В комнате "доктора", как и в прошлый приход Лаптева, царил беспорядок,
а на столе он, казалось, даже увеличился, прибавились какие-то совсем уж
бессмысленные вещи, например ржавый детский совок и грязный дед-мороз из
ваты.
Чай пили опять на тахте, и сегодня эскулап ни о чем не расспрашивал.
Обвязанный шарфом, одетый в два свитера (рукава нижнего неряшливо
торчали), он, поминутно борясь с налетающим, как ураган, кашлем, тем не
менее весь вечер болтал точно заведенный, держа на коленях разомлевшую
Динку.
Сегодня он разглагольствовал о любви. Развивал довольно бредовую, им
самим, конечно, разработанную теорию, что любовь, мол, это нечто вроде
магнитного поля, окружающего, как скафандр, того, кого любят.
- Понимаете, - информировал он, тараща на Ефима свои и без того
выпученные глаза, - в идеале необходимо, чтобы каждого человека хоть
кто-нибудь любил. Другой человек или животное - неважно. Главное, чтобы
любил сильно, - тут он наклонился и поцеловал собаку между ушами, - и в
этом случае тому, кого любят, ничто не грозит, никакие несчастья. Силовые
линии поля не пропустят их, отобьют. Или уж, в крайнем случае, смягчат.
- Для этого вы и вручили мне собаку? - усмехнулся Ефим.
- И для этого тоже. Но не так просто, не так однозначно, mon ami. Динка
- это талисман, волшебный пес.
"Повело, - тоскливо подумал Ефим, - пошло-поехало. То силовые линии,
теперь - волшебный пес. То мытьем, то катаньем хочет внушить, что мои
успехи упали с неба, вернее, не с неба, а из его рук. Каждый человек - сам
кузнец своего счастья. Как говорит отец: "Не потопаешь, не полопаешь".
Лаптев вдруг спохватился, что Эмиль давно молчит и смотрит на него
грустным изучающим взглядом.
"Черт бы его побрал, вдруг отгадал, о чем я думаю, и скажет сейчас
какую-нибудь гадость!"
Но телепат не сказал ничего, отвернулся. Он гладил Динку, чесал у нее
за ухом, потом долго откашливался.
- Конфет не принесли? - спросил наконец и, не успел Ефим ответить,
махнул рукой и устало уронил: - Ладно. Это я так, не берите в голову.
Ефим почувствовал, что пора идти, и стал прощаться, Эмиль не
задерживал. Непонятный это был человек и нелепый, сам не знал, чего хотел.
Очевидно, ему просто нужно было выговориться, изложить свои доморощенные
теории, а кому - неважно. Скорее всего, слушатели выдерживали не больше
одного сеанса, сбегали и требовалось вербовать новых.
7
Наступил Новый год. Ефим Федосеевич встретил его дважды: сперва дома, в
десять часов, в обществе Антонины Николаевны и Динки; ели специально
изобретенный пирог с лимоном и пили шампанское, которое купил Лаптев по
случаю прогрессивки. Вместо обычных двадцати процентов дали тридцать.
Скажите, пожалуйста, почтеннейший Эмиль, как вас там по батюшке, - может
быть, решение администрации выплатить сотрудникам института лишние десять
процентов - тоже результат вашего колдовства? Между прочим, старшего
инженера Е.Ф.Лаптева на днях официально утвердили руководителем темы и
написали представление на ведущего. Очень хотелось бы знать - это тоже вы
или все-таки следствие кое-какого, пусть ничтожного, экспериментаторского
таланта некоего жалкого химика? Каждый - сам кузнец, вот какие дела...
Новогоднее пиршество у Володи Рыбакова прошло блистательно. Среди
приглашенных, кроме прикормленного, уже знакомого Ефиму киноартиста, был
еще американец, очень забавно и мило говоривший по-русски. Помнится, речь
за столом зашла о собаках: Рыбаков со смехом уговаривал Ефима поменять его
дворнягу на королевского пуделя, а Наталья Бессараб приняла все всерьез и
с пьяной страстью стала кричать, что, если Фимка совершит такую подлость,
она выкинет его установку и все банки с натрием с пятого этажа.
Американец, слушавший с вежливой улыбкой эту дискуссию, принял в ней
участие: у его родителей в штате Индиана, оказывается, тоже есть собака,
немецкая овчарка, очень злая.
- German shiper, - важно произнес Лаптев.
- О, не совсем так, - поправил американец с ослепительной улыбкой, -
немножко другое: sheep dog, а как ты сказал, это на русский - "немецкий
моряк".
И продолжал рассказывать про свою овчарку:
- Лэрри хотел кусить меня. Не очень, ну... так и так. У него была
кость. Он лежит верху лестницы перед спальной родители. Они уже там, а я -
низу смотрел тиви... Когда я хотел лечь спать, Лэрри боялся, что я хотел
взять кость. Конце концов, нужно было мой отца взять кость, и он спросил
Лэрри свою спальную. Сестра бегала в свою комнату, я низу - туалет, запер
дверь, и как мать пережила, не знаю. Следующий день - ничего, Лэрри как
обычно любил меня.
Американец громко захохотал, гости тоже, Ефим со смеху чуть не
подавился цыпленком-табака. Ему почему-то было очень приятно беседовать с
американцем о собаках.
Потом слушали Высоцкого, последние записи, потом опьяневшая
кинознаменитость тихим голосом читала Рильке. Под утро Наташа
категорически потребовала танцев, а то скучища, интеллектуалы чертовы,
больше в жизни не приду, и не зовите!
Плясала она здорово, в основном с американцем. А он, осовевший было от
нашей водки, - кто это выдумал, что они умеют пить? - живо взбодрился и
прямо прилип. Рыбаков чинно танцевал со своей востроносенькой женой.
Вообще замечено: дома он бывал совсем не такой, как в институте, -
солидный, вальяжный, эдакий хлебосол-семьянин. Ефим тоже станцевал с
Наташей раза три. Она молчала, стеснялась, наверное, - все-таки
начальство, а может, раскаивалась, что в начале вечера назвала его Фимкой.
Кто их, женщин, поймет. Но одно-то было вполне очевидно Ефиму: он Наташе
нравился, пожалуй, больше всех этих.
Поэтому, уверенно ведя ее под музыку старомодного вальса, он, сохраняя
на лице полную индифферентность, слегка пожал ее руку. И тотчас получил
ответное пожатие.
"Антонина, конечно, давно спит и видит десятый сон..." - невпопад
подумал Ефим.
После танцев пили кофе, артист опять порывался читать, но его не
слушали, начали расходиться. Одеваясь, Наташа посмотрела на Лаптева, и он
сразу ее понял.
На улицу они вышли вдвоем, сбежали по лестнице, пока другие гости,
галдя, пытались вызвать лифт. Было еще темно, падал снег. Наташа тихо шла
рядом мелкими из-за высоченных каблуков шагами. Ефим нарочно не взял ее
под руку, хотел посмотреть, что будет. Но она не решалась, шла,
помалкивала. Ждала.
Ефим понимал это и ломал голову: не предложишь - обида будет
смертельная, а как предложить?.. Видела бы его сейчас Светлана - идет по
улице мужчина, которым она пренебрегла, которого за человека не посчитала,
использовала, чтобы кому-то там насолить, а насолив, тут же и выкинула,
как пустую папиросную пачку, идет он по улице и ведет к себе домой такую
красотку, на которую все оборачиваются, - вон, парень с гитарой аж шею
вывернул, а сам, между прочим, с дамой.
- Куда это ты, Фима, заруливаешь? - вдруг каким-то сонным голосом
спросила Наташа. - Мне, например, налево.
"Обиделась, - понял Ефим, - девушки любят, чтобы им говорили слова, а
то потащил к себе ночевать, как будто это само собой разумеется. Пусть они
в душе давным-давно согласны, а все равно надо делать вид, дать
возможность поломаться, так, слегка, для самоуважения..."
- Наташа, - четко произнес он, останавливаясь и беря ее за руку, -
Наташа, я прошу тебя стать моей любовницей.
Чего угодно мог ожидать Лаптев в ответ на свое предложение: сдержанной
стыдливости, притворной обиды - мол, "я вам не такая", - деловитого
согласия и даже смущенного отказа - мало ли какие могут у девушки быть
обстоятельства, - но того, что произошло, он уж никак не предвидел и даже
в первую минуту решил, что Наташа, скорее всего, сошла с ума.
Секунду она широко открытыми глазами смотрела на него, потом взялась за
грудь, тихо сказала: "Ой, не могу", зашаталась, потом затряслась,
согнувшись, и слезы потекли по щекам, смывая синюю тушь.
- Ну, ты даешь! - повторяла она. - У-ми-ра-ю...
Лаптев испугался как следует: дура, казалось, сейчас упадет на тротуар
и забьется в конвульсиях. Он стоял молча и оцепенело ждал.
Наташа внезапно прекратила свою пляску святого Витта, судорожно
вздохнула и, аккуратно промокнув ресницы носовым платком, тихо спросила
Лаптева:
- Так ты говоришь - "стать"?
Тут припадок повторился, но продолжался на сей раз недолго и без слез.
Однако Ефим успел за это время прийти в себя и решить, что - пошла она на
фиг, неврастеничка, он, можно сказать, из джентльменских соображений, он
вообще любит другую женщину... И при этом рисковал, потому что а вдруг бы
она согласилась? Возник бы роман между начальником и подчиненной, что, как
говорится, совсем не способствует... Тем не менее он на это шел, а она,
вместо того чтобы оценить, устроила идиотскую истерику.
- Неплохо бы иметь чувство юмора, Наталья Николаевна, - сказал он
ядовито, - ха - шутка! В смысле - смех.
- Это другое дело, - очень серьезно и как бы даже с сочувствием сказала
Наташа, - надо предупреждать в таком случае.
Всю остальную дорогу они молчали, иногда Наташа искоса поглядывала на
Ефима и сразу отворачивалась.
"Поздно, матушка, - мстительно думал он, - все понимаю: жалеешь, что
глупо себя вела, надеешься, что я это замечу. А я - не замечу. Таких
красоток на Невском - штакетником, только свистни - любая прибежит".
Лаптев так никогда и не узнал, разболтала Бессараб в институте про этот
инцидент или нет. Могла, конечно, разболтать, чтобы похвастаться. Но могла
и промолчать, если рассчитывала, что Ефим повторит свое предложение.
Девчонка просто набивала себе цену, не в любовницы к нему она метила, а
замуж!
Рыбаков после встречи Нового года стал называть Ефима "герой-любовник",
вечно подмигивал, отпускал рискованные шутки, решил, очевидно, что у
Лаптева с Натальей что-то было. Ну, как же - танцевали, ушли вместе.
Счастливый человек - все-то у него просто и понятно, а на самом деле
ничего не просто и совсем не понятно - ведь живет же где-то на своем Урале
Светлана. Как живет? Что делает? Если верить теории Эмиля про любовь,
похожую на скафандр, и про силовые линии, которые отгоняют неприятности,
то, надо думать, живет она хорошо...
8
В январе события помчались друг за другом с пугающей скоростью.
Десятого числа Лаптеву дали "ведущего", а двенадцатого был техсовет по
результатам первого этапа его работы, где Ефим сделал короткое, но весомое
сообщение. Пока говорил, все время видел себя со стороны - как он ходит с
указкой вдоль своих развешанных на стене таблиц и графиков, как уверенно,
без бумажки, рассказывает, как четко отвечает на вопросы. А что ему, в
самом деле, путаться и мандражить? Реакция с металлическим натрием впервые
пошла у него, у Лаптева. Впервые.
Естественно, все последующие выступления были на тему "наш большой
успех", в заключение выступил начальник и час говорил, тоже напирая на
"мы", "наша" и "у нас", строго судить его за это не стоит - все мы люди,
все человеки, у всех честолюбие.
После техсовета жали Лаптеву руку, даже Мустыгин, хотя он половину
времени провел в коридоре - в просторном зале техсовета ему то и дело
становилось душно и страшно, и он выбегал за дверь подышать. Рыбаков,
любящий, как известно, быть женихом на всех свадьбах, по случаю успеха
лучшего друга вырядился в кожаный пиджак, подарок американца. Лаптеву он
сказал, что считает для себя большой честью служить с ним в одном офисе, и
надеется, что будущие биографы этого замечательного ученого упомянут
где-нибудь в сносках и его, Рыбакова, скромную фамилию. С этого дня вместо
"героя-любовника" Лаптев для него стал "то академик, то герой".
Восемнадцатого января Ефиму Федосеевичу было предложено начать
потихоньку оформлять командировку в Москву - конференция открывалась
первого февраля. Володя Рыбаков обещал все хлопоты с билетами на "Стрелу"
и с гостиницей взять на себя. "Устроимся в Советской, у меня там
приятельница администратором, не таскаться же через весь город куда-нибудь
на ВДНХ". Несчастный Мустыгин, вздыхая, ехать отказался, он не только в
клетушке купе, но даже в салоне ТУ-134 чувствовал себя как в гробу.
Когда замдиректора подписал командировочное удостоверение, а доклад,
любовно перепечатанный Наташей, был выучен почти наизусть, Лаптев счел
своим долгом позвонить Эмилю. Тот отнесся к его звонку как-то кисло, к
себе не позвал, о делах не спросил, зато настырно интересовался Динкой:
как она, сколько гуляет, что ест и т.д. и т.д. Ефим, подавив раздражение,
подробно ему отчитался, и "доктор" сказал:
- Плохо. Прогулку необходимо увеличить минимум на час в сутки, собаке
надо двигаться. Что вы, в самом деле, не можете раз в неделю выехать с ней
за город? Эх вы... "кузнец"...
"Выехать!" Советчик! Да как раз на выходные у Лаптева накапливается
столько дел, что успевай поворачиваться. По хозяйству - это раз, что он,
свалит весь свой быт на Антонину? Хватит того, что она руководит уборкой и
кормлением собаки. С первого января по воскресеньям плавательный бассейн -
это два, потом встречи с приятелями - три, а пригласить знакомую девушку в
кино надо? Все-таки он мужчина, а не только собаковод. А театр и
Филармония? А - читать?
Все это Лаптев, как мог спокойно, объяснил Эмилю.
- Собака гуляет вполне достаточно, три раза в день, - сухо закончил он,
- а уж где - в лесу или в саду, в конце концов, для нее значения не имеет.
Сварливый тон пучеглазого благодетеля, его въедливые вопросы про рыбий
жир, который, дескать, удавись, а ежедневно подливай собаке в миску,
выговор Лаптеву за то, что он ничего толком не знает о собачьем рационе,
так как - о ужас! - передоверил его соседке, идиотские подкусывания - а
какие, мол, такие невероятные спектакли посещает Лаптев и что за
бестселлеры он читает, может быть сказку Пушкина о рыбаке и рыбке? - и
другой подобный нудеж так в конце концов разозлили Ефима, что он, чтобы не
обхамить парапсиха, решил переменить пластинку.
- Как там насчет Красной книги? - спросил он.
- Че-го? - каркнул Эмиль.
- Занесли вы меня в книгу или все еще держите в блокноте, как в
предварилке?
- Какие еще книги? Какие блокноты? - Голос Эмиля звучал брезгливо и
злобно. - Что вы глупости болтаете? Отнимаете только время, а меня люди
ждут!
Неприятный тип. Его, видите ли, люди ждут. Лаптев готов был дать на
отсечение руку, что никаких людей нет, опять вранье. Вот она, плата за
чашку холодного чая и шизофреническую беседу! Если бы у Лаптева не
случился тогда такой неудачный день, он никогда не поддался бы на эту
глупую провокацию. Прямо гангстеризм какой-то! Духовное тунеядство!
Воспользоваться трудной минутой, а потом присосаться, как клещ, дышать
невозможно, будто кто-то держит тебя за горло, давит и нашептывает: "Не
забудь - ты всем мне обязан, ты - в долгу, без меня ты никто и ничто".
Видали - коллекционер благодарностей! А сам? Лаптев безропотно взял у него
абсолютно ненужную собаку, теперь ходит, тратит на выслушивание его
болтовни время - время, которого не то что мало, а нету, элементарно -
нету! Регулярно звонит, наконец. А в ответ - этот нарастающий нажим, это
бесцеремонное влезание в душу. Можно подумать - у него что-то просят или
когда-то просили, сам затеял этот балаган с колдовством и собакой. Как
были вы, Ефим Федосеевич, тряпкой, так, видно, и остались. Не умеете
врезать. Рыбаков сумел бы. И чего же всем кому не лень не садиться вам на
шею? Вот и Антонина Николаевна, та тоже в последнее время стала хуже
татаро-монгольского ига: то советы примется давать, когда ее не просят, то
- куда ходил да с кем ходил. Ей, конечно, скучно, одинокий человек, Лаптев
с Динкой ей вместо семьи, но надо же понимать, бабушка, что у нас с вами
разный уровень и, как ни приятно пить чай в вашем обществе и слушать
склеротические рассказы о детстве, когда "жизнь была светлой, как
родниковая вода", надо и меру знать, не каждый же день, правда?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг