Вдруг в центре появилось что-то фиолетово-черное, и все сразу
исчезло.
- Все, - сказал министр, раскуривая трубку.
- Есть попадание! - сказал Молния. - Признаю свой расчет
неверным. Верен ваш, товарищ уполномоченный правительства. Прошу
отстранить меня.
Министр пристально посмотрел на Молнию.
- Просишь? А еще военный! Прошлый раз я тебя как будто не
спрашивал... - И министр выпустил клуб дыма.
- Теперь надо... м-да!.. Второй. И если все будет в порядке,
тогда уж, благословясь, и залп...
Министр спрятал в карман книжку, которую держал все время в
руках, и дал предупредительный сигнал по строительству. Потом
посмотрел пристально на Молнию:
- Огонь!
- Есть огонь! - ответил тот и нажал кнопку.
Только на секунду появилась на экране Земля. В следующий момент
все исчезло.
Молча смотрели люди на пустой экран.
Спустя несколько секунд страшный огненный вихрь пронесся над
строительством.
Затряслась центральная будка управления. Повалилась одна ее
стена. Кленов, министр, Молния лежали на полу...
Снаряд разорвался, едва вылетев из орудия.
Через минуту Сергеев и полковник поднялись, но старый профессор
так и остался лежать, подогнув острые колени и вытянув жилистую шею.
Ртом он судорожно ловил воздух. Мертвенная, зеленоватая бледность
покрыла его лицо. Из-под прикрытых век виднелись только белки.
Василий Климентьевич опустился на колени, стараясь расстегнуть у
Кленова воротничок.
Глава II
ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ
После неудачного испытания снарядов с заменителем профессор
Кленов вместе с Василием Климентьевичем вернулся в Москву.
Переоценив свои силы, Кленов рассчитывал помочь Марине в
получении нужного изотопа радия-дельта. Однако сразу же по приезде
старый профессор занемог и не выходил из своей комнаты. Лечь в
больницу он наотрез отказался.
Но оставаться в стороне от общей борьбы он не хотел. И днем и
ночью он лежал в постели с наушниками на голове, настроив
чувствительный радиоприемник на "обратную волну Матросова".
Конечно, можно было воспользоваться и репродуктором, но наушники
выключали Кленова из всего окружающего, переносили в многоголосый мир
эфира.
Кленов знал, что на аппаратуре обратной волны дежурства ведутся и
без него, но он одержим был идеей первым поймать сигналы созданного им
радиопередатчика отраженной волны.
Кленов не открывал штор, и дневной свет почти не проникал в его
комнату. В полумраке виднелся стол, так заваленный книгами, что на нем
мог с трудом поместиться листок бумаги. Надо бы прибрать, да нет сил,
а главное, времени. Кресло, стулья, шахматный столик... Всюду стопки
книг. Не успевал все прочитать, а заведено было не класть книгу в
шкаф, пока не просмотрена. Теперь все равно не успеть даже
перелистать.
Доктор потом разберется, передаст в библиотеки. Уж очень он
качает головой, когда выслушивает своего "аллигатора".
Когда Кленов лежал на боку, ему была видна стена с картинами. Он
начал коллекционировать их еще в Соединенных Штатах. Профессор Вонельк
приобретал только картины русской природы, нарисованные
преимущественно Левитаном. Каких ухищрений стоила ему заблаговременная
пересылка их в СССР!
Особенно близки были ему картины, где на фоне неба виднелись
верхушки деревьев или где в небе плыли облака.
Улетевшее облачко!.. Оно улетело из жизни много лет назад, а
вместе с ним и способность любить.
Странно думать, что в студенческие годы у него были друзья, что
он сочинял стихи о любви. Что же так неузнаваемо изменило его, сделало
нелюдимым и аскетом?
Жизнерадостный, влюбленный, наивно мечтающий о прекращении войн,
Кленов погиб вместе с Мод во время взрыва в Аппалачских горах. И он
еще раз погиб, утонув вместе со своими иллюзиями в Атлантическом
океане, когда моторный бот был потоплен японской подводной лодкой.
Спасенный в море Вонельк был уже другим. Он принял чужое имя и
весь сосредоточился на сокрытии от Вельта своей тайны. Имитировав
потерю памяти, он начал жизнь сызнова. Никто не догадался, что
необыкновенный студент потому в полтора года окончил Корнель-ский
университет, что был уже профессором. И Джону Аллену Вонельку не так
трудно было вскоре действительно стать профессором Корнельского
университета. Никто не знал, как страдал он в добровольном своем
изгнании, лишенный друзей и родины, нося выдуманный им крест служения
человечеству.
Однажды он побывал на съезде ученых. С волнением вступил он на
Европейский континент - Россия была совсем близко! Он ходил по Парижу,
смотря на резвившихся детей, и думал, что они своей жизнью обязаны
ему, умевшему молчать... Он смотрел на собор Парижской богоматери,
входил внутрь, платил суетливой монашке монету за право любования
мрачной колоннадой. А уходя, оглядывался назад - на прямоугольные
башни, на загадочные химеры, украшавшие фасад, и думал: Гюго прославил
все это, а он сохраняет тем, что молчит, и безумное человечество не
может взорвать, развеять по ветру Париж вместе с его памятниками
искусства. Он шел в Лувр и как хозяин обходил залы. Все это существует
благодаря ему. Вот бархатный зал со скамейками по стенам. Посередине,
выделяясь на темнобархатном фоне, великолепная статуя Венеры
Милосской... Никогда ни одна копия не производила на Кленова такого
впечатления, как эта, чуть изъеденная с поверхности временем, но
полная обаяния, красоты и древности статуя... Ее тоже спасает он,
Кленов, для потомков... Пусть никто не знает о нем, пусть никто не
подозревает, что это он сохраняет и эту статую, и все остальное... Ему
не надо признания и благодарности!
Кленов бродил незаметный, никому не известный по парижским
бульварам в шумной, говорливой толпе, словно возвышаясь над всеми,
гордый своей миссией и своей неизвестностью...
Как это дико и нелепо выглядит теперь! Словно целое столетие
отделяет его от того времени. А между тем разве не он год назад
расхаживал с тем же самым чувством по улицам Москвы, гордясь
великолепными, задевающими за облака зданиями, которые он сохраняет от
разрушения своим молчанием? Разве не год назад он воображал, читая
сообщения о грандиозных планах строительства, что незримо примет во
всем участие, оберегая страну и весь мир от разрушения?
Что же целым столетием встало между Кленовым вчерашним и
Кленовым, лежащим на кровати с наушниками на голове?
А ведь червь все-таки грыз его сердце, когда уже на Родине, слывя
чудаковатым старым ученым, он отказывался от многих знаков внимания.
Он не хотел ни многокомнатной квартиры, ни автомашины, ни
обслуживания... Однако в Америке он пользовался всем этим! И
чудаковатости у профессора Вонелька не было. Значит, говорил в нем
все-таки голосок совести! Он только не хотел слушать этот писк, глушил
его, отделывался конфузливым отказом от элементарных удобств. И сделка
с совестью совершилась! Ах, если бы раньше понять все это!
Профессор стонал и переворачивался на другой бок.
Рухнуло здание фальшивого храма служения человечеству. Оказалось
недостаточно только молчать. Он покатился вниз... к преступлению. Если
бы не чуткость я великодушие новых людей его Родины, он так ничем и не
помог бы человечеству, да он и не помог пока!.. Вот если бы Матросов
привез радий-дельта и батарея выстрелила, погасив воздушный пожар,
тогда Кленов понял бы, что жил недаром.
Последнее страстное, неукротимое желание угасающего старика
сосредоточилось на спасении Матросова. И Кленов исступленно слушал, не
снимая наушников, не желая внимать уговорам доктора Шварцмана. Старик
упрямо гнал все сомнения, уверяя себя, что прибор портативен, не
требует энергии. Матросов найдет способ дать о себе знать.
Только любящая женщина и только Кленов с его одержимостью могли
верить в невозможное - спасение Матросова.
И женщина пришла к Кленову.
Кленов почти обрадовался звонку. У доктора был свой ключ... Кто
бы это мог быть?
Накинув на себя одеяло и включив вместо наушников репродуктор,
профессор зашаркал в полумраке.
Он открыл дверь и зажмурился. Оказывается, даже на лестничной
площадке существует день, солнце, живут люди, говорят, смеются.
- Боже мой! Это вы!.. Прошу прощения. Проходите! М-да!.. Но что с
вами, дорогая, осмелюсь спросить? Вас словно с креста сняли.
Перед Кленовым, прислонясь плечом к стене, стояла бледная, худая
Марина.
- М-да... Мой наряд... Осмелюсь просить прощения. Удивлен выше
всякой меры и обрадован... Наш милейший доктор говорил о вашем
серьезном недомогании...
Кленов провел Марину в свою комнату.
- Это радиация виновата, Иван Алексеевич, - слабо улыбаясь,
сказала Марина. - Трудно уберечься. Получили мы еще один изотоп
радия-дельта. К сожалению, - Марина болезненно усмехнулась, - период
полураспада у него еще меньше. Он исчезнет скорее, чем его нанесут в
виде защитного слоя на сверхаккумулятор.
- М-да!.. Весьма серьезно и печально. Вижу, извелись вы со своими
опытами. Молодость свою не бережете. Ради бога, не обращайте на меня
внимания. М-да... Я бы прибрал постель...
- Не смейте, Иван Алексеевич. Сейчас же ложитесь. Ну, я очень
прошу вас, очень... - Марина так посмотрела на Кленова, что тот только
зажевал челюстями и подчинился. - Теперь я отдерну шторы и на минуту
отворю окно. Хорошо? У вас есть тряпка? Я вытру пыль.
- Несомненно, тряпка имеется. Не извольте беспокоиться... Что это
вы, право?.. Я бесконечно, рад вашему приходу!
Марина, слабая, едва держась на ногах, стала прибирать комнату.
Она то и дело присаживалась отдохнуть.
- Можно сложить книги в шкаф? - спросила она.
- М-да... Видите ли, я еще их не просмотрел. Ну ладно, теперь уже
все равно.
- Почему все равно, Иван Алексеевич?
- Нет, нет... ничего... Я имел в виду, что вам, ласковая моя, все
дозволительно: складывайте их куда хотите.
- Какие у вас прекрасные картины, Иван Алексеевич! Вы так тонко
понимаете живопись.
Залитая солнцем комната меняла вид.
- Когда я перекладываю ваши рукописи, у меня дрожат руки. Ведь я
училась по вашим книгам, - говорила Марина, с улыбкой смотря на
растроганного профессора. - Хотите, я согрею вам чаю?
- Премного буду благодарен, дорогая Марина Сергеевна... Сочту за
счастье выпить чашку вместе с вами.
Предложи Марина сейчас Кленову мороженое, которое он никогда не
ел, он с радостью бы согласился.
Марина покачала головой:
- Я приготовлю вам чай, но сама я не буду, Иван Алексеевич. Вы
даже не понимаете, что у меня за состояние. Радиация, оказывается,
вызывает тошноту...
Поставив чайник, Марина снова села отдохнуть.
- Ну вот... Помните, как вы защищали диссертацию? - говорил
Кленов. - Какая вы были тогда, я бы сказал, светлая и настырная... И
вы, право, очаровали меня... М-да!.. Вы меня извините, покорнейше
прошу, что я в наушниках. Я ведь все слушаю, слушаю и слушаю...
- Иван Алексеевич, если б вы знали, как...
- Не стоит благодарности, право...
- Нет! Как я вас люблю!
- "Люблю"? М-да!.. Как это странно - "люблю"... Никогда не слышал
этого слова... по-русски. "Люблю"... Разве меня можно любить?
Сделавшего так много против вас?
- Иван Алексеевич, говорят, что сердце не объясняет...
- Ма-шень-ка, - тихо и раздельно, словно вслушиваясь в это слово,
произнес Кленов.
- Что? - тихо отозвалась Марина.
- Нет, я просто так... Я желчный, завистливый старик. Я завидую
вашему отцу. Как бы я хотел иметь такую дочь! Или внучку... Ведь вы
могли бы быть моей внучкой... Я бы так гордился вами!.. М-да!.. Так
нелепо и горестно сложилась жизнь. Наверно, это большое счастье -
иметь детей?
- Огромное, Иван Алексеевич! - сразу оживилась Марина.
Она встала и подошла к радиоаппаратуре, положила свою тонкую,
почти прозрачную руку на голубой ящик, почувствовала холод металла и
отдернула ее.
- Огромное счастье, Иван Алексеевич, - продолжала она. Ее
затуманенные глаза смотрели вдаль. - Иногда мне кажется, что я буду
очень счастлива... А иногда мне так горько, что не хватает слез... За
эти дни я плакала больше, чем за последние десять лег. Можно, я сяду
на вашу постель? Какая у вас большая рука... Скажите, ведь вы верите?
Вы услышите сигналы?
- Верю, Машенька, верю... Вся моя жизнь теперь в этой вере. До
сих пор я думал, что хочу этого ради человечества... А хотел-то ведь
ради себя... А теперь... - Старик закрыл глаза и замолчал.
Марина гладила его лежавшую поверх одеяла руку. Она с нежностью
смотрела на худое лицо старика с провалившимися щеками, с запавшими
глазницами, с клочковатой белой бородой... Она гладила его руку и
видела, как сначала из одного глаза, а потом из другого медленно
сползли две слезинки.
- А теперь для вас этого хочу, ради вас всей душой своей хочу...
И благодарен вам за светлое чувство, которое вы пробуждаете во мне...
Вот за эти слезинки, которых не стыжусь... Предыдущие принадлежали
Мод...
Марина своим платком вытерла глаза старику.
- Чай поспел, Иван Алексеевич, - сказала она и улыбнулась.
И, забыв про чай, они смотрели друг на друга, думая каждый о
своем.
Кленов ощущал величайшее умиротворение. Может быть, такое чувство
бывает только раз в жизни... перед концом.
- Какая страна, какое время, какие люди! - говорил он, видимо,
сам себе.
- Люди? - переспросила Марина.
- Да... Вы, он... И все вы, люди будущего...
В передней раздался шорох.
- Почтеннейший, вы, может быть, думаете, что вас грабит однорукий
бандит? Так ничего подобного? Это я, ваша назойливая сиделка. Прилетел
к вам на минуточку, раздеваюсь, вешаю пальто... Привожу себя в
порядок... Ведь отсюда я полечу к своей пациентке, к нашей Машеньке,
как мы с вами говорим... Она очень плоха и неосторожна... Может быть,
героична! Склоняюсь. Право ученого! Пренебрегает радиацией. Итак, как
вы себя чувствуете?
С этими словами в комнату вошел доктор Шварцман.
- Что я вижу! Она здесь! Ох, медицина! Тебе как науке нужно
прописать тысячу верблюдов, чтобы они плевали на тебя.
Вдруг Кленов сел и предостерегающе протянул худую длинную руку.
Доктор Шварцман осторожно сел на кончик стула.
- Тише, тише! - шептал Кленов.
Марина, вся подавшись к нему, смотрела на него умоляющими
глазами. Кленов судорожно схватил ее руки и сжимал их в своей
громадной ладони.
- Доктор, пишите же... Да пишите же, доктор! - вдруг закричал он.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг