переданного молодым испанским королем (Габсбургом) своей Кузине
французской королеве Анне Австрийской, она же, напуганная раскрашенным
лицом индейца и не зная, что с ним делать, направила его в коллеж де Бове
в услужение, поскольку считалось, что она это заведение опекает.
Служба индейца, как шепталось, будет связана с присущей ему природной
жестокостью, ибо до завоевания Америки испанскими конкистадорами и
распространения на полуострове Юкатан христианства там свирепствовала
мрачная языческая религия с человеческими жертвоприношениями, когда у
обреченного человека жрец вырывал из груди еще бьющееся сердце, а теплый
труп сбрасывался с высокой пирамиды для пожирания внизу на священном пиру.
И вот обитатель тех мест, конечно, несмотря на обращение в
христинство, несущий в себе дикарское изуверство отцов и дедов, должен был
наказывать провинившихся учеников коллежа де Бове, став его экзекутором.
Когда аббат Гранже вошел с провинившимся Савиньоном в коридор. Индеец
в испанской одежде, огромный, краснокожий, с безобразным скуластым лицом
без всякой растительности на нем, стоял, скрестив руки на груди, в проеме
двери "камеры порок" (экзекуторной), сообщавшейся с темным карцером.
При виде юноши, ведомого за руку аббатом, индеец напрягся, вперив
колющий взгляд в первую, быть может, свою жертву.
Толпа воспитанников, отстоявших в отличие от Савиньона молитвенное
бдение, наполнила коридор и замерла при виде преобразившегося индейца,
побледневшего аббата, даже утратившего желтизну лица, и упрямо нагнувшего
голову Савиньона, не ждавшего для себя ничего хорошего.
Затаив дыхание, не сводя глаз с заокеанского истязателя, все
воспитанники коллежа услышали прерывающийся голос аббата, со злостью
выкрикнувшего по-испански индейцу:
- Этот юный идальго приговаривается мной за богопротивные речи к
двадцати пяти ударам плетью со свинчаткой и двум суткам карцера.
Услышав это, товарищи Савиньона, как и он, изучавшие здесь испанский
язык, ахнули от ужаса. Двадцать пять ударов плетью со свинчаткой! Да после
такого истязания, проведенного заморским палачом, Савиньон не встанет!
Надо сказать, что воспитывались все они во времена, когда не забылись еще
дела святой инквизиции.
Кто-то попробовал заикнуться о пощаде виновного Сирано, но аббат
Гранже смерил смельчака таким взглядом, что тот быстро спрятался за спины
других юношей. Даже те, кто неприязненно относился к Сирано, были
потрясены таким бесчеловечным приказом аббата.
Индеец, не спуская пристального взгляда с наказанного, молча
поклонился аббату.
Савиньон крепко сжал губы, припомнив, как в детстве порол его отец,
не услышав от него стона. И сейчас, к удивлению всех столпившихся учеников
и ярости аббата Гранже, Савиньон вызывающе произнес:
- Ха-ха!
И тут аббат Гранже, забыв о своей незаживающей ране сострадания,
повелительно махнул индейцу рукой. Тот неторопливо подошел к Савиньону,
грубо схватил за руку и повлек за собой в "камеру порок". Аббат сам
захлопнул за ним дверь.
Но что творилось в сердце аббата!
И когда за дверью раздался отчаянный крик истязуемого, аббат опустил
глаза, молитвенно сложил руки на груди и медленно пошел прочь, он старался
не слышать звонких ударов утяжеленной плети. Крики Сирано хлестали тощее
тело аббата некой изуверской плетью. Аббату хотелось зажать уши и бежать,
глуша в себе не только ужас перед истязанием живого существа, но и
присущую ему в тайниках души нормальную человеческую жалость, которую он
готов был воспринять как искушение дьявола, и он, не выдержав криков
жертвы и собственных мучений, подобрал сутану и побежал, провожаемый
враждебными взглядами учеников. Но если бы знал аббат, что творится за
дверью камеры... он лишился бы чувств при виде открывшейся ему картины.
Зловещий дикарь с ярким перышком в черных волосах, испанская одежда
которого из-за размалеванного краской лица не делала его более
привлекательным, упал ниц перед провинившимся воспитанником коллежа де
Бове и, распростершись на каменном полу, произнес шипящим голосом:
- О потомок богов! Мой просить - твой кричать, твой - когти ягуар
кричать. Мой бить скамейка.
Савиньон с трудом понял исковерканную испанскую речь краснокожего.
Впрочем, он сам не был силен в испанском языке, но, только что выкрикнув
перед аббатом дерзостное "ха-ха!" и заподозрив теперь коварство нового
экзекутора, он, сжав зубы и с трудом подбирая слова, процедил:
- Когда на скамейке окажусь я, не услышит твое ухо стона.
- Гордый слова! Говорить такой твой иметь знак богов на лицо. - И,
поднявшись на колени, экзекутор снова земно поклонился, потом вскочил на
ноги, взмахнул оказавшейся у него в руках плетью, хлестанул ею по пустой
скамье и визгливо вскрикнул, как от нестерпимой боли.
- Кричать! Кричать визгом! Помогать мой! Такой нужно не твой. Такой
нужно мой, - шипел он.
Савиньон Сирано обладал редкой остротой ума и столь же редкой
быстротой реакции. После следующего удара плетью по скамье он завопил
благим матом, и теперь за дверью его товарищи, да и аббат Гранже, еще не
отошедший далеко, узнали голос первого насмешника коллежа, только что
дерзившего его настоятелю.
И этот истошный крик не только преследовал аббата, обратив его в
бегство, но и разогнал от "камеры порок" перепуганных воспитанников,
которые отныне будут всячески стремиться избежать этой ужасной комнаты и
истязаний заморского изувера.
А после двадцати пяти ударов плетью по скамейке индеец, тяжело дыша,
сказал Савиньону тем же свистящим шепотом:
- Теперь стонать! Горько стонать! Мой переносит твой в карцер.
Снимать камзол, снимать рубаха. Спина голый. Надо показывать кровь и мясо.
Савиньон послушно оголил спину и ощутил кожей прикосновение влажных
пальцев индейца, очевидно вымазанных краской. Тот раскрашивал спину "своей
жертвы", как размалевывал перед тем для красоты собственное лицо.
- Мой уметь делать знак кровь щека. Теперь делать такой знак твой
спина. Сеньор аббат, да хранит его господь, хорошо увидеть прийти
проверяй.
Глава пятая
ЭКЗЕКУТОР
Истинный друг познается в несчастье.
Э з о п
Дон Диего Лопес, приговоренный в Андалузии за убийство во время
пьяной драки к смертной казни, а до этого в Генуе за грабеж - к каторге,
сумел избежать и того и другого, уплыв в третью пятницу марта месяца 1618
года в Новую Испанию на каравелле сеньора Базильо Родригеса, который не
интересовался прошлым людей, стремящихся к подвигам.
Эти подвиги дона Диего Лопеса обратили на себя внимание самого
губернатора Новой Испании, очередного преемника прославленного своей
жестокостью и коварством генерал-капитана Кортеса. Сто лет назад он с
горсткой отчаянных конкистадоров, наивно принятых индейцами за вернувшихся
к ним с неба белолицых богов, сумел вероломно, без всякого сопротивления
захватить и императора Монтесуму, его столицу Теночтитлан и всю его
страну. И Кортес успешно добывал там столь необходимое христианнейшим
монархам золото (конечно, не из земли, а из дворцов и храмов, а также с
запястий, с пальцев, с шей язычников, обращаемых в христианскую веру).
Книги их сжигались епископом новой епархии перед построенным христианским
собором как богопротивные, написанные варварской письменностью.
Дон Диего приложил к этому свое усердие, показав готовность точно так
же служить короне.
И через несколько лет, обретя смуглость кожи и седину в эспаньолке,
произведенный в капитаны Диего Лопес был послан губернатором в недоступные
дотоле места на розыски укрывающихся в тайных поселениях в сельве дикарей,
чтобы изъять у них унесенное ими золото и обратить оставшихся в живых в
истинную католическую веру.
Надо сказать, что дона Диего Лопеса нисколько не интересовало, что
эти "дикари" до появления бледнолицых создали на полуострове Юкатан и
прилегающих землях древнейшую цивилизацию, кое в чем превосходящую
цивилизации Испании и других христианских стран и даже Древней Греции, и
Рима, и что, например, языческий календарь, вычисленный индейскими
звездочетами на основе глубоких знаний движения небесных светил, был яснее
и точнее христианского.
Впрочем, ничего этого капитан Диего Лопес по невежеству своему
попросту не знал и, ведомый только истовой верой и неукротимой алчностью,
стремился вперед за золотом, невзирая ни на какие препятствия.
Идти приходилось сквозь одуряюще пахнущую чащобу, где непреодолимой
преградой стояли перевитые лианами разросшиеся деревья с яркими цветами и
такими же яркими птицами, начиная с крикливых попугаев, крохотных
сереньких колибри, превращающихся при взлете в сверкающие на солнце
радужные пятнышки, кончая священной для индейцев птицей кетсаль,
царственно восседающей в густой листве над зеленым буйством сельвы. Пройти
здесь можно было лишь пробив в ней туннель острыми изогнутыми на конце
индийскими ножами мачете.
Шедший впереди капрал Педро Корраско, на год раньше своего капитана
приговоренный в Испании к смертной казни, не менее ловко, чем местные
индейцы, орудовал мачете, расчетливыми ударами срезая лианы, которые
мертвыми змеями падали к его ногам, прокладывал тем путь храбрым солдатам,
таким же головорезам, как и он сам.
Никто из них не заметил в чуждой им сельве затаившейся опасности, и с
ветки, нависшей над пробиваемым туннелем, метнулась пятнистая молния,
свалив Педро Корраско с ног. Но недаром тот в свое время был тореадором,
пока рога злосчастного быка не изменили круто его многогрешный жизненный
путь, на котором навыки корриды верно служили ему, как и сейчас, когда,
падая вместе с ягуаром, он успел вспороть ему кривым ножом живот, а три
шедших следом солдата пронзили шпагами тело хищника.
Подошел сам Диего Лопес, посмотрел на убитого зверя, подкрутил лихие
свои усы, погладил седеющую бородку и покачал головой, отчего его
широкополая шляпа как бы помахала пером.
И отряд снова двинулся в глубь зарослей, однако путь к заветной цели
оказался невыносимо долгим, и только клятва Лопеса "поделить желанную
добычу между всеми" заставила солдат идти дальше.
Тяжело протекали знойные дни и непроглядно-черные ночи с
таинственными, устрашающими звуками и влажной, удушливой жарой.
И так длилось до тех пор, пока заросли внезапно не оборвались и перед
взором людей предстало видение залитого ослепительным солнцем
белокаменного города дворцов, храмов и ступенчатых пирамид, о котором не
знал никто в Новой Испании.
Целый день до заката солнца рыскали испанцы по всем каменным
помещениям, роясь в вековой пыли, но не нашли ни единого слитка золота, ни
одного драгоценного украшения и даже ни одного человеческого черепа,
словно никто не умирал (или не был убит) в этом брошенном городе и все его
жители будто разом покинули его, унося слабых и мертвых с собой.
Капитан Диего Лопес, размышляя о столь странном своем открытии,
решил, что, видимо, какая-то болезнь вроде чумы ниспослана была всевышним
на греховных язычников, заставив их спасаться бегством, сжигая трупы и
покидая жилища, и страх заразы преградил им путь обратно на века.
Из осторожности капитан приказал солдатам не оставаться на ночлег в
помещениях и на другой же день, подняв всех на рассвете, отправился на
поиски беглецов или потомков беглецов, которые, несомненно, унесли из
города столь желанные испанцами сокровища.
Через неделю отряд наткнулся на ручей. Капитан Диего Лопес приказал
переводчику, которого они вели с собой, испить воды, чтобы убедиться в ее
пригодности для питья.
А когда переводчик, невыразимо худой, в болтающейся на нем
европейской одежде, но с ярким перышком в черных волосах, утолил жажду и
остался жив, Диего Лопес решил идти вдоль ручья, ибо тайное селение
индейцев могло оказаться на берегу этого ручья или речки, в которую тот
впадает.
Расчет капитана Диего Лопеса оказался верным. Сколь это ни странно,
но сотни лет отсидев в запрятанном в сельве селении, индейцы были все-таки
обнаружены испанцами.
Хижины, даже отдаленно не напоминая великолепные каменные строения
покинутого города, ютились вдоль берега речки, от которой несколько
отступили заросли зеленого ада, как назвали уже свой пройденный путь
испанцы. Очевидно, лес вдоль берега был выжжен, чтобы очистить поле для
возделывания кукурузы.
Навстречу вступившим в поселок солдатам вышел старый вождь в
сопровождении носатого жреца. Оба раскрашенные красной краской, делавшей
их краснокожими, и в замысловатых головных уборах из птичьих перьев.
Испанцы грубо вытолкнули вперед переводчика, и дон Диего Лопес
объявил индейцам, что великий верховный вождь белых - испанский король
протянул свою длань через безбрежные воды, чтобы защитить народ отдаленной
части своего королевства, обитающий здесь без веры христовой в глуши
зарослей среди диких зверей.
Вождь внимательно выслушал заикающегося переводчика и спросил его,
что это за люди, утратившие нормальный цвет кожи, побелев, как скалы на
одном из обрывов речного берега, и о каком заморском великом вожде с очень
длинной рукой говорит их предводитель?
Услышав тревожные слова переводчика, умолявшего вождя не оказывать
никакого сопротивления, ибо жестокости белолицых нет предела, старик
задумался.
- Что ты там еще болтаешь, кроме того, что я приказал тебе перевести?
- гневно закричал на переводчика дон Диего Лопес.
- Вождь воздает тебе хвалу, о славный капитан! И спрашивает о твоих
желаниях, - трясясь от страха, ответил переводчик.
- Прикажи им, чтобы принесли сюда все золото, которое они или их
предки вынесли из покинутого города в сельве, - велел капитан.
Вождь и жрец, услышав переданный приказ, переглянулись.
- Люди этого поселения, о чужестранец, - сказал вождь, - никогда в
жизни не жили в каменном городе, они ловят рыбу, сеют кукурузу и охотятся
в сельве, и у них никогда не имелось желтого металла, который ты зовешь
золотом, потому что такой металл здесь бесполезен.
- Я не спрашиваю, что есть у этих нищих рыбаков, кроме их грязи, -
презрительно сказал капитан Лопес, указывая на собравшуюся толпу боязливо
любопытных жителей деревни. - Я говорю о том золоте, которое прячешь ты,
вождь, и ты, жрец, - обратился он к спутнику вождя, узнав от переводчика,
кто он.
- У меня нет храма, - ответил спокойно жрец. - Ты бледнолицый. И я
приветствую тебя. Все мои предки ждали возвращения бледнолицых богов.
- Ну ври, ври дальше! - скривил лицо дон Диего Лопес, картинно
опираясь на шпагу.
- Я прожил, бледнолицый чужестранец, много тунов лет, но еще более
тунов лет раньше белолицые боги правили нами...
- И мы правим, - перебил дон Диего Лопес. - И будем править.
- При их появлении были отменены насильственные смерти, - невозмутимо
продолжал жрец, - даже во имя богов или при ведении войн между племенами.
- Не заговаривай мне клыки, старик! Где золото?
- Белые боги высказали презрение к золоту, требуя, чтобы даже те, у
кого его много, трудились бы наравне со всеми, даже с воинами.
- Ну и дурак же ты, жрец! Чтобы воинам трудиться? Смешно!
- Я только говорю то, что слышал от своих дедов, почтенный
бледнолицый. Боги ведь тоже были белолицыми и тоже носили бороды, которые
не растут на наших лицах.
- Да будь у тебя борода, старикашка, я бы оттаскал тебя за нее, но я
доберусь сейчас и до твоей прически. А это что еще за малый осмелился
приблизиться к нам?
- Это сын вождя, славнейший капитан. Его зовут Кетсаль. По имени
священной птицы сельвы, - объяснил переводчик.
- Вижу, какая это птица!
Рядом с вождем появился могучий краснокожий юноша, и солнечные блики
играли на его темном мускулистом теле. На нем было только подобие
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг