической церкви. Был он
горделив, представителен, с лицом не столь красивым, сколь
мужественным, полным энергии и благородства, но идущего не от
знатности, которую он отвергал, а от глубокого, самобытного ума.
Его противоположностью при той же остроте ума выглядел юрист, поэт
и математик Пьер Ферма, спокойный, дружелюбный, с полноватым, чисто
выбритым лицом, с блуждающей улыбкой в уголках чуть насмешливых губ и
еще темными волосами до плеч.
И наконец, невысокий, тихий и вежливый каноник - смутьян Пьер
Гассенди, которого Сирано помнил по приватным занятиям с молодыми
людьми.
Сирано, узнав, что, кроме обрадовавшего его своим присутствием
Гассенди, здесь и сам Рене Декарт, книга которого он защищал от костра
у Нельских ворот, и загадочный Пьер Ферма, делающий, как говорят,
удивительные математические открытия, сразу почувствовал себя лучше,
предвкушая беседы с такими людьми.
Жозеф Ноде, любезно улыбаясь, распрощался со всеми и укатил в
Париж в той же карете, чтобы известить его высокопреосвященство
господина кардинала Ришелье о прибытии сопровождаемых Ноде по
поручению посланника Франции при папском дворе Ноаля лиц, имеющих на
руках письмо самого святейшего папы Урбана VIII.
Сирано был помещен в отдельную комнату и не принял участия в
беседе философов с Кампанеллой. Однако огорчение Сирано смягчилось
появлением местного кюре, его первого учителя, в сопровождении друга
детства Кола Лебре.
Они вошли к Сирано, когда тот полулежал в кресле. Лебре расплылся
в добродушной, сияющей улыбке и, подойдя к давнему другу, обнял его за
плечи.
- Сави, дружище! Как же я рад тебя видеть!
- Сын мой, я горжусь, что сам его высокопреосвященство кардинал
Ришелье в своей мудрой милости поручил тебе сопровождать сюда
вызволенного им из заключения мученика-философа Фому Кампанеллу,
который найдет здесь, во Франции, много расположенных к нему сердец,
пробуждая в них надежду на светлое будущее людей на земле.
- Ах, кюре! Друг мой Кола! Вы здесь, и это лучше всех лекарств.
Отец Фома - изумительный лекарь. Я бы совсем встал на ноги, если бы
решился принять его кровь взамен моей, потерянной при предательском
пулевом ранении.
- А что значит, Сави, принять его кровь? - спросил Лебре.
- Наши лекари лечат многие болезни, "отворяя кровь", выпуская
дурную, но ничего не оставляя взамен. Тело должно само восполнить
потерю. Отец Фома Кампанелла, перенеся тяжкие мучения, как никто
другой, познал, что такое потеря крови, и, находясь в темнице, написал
медицинский трактат на примере лечения самого себя, что позволило ему
выжить. В нем наряду с другими способами лечения он высказал мысль,
что кровь другого здорового человека с успехом восполнит потерянную
кровь больного. Но применить этот свой способ, отдав мне собственную
кровь, отцу Фоме не удалось, ибо я не мог принять его жертвы,
поскольку он для всего мира во много раз важнее, чем я.
- Ты сурово судишь себя, сын мой, - заметил кюре. - Это и хорошо и
плохо. Не всем в твои годы удалось написать пусть злую, но призывающую
людей к исправлению комедию о педанте.
- Вы читали ее, отец мой? Я рад! Но ведь ее никто не издал.
- Пока мне попалась она в списках. И то, что ее прилежно
переписывают, говорит в ее пользу.
- А ведь отцы иезуиты подослали в театр людей, чтобы ее освистали.
- Подождите! - прервал что-то надумавший Кола Лебре. - Если тебе
нужна кровь здорового человека, то здоровее меня не найдешь во всей
деревне. Давай попросим отца Фому Кампанеллу "отворить" мне кровь и
перелить ее, как он того хотел, в твои жилы.
- Что ты, Кола! Я и так поправлюсь.
- Да таких, как ты, в гроб кладут.
Сирано загадочно усмехнулся, но о гробах ничего не рассказал,
связанный взятым с него Ноалем словом дворянина.
После первой встречи с почтившими его приезд философами
Кампанелла, придя к Сирано, узнал о готовности его друга детства
предоставить ему свою кровь. Превратившись в лекаря, философ
вооружился острым ножом и свежими бычьими жилами, за которыми сбегал в
свою лавочку Кола Лебре. С помощью кюре, который оказался прекрасным
ассистентом, Кампанелла артистически проделал неизвестную до той поры
операцию. Отворив обычным способом кровь Лебре, он направил ее по
бычьей жиле, как по трубке, во вскрытую вену Сирано, расположив Лебре
выше его друга, чтобы кровь к нему шла самотеком. Тогда, конечно, еще
не знали, что не всякую кровь можно переливать любому человеку, но
кровь Лебре и Сирано, к счастью, оказалась, как ныне сказали бы, одной
группы. Изрядно пополневший со времени наследования отцовской лавочки
здоровяк Кола Лебре даже не почувствовал потери своей "избыточной",
как он сам сказал, крови.
Результат сказался быстро, щеки Сирано порозовели. Кюре смотрел на
Фому Кампанеллу как на волшебника.
- Я преклоняюсь перед вашим искусством, святой отец, как
преклонялся перед вашим трактатом о Городе Солнца, - сказал кюре.
- Это всего лишь долг человека, друг мой, - ответил Кампанелла. -
Лечение человека и лечение человечества. - После чего они вместе
вышли, тактично оставив Сирано и Лебре вдвоем, дав им возможность
вдоволь наговориться.
Когда кюре вернулся, они все еще вспоминали свое детство.
- Мог ли кто-нибудь из нас тогда думать, - воскликнул кюре, - что
мудрый философ, указавший на зло собственности, сам будет у нас в
Мовьере! Поистине господь руководит нашими поступками и сводит воедино
неисповедимые пути!
- Это не совсем так, дорогой учитель, - отозвался Сирано. - В том,
что Фома Кампанелла здесь, виновны прежде всего вы, кюре. Если бы вы
не внушили тогда мне, мальчишке, святость его идей отрицания такого
зла, как собственность, кардиналу Ришелье не пришлось бы содействовать
его освобождению... - На этом он оборвал себя. Кюре так и не понял,
каким образом Сирано причастен к освобождению Кампанеллы. Не понимали
этого в течение столетий и историки Франции, ибо те, кто это знал, не
обмолвились и словом, а кардинал Ришелье сумел повернуть приезд
Кампанеллы во Францию к своей выгоде.
Меж тем новые друзья Кампанеллы решили дать ему отдохнуть после
дороги. Рене Декарт и Пьер Гассенди вышли в сад и завели учтивый
философский спор о сущности материи.
Гассенди во всем видел только материальную суть мира, Декарт же
настаивал, что материальная основа становится человеком лишь при ее
совмещении с душой, превращающей неодушевленное тело в мыслящее
существо. Однако оба сходились на том, что мир воспринять можно, лишь
наблюдая его с помощью реальных чувств, а не слепо представляя по
канонам веры.
В доме послышался шум. На двор въехала карета. Захлопали двери. В
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг