"Ленинградская правда" дала по этому поводу некролог с портретом,
другие газеты - объявления, где выражались глубокие соболезнования родным
и близким покойного.
Умер Ехалов внезапно, всего час продолжался приступ, "неотложка" не
успела, умирал не тяжело - просто сдало сердце, а из родных и близких при
его кончине присутствовали Иван и Альфа.
...За два дня до того Василий Иванович разбудил Ивана рано утром,
позвал в свою комнату и, велев сесть, торжественным голосом произнес:
- Вот что, Ваня, давай-ка на всякий случай попрощаемся.
- Да ты что, отец?!
- Помолчи. Это, может, наш с тобой последний разговор. Смерть, милый
друг, - тоже событие в жизни, тут добросовестно надо, без халтуры, как...
как дела сдать. Понятно тебе? - старик надолго замолчал, смотрел куда-то
мимо Ивана, в окно. Потом вздохнул. - Ты не обращай... Слезы - это так,
вода, от старости. Жалко потому что. Вон, даже травы той из тайги, что
больше не увижу, - Василий Иванович поморщился и ткнул пальцем в окно, - и
тебя, дурака.
- Тебе плохо? Так давай я лучше врача... - Иван встал. - И зачем эти
душераздирающие сцены?
- Во-во: плохо - и сразу: врача! Садись! - тихо приказал старый Ехалов.
- Чуть что - врача. Душу свою бережешь. Не хочешь, значит, чтоб раздирали.
А есть что раздирать-то? Э-э, да что теперь! Я, наверное, и виноват, что
ты такой, не научил... Прости. Я и виноват.
- Ну, к чему опять?
- Молчи. Думаешь, я считаю - ты неудачник? Думаешь, не понимаю тебя?
Философия твоя мне ясна: жить чтобы жить - дышать, смотреть... Мало этого,
Ваня. И нельзя. Несчастный ты.
- Мне хорошо.
- Дождевому червяку тоже хорошо, думает - так и надо жить, как он
живет. Сухарь ты, всякого чувства боишься, любой перемены боишься.
Конечно, все вижу и ценю, как ты тут при мне в няньках, и в жизни у тебя,
кроме кухни и старого гриба-папаши, ничего. Знаю и тебе благодарен. И
спасибо... Ну, при мне ты вроде на месте, а вот помру и что тогда-то
будешь делать? Для кого жить? Для чего? Ты ведь сейчас как думаешь: "А что
я еще могу, у меня больной отец". Ну, а тогда ты что себе скажешь? Как
оправдаешься?
Иван молчал.
- Может, это я слишком, - сказал Василий Иванович тихо, - и не мне бы,
конечно, говорить, потому что верно: я бы без тебя... Факт, конечно. Но
кто тебе еще скажет? А я привык всю жизнь говорить, что думаю. Ведь
останешься один, сам себя спросишь - а кто я? Для чего живу? Для кого?..
Я... - теперь старик говорил вроде сам с собой, - я вот для дела жил. Всю
жизнь, с восемнадцати лет. Черт его знает, может, это и не правильно,
может, я... эта... не гармоническая личность, теперь не так принято жить -
теперь и спорт там всякий, и путешествия, и развлечения... А я не жалею!
Хорошо пожил. Да... Другие, бывает, для семьи своей живут. А что? Тоже
дело. - Василий Иванович вскинул голову. - А ты-то? Катерину прогнал. А
знаешь почему?
"Не знаю", - подумал Иван, но не сказал ни слова.
- Все понимаю! Слишком сильно тебя любила, вот что. Обременительно это,
ответственность. Решения надо принимать, а как же? Эх ты... Прогнал. Ну и
что?
Иван угрюмо рассматривал стену.
- Ну, ничего! Я тебе не дам. Не позволю гнить, - вдруг пообещал Ехалов.
- Не выйдет, Иван Васильевич, не допущу. Поминай потом отца лихом,
мертвым, говорят, не больно. Лишь бы толк был. А уговорами тебя, видно, с
места не сдвинешь.
Иван встал. Отец отвернулся, в тишине слышалось его сердитое сопение.
Подождав еще, Иван вышел.
А через два дня Василия Ивановича не стало.
Похоронили Ехалова здесь же, в поселке, на деревенском кладбище, он сам
так еще давно назначил. Похороны были очень торжественные: живые цветы,
ордена, оркестр. Много пришло на кладбище жителей поселка, и многие
плакали. Зинка из буфета, та прямо ревмя ревела, всех за полы хватала,
рассказывала, как Василий Иванович в позапрошлом году спас ее от верной
гибели, от тюрьмы, когда проворовался этот паразит, бывший директор
чайной.
С кладбища возвращались пешком. День был солнечный, даже жаркий,
случаются в середине весны такие дни, когда кажется - все, холода
кончились и пришло лето, хотя всем хорошо известно: и в мае, и даже в
начале июня бывают и заморозки, и дожди со снегом. Но сейчас,
действительно, было жарко. Галкин устал, запыхался и сказал, что сядет на
шоссе в автобус, до дому пешком ему не дойти. Нет, а вы идите, я прекрасно
доберусь один, доберусь, не беспокойтесь... Правда, я уполномочен
поговорить с вами со всеми, выполнить волю Василия Ивановича, но полагаю,
сегодня не время.
- Что вы, Матвей Ильич? Какую волю? - спросил Борис.
- Завещание. Незадолго до своей кончины ваш батюшка составил его со
всей тщательностью. Оно хранится у меня, и я, как исполнитель, обязан
ознакомить вас с последней волей покойного.
- Первый раз слышу, чти отец... какое-то завещание... Ваня, он тебе
говорил что-нибудь?
- Нет, - Иван не поднял головы.
- Василий Иванович просил меня огласить текст завещания в присутствии
_всех_ членов семьи, - отчетливо сказал Галкин и строго поглядел на
заплаканную Наталью Степановну.
- Но я, вы же знаете... я сейчас в город должна... - пробормотала она
тихо и виновато, - там Васенька один.
- Мне это известно, и я вас понимаю. Кстати, Василий Иванович сам
распорядился, чтобы оглашение его воли состоялось через десять дней после
похорон.
- Мы обязательно приедем, - вздохнула Наташа.
Галкин кивнул и зашагал через дорогу к автобусной остановке, а они
пошли дальше втроем - Борис с женой и Иван.
- Не могу идти домой, - вдруг сказал Борис, - не представляю себе наш
дом - и без отца. Это его был дом, даже с виду на него похож.
- Альфа там... воет... Боря, может, возьмем ее в город? - Наталья опять
плакала.
- Давай возьмем. Если Иван не возражает. Ваня, ты как смотришь?
- Никак, - сказал Иван. - У Васьки аллергия, а вы - собаку. И кто
гулять с ней будет? Альфа - деревенский пес, привыкла без поводка, а там -
машины.
- А, черт, забыл я про эту несчастную аллергию... Завещание какое-то...
В наше время... у нас... Чудак отец, неужели он думал, что мы передеремся
из-за барахла?
- Какое барахло! - сказал Иван. - Просто все свои дела он хотел кончить
сам.
Как и было намечено, оглашение завещания состоялось через десять дней.
Борис с женой утром приехали из города и сказали, что пробудут до самого
вечера. Наталья привезла две сумки продуктов и сразу отправилась на кухню
готовить обед, а Борис открыл свой портфель и выложил на стол перед Иваном
новенький альбом в зеленом переплете.
- Отцовы фотографии. Я все перебрал и наклеил. С Васькой клеили, он все
ахал, что дед-то, оказывается, такой был героический и орденоносный.
Тут были и маленькие, любительские снимки - Василий Иванович, молодой и
взъерошенный, держит на коленях совсем еще бессмысленного Борьку, это
перед войной, в Токсове на даче - и большие групповые фотографии - выпуск
Промакадемии, вон, Василий Иванович с краю, как обычно, самый высокий,
лицо серьезное, губы плотно сжаты. А вот здесь он вдвоем с матерью,
где-то, видно, на юге, рядом - пальма, мать в белом платье, а отец - в
темном костюме и рубашке-апаш. Много было снимков времен войны, на одном
из них Василий Иванович почему-то в генеральской папахе, дает интервью
молоденькому корреспонденту, корреспондент старательно пишет в блокноте, а
у директора лицо набрякшее и злое. Последние годы Ехалов снимался редко,
вот этот портрет, который так поразил Ваську, - дед в парадном костюме,
весь в орденах, сделан за год до пенсии, а потом всего три или четыре
фотографии, Борис снимал, - отец в саду с Альфой. Солнце в тот день
светило яркое, старик на себя не похож, весь сморщился и глаза прищурил.
- Там есть еще снимки похорон, - сказал Борис, - с завода привезли.
Иван эти снимки смотреть не стал, закрыл альбом и пошел на крыльцо
встречать Галкина, - увидел в окно, как тот открывает калитку.
Матвей Ильич сегодня выглядел торжественно, в синем костюме с
галстуком, в руках большая кожаная папка. Когда все расселись вокруг
стола, он бережно раскрыл папку и произнес:
- Завещание составлено и оформлено по всем правилам.
...Это значит, и нотариус когда-то успел здесь побывать, а Иван и не
знал ничего.
Читал Галкин медленно и бесстрастно, не поднимая глаз от листа. По
завещанию гражданина Ехалова В.И. определялось, что его сбережения в
размере двух тысяч ста двадцати рублей, хранящиеся на срочном вкладе,
переходят сыну Борису Васильевичу. Ему же отец оставлял и все свое
имущество, которое находилось в городской квартире, как-то: книги, мебель,
посуду, два ковра и проч.
Младшему сыну Ехалов завещал сберкнижку, где лежало триста рублей, и,
главное, свой труд - воспоминания о прожитых годах, который просил
закончить по его записям, две черные клеенчатые тетради прилагаются
("Хранятся на верхней полке книжного шкафа", - пояснил Галкин). Все доходы
от опубликования мемуаров В.И.Ехалова также поступали в распоряжение
Ивана.
Дочитав до этого места, Галкин откашлялся и попросил воды. Наталья
побежала на кухню, принесла налитую чашку и сказала:
- Эти две тысячи мы, конечно, разделим на всех. Нас трое, Ваня -
четвертый, пятьсот рублей - его. Как хотите, иначе я не согласна.
Иван пожал плечами. Борис посмотрел на жену одобрительно, а Галкин
приступил к чтению второй части документа.
Вторая часть была короткой и сводилась к тому, что свою недвижимую
собственность, то есть дачу со всей обстановкой и постройки на
приусадебном участке, завещатель передает государству и просит, если это
возможно, использовать под детский дом.
Галкин закрыл папку, и наступило молчание.
Борис и Наталья смотрели на Ивана, который внимательно глядел в окно.
За окном на ветке сидела большая ворона, держа в клюве осколок яичной
скорлупы.
- Наследники имеют право предъявить иск о признании завещания
недействительным, - сказал Галкин, - считаю долгом пояснить, что по
некоторым пунктам лично я выражал сомнения покойному Василию Ивановичу, но
он настоял, у него, видимо, были какие-то свои соображения.
- Соображения?! - крикнула Наталья. - А Ваня как же?
Иван знал, какие соображения могли быть у отца, знал и молчал, сказать
тут было нечего.
- Ивану Васильевичу придется, очевидно, переселиться в городскую
квартиру. По месту, так сказать, прописки, - и Галкин посмотрел на Бориса.
Наталья тоже смотрела на мужа, но тот молчал, царапая спичкой по скатерти.
Ворона за окном выплюнула скорлупу и принялась лениво чистить перья,
грязные плети глупого тропического растения мотались по ветру, как патлы,
а у Ивана лицо было точно деревянное, ничего на нем не прочтешь, ничего не
поймешь! Что это за человек такой, на все ему наплевать - и на себя, и на
других, пол под ним провалится, а он так и будет сидеть с тупым и
оцепенелым видом.
Альфа, лежавшая около Ивана, встала, прошлась по комнате, зевнула,
снова грохнулась на пол - и хоть бы что ей.
- Что будем делать? - сказал Борис, взглянув на брата. - Иван! Ты
слышишь? Надо же решать в конце концов!
Иван прекратил наконец изучать идиотскую ворону.
- Как то есть "что делать"? Там, - он кивнул на папку, - все, по-моему,
написано.
- Перестань валять дурака, - тихо сказал Борис Васильевич и встал. - Я
не знаю, - он смотрел теперь на Галкина, - в каком состоянии отец писал
этот... манускрипт, знаю только одно, что, лишив Ивана дома, сделав эту
несправедливость, он вынуждает его жить в городе. А при его легких...
- Брось, - сказал Иван, - никто не вынуждает. Не надо, Борька.
- При его легких он представляет смертельную угрозу для вашей семьи?!
Бациллоноситель! Так ведь, уважаемая Наталья Степановна?! - вдруг визгливо
закричал Галкин и ударил кулаком по столу, отчего Альфа подняла голову. -
Так вот, любезный Борис Васильевич, извольте знать, что отец ваш составил
завещание, находясь в здравом уме, именно так, и твердой памяти, я тому
свидетель! А иск - это пожалуйста, это - сколько угодно, особенно, если в
числе наследников имеются дети или нетрудоспособные инвалиды. Вам же,
Ваня, я вот что скажу: коли уж на то пошло, я и сам спорил с Василием
Ивановичем...
- Я все понял, - сказал Иван, - и давайте кончать этот разговор.
Он и верно понимал все прекрасно - отец сделал, как обещал: "Давай,
Иван Васильевич, начинай теперь новую жизнь не директорским наследником -
дачевладельцем, а как положено - с нуля. Как мы начинали... Дорогу осилит
идущий..."
- Не думал я, брат, что ты так спокойно сможешь слушать эту чушь. И
если ты считаешь, что я способен на подлость, то мне сказать больше
нечего. - Борис отошел к окну и встал ко всем спиной.
Наталья поднялась из-за стола, шагнула к мужу и взяла его за плечо:
- Перестань. Матвей Ильич не хотел... у всех нервы, такой момент...
Матвей Ильич! Ваня! Конечно, надо все сделать, как велел Василий Иванович,
это его последняя воля, и ее нельзя нарушать. Но ведь там ничего не
сказано - когда нужно отдать дом, правда? Можно сделать это... после,
через год. В конце концов, Василий Иванович умер внезапно, он, когда
составлял это завещание, наверняка рассчитывал, что еще поживет. Брату,
безусловно, пока лучше в условиях пригорода, тут и воздух, и Альфа... и...
все, а мы пока что займемся квартирой. Что-нибудь придумаем. Ваня! Как
тебе, правда, не совестно? Ты прекрасно знаешь, что твоя комната была
твоей и осталась, ты там прописан, и никто не собирается лишать тебя
площади...
- Очень благородно, да как-то не верится, - пробормотал Галкин, но она
его не услышала.
- Вы что?! С ума тут все посходили? - Иван сорвался со стула. Теперь
уже, кроме Галкина, стояли все, даже Альфа вскочила и смотрела умными
своими глазами на хозяина, точно прикидывала - надо уже за него
заступаться или подождать еще, а если заступаться, то как, ведь все здесь
вроде свои.
- Совсем одурели! - кричал Иван. - Квартиры какие-то! Прописки!
Квадратные метры! Да нельзя мне жить в городе, вспышка у меня, понимаете
вы это или нет?! Мне неделю назад врач категорически запретил...
- Ну, знаете ли, Иван Васильевич, это уж... вы сами мне... - теперь
стоял уже и Галкин.
- Подождите, Матвей Ильич, - перебил его Иван, - дайте я договорю, раз
начал. Так вот - завещание мы выполним, ничего откладывать не будем. Как
отец сказал, так и сделаем. Это раз. В городе мне жить запрещено врачами.
Вы поняли, Матвей Ильич?
- Понял, - злобно откликнулся Галкин, - восхищен и приглашаю вас
перебраться ко мне. Я старик, бациллоносителей не боюсь, жить одному мне
трудно. И опасно. Да!
- Я подумаю. Спасибо... Ну вот и вся проблема, - тут Иван улыбнулся, и
Альфа сразу облегченно замахала хвостом, - и хватит. Борька, слышишь?
Кончай! Ты что, хочешь, чтобы я загнулся во цвете лет от скоротечной
чахотки на почве нервных потрясений? Наташа, скажи своему повелителю,
чтобы не валял дурака.
А Борис уже не валял, он обернулся, поймал улыбку обормота - младшего
своего братца - и сам заулыбался. Разве можно сердиться на Ваньку! От него
ведь, сердись не сердись, толк один, а близких людей надо принимать
такими, какие они есть, даже если упрямы, как этот. В конце концов, он
имеет право сам выбрать свою единственную дорогу, какую ему, дураку,
хочется. Свои мозги в чужую голову не вложить.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг