надоела, - что в самом деле все одно и то же? - и к мемуарам он что-то
охладел - в мыслях никакой стройности, а тут еще мешают, ходят, дверями
хлопают! Все из-за недотепы. Иван раздражал его своим спокойствием,
вернее, равнодушием и вялостью. Ничего он толком не умел и уметь не хотел,
деньги тратил на глупости. Ну зачем, например, было покупать весной дрова?
Скоро станет тепло, а пока вполне можно насобирать в лесу сушняка. Вполне
можно, только лень!
Старик решил, что, сколько денег ни давай на хозяйство, все пойдет
прахом, и распорядился каждый месяц пятьдесят рублей из его пенсии
переводить Борису - на внука. Лишняя копейка никогда не помешает - парень
растет, ему витамины нужны. И иностранные языки!
Отсылать деньги он поручил верному другу Галкину, при этом они долго о
чем-то спорили. Иван не вслушивался, но уловил, что, кажется, впервые в
жизни Галкин позволил себе противоречить отцу и за это получил разнос.
Бормоча: "Дело ваше", он выскочил из комнаты и стал надевать пальто,
путаясь в рукавах. Иван пальто ему подал, и тогда Галкин вдруг произнес
речь:
- Я, конечно, Иван Васильевич, не имею права вмешиваться в такое сугубо
личное дело, возможно, сейчас я совершаю бестактность и не должен... Я
глубоко уважаю вашего батюшку, но, по-моему, извините, следует как-то
корректировать его поступки. Я молчал, когда... впрочем, сейчас речь не об
этом. Словом, я считаю, что материальная помощь семье Бориса Васильевича,
извините за резкость, просто чушь! Не перебивайте, я старше вас! Ваня, я
знаю, сколько вы получаете, и представляю себе расходы. Один дом содержать
- охо-хо! Сам дачу имею. А стариковские прихоти... Короче говоря, давайте
так: эти деньги я буду возвращать вам. Не потребует же он от меня
квитанцию.
- Нет уж, Матвей Ильич, вы меня по делу не берите, не будем пачкаться
из-за полета. Отсылайте.
- Да поймите вы наконец, идеалист несчастный! Ваш брат, слава богу, так
обеспечен, как вам не снилось! Был я у них в прошлый раз, имел
удовольствие видеть и карельскую березу, и гобелены. Между прочим, он мог
бы приезжать и почаще, чем раз в месяц, и не только для отца, а чтоб дать
вам возможность съездить в город, сходить в театр, в концерт, что ли!
Является тут, понимаете, с презентами, расточает улыбки, а по делу... Не
буду я ему деньги переводить! Не буду, и все. Так и скажите папаше.
Галкин бросил деньги на стол и ушел, а Иван на следующее же утро
отправился на почту и послал перевод. Конечно, это отцова обычная
педагогика, - наказывал его, Ивана, за дрова, да ладно, обойдемся, свет
клином на этих пяти червонцах не сошелся, тем более что завтра получка.
Борис приехал через десять дней, в свое законное второе воскресенье
месяца, и имел с отцом крупный разговор. Старик взять деньги обратно
отказался наотрез, надулся, а потом еще устроил сердечный приступ. Трудно
сказать, не придуривал ли он вначале, но в конце концов так вошел в роль,
что пришлось вызывать "неотложку". Врач намерил двести двадцать на сто
сорок, ввел магнезию и строго сказал сыновьям, что больному необходим
полный покой и никаких отрицательных эмоций.
- И что тогда? - спросил Иван - у него всегда чесался язык задавать
бессмысленные вопросы.
- Тогда? - удивился врач, задумался, а потом сказал, будто
оправдываясь: - Чего вы хотите? Возраст есть возраст.
Борис в этот день допоздна задержался на даче, чуть электричку не
пропустил, так было тревожно на душе и жалко оставлять одних отца с
Иваном. Да что поделаешь - на девять утра назначено заседание ученого
совета по защите диссертации. Не прийти - сорвать защиту.
- Утренние поезда у нас начинают ходить с пяти тридцати, - сказал
Галкин, ни к кому не обращаясь, когда дверь за Борисом Васильевичем
захлопнулась. Иван промолчал. Эти юристы все большие зануды, а Галкин
неправильно выбрал специальность - ему бы прокурором быть, а не адвокатом.
Директор лежал в постели. Во-первых, врач из "неотложки" назначил
покой, во-вторых, Василий Иванович что-то очень ослабел за последнее
время, и Ивану тяжело было ворочать его большое тело, когда нужно было
перестелить белье или мыть старика.
Как-то поздно вечером, ночью почти, позвал он Ивана и попросил пить.
Чай в стакане стоял, как всегда, на тумбочке, но Иван принес еще воды и
присел к отцу в ноги. Старик поерзал-поерзал под одеялом, спросил, не
забыл ли Иван покормить Альфу, ответа слушать не стал и заявил:
- Интересно, а вдруг там... - он показал на потолок, - все-таки что-то
есть?
- Конечно, есть, - сказал Иван, - совершенно точно - есть.
- Ты у меня никак верующий? - Василий Иванович даже приподнялся на
локте.
- При чем здесь? Мне недавно рассказывали - в американском журнале
напечатана статья: провели обследование лиц, подвергшихся реанимации, ну,
то есть переживших клиническую смерть. Их спрашивали, что они чувствовали,
когда...
- Ну!!
- Все без исключения сказали: что-то остается. Короче, доказано, что за
смертью есть... другое.
- Ну, это уж ты... того. Загробная жизнь... Так и написано - все
сказали, что есть?
- Все.
- Буржуазная пропаганда с целью отвлечения от борьбы, - изрек Василий
Иванович и с надеждой посмотрел на потолок. - Ладно. Иди спать. А журнал -
он как, научный или этот... бульварный листок?
- Вестник Калифорнийского терапевтического общества, - соврал Иван. -
Спокойной ночи. Альфа, на место!
- Она мне не мешает, от нее тепло! - и старик обнял собаку за шею.
Нет, и в самом деле весна в этом году была какая-то необыкновенная -
старожилы не упомнят. Старожил - Зинка, та, что работает в чайной
буфетчицей, - на днях на весь магазин божилась, что живет в поселке вот с
таких лет, а ни разу не видела, чтобы в середине апреля вылезала трава.
Трава не трава, а на солнечных местах и действительно что-то такое
зеленело, и почки готовились лопнуть, и небо наливалось летней синевой.
Уже прилетели грачи и с криками носились над деревьями и над крышей дома,
будоража своим поведением голубей и воробьев, которые тоже суетились,
будто и они вернулись из теплых краев и должны - ох, должны! -
устраиваться на новом месте.
Ярким и теплым днем вышел Иван в сад и, взглянув на дом, вдруг увидел,
что в довольно-таки жутком состоянии ехаловская дача. Крыша так
проржавела, что это было видно невооруженным глазом, крыльцо осело и
покривилось. А сад? Это уже и не сад, а заросли какие-то, кусты сплелись,
сцепились ветками, черные плети непонятных, тропических якобы растений,
доставленных соседом Галкиным из тайги, повисли и выглядели невероятно
мрачно. Померзли они, что ли, или вообще однолетние? Надо было всем этим
заниматься, главное, конечно, домом, и Иван поднялся на крыльцо и полез на
второй этаж - посмотреть, может, и потолок уже обвалился. Не был там с
зимы, когда носил наверх по распоряжению отца ворох его бумаг, черновиков
и записок, - старик ни одного листка выбрасывать не давал, все хранил,
рассчитывал, что через сотню лет благодарные потомки обнаружат его архив и
развернется перед ними величественная картина прошлого, скрытая в коротких
записях и пометках активного участника событий.
Второй этаж был недостроен. Скоро двадцать лет, как ставили дом, а так
и не собрались оклеить верхние комнаты, навесить двери, сделать нормальный
пол. Верх предназначался для Бориса с семьей. Борька только что женился
тогда, но всего первые два или три лета молодые и жили на даче, а потом
начали каждый отпуск ездить то на юг, то на Байкал - увлекались туризмом,
пока сына не родили, а сын у них появился поздно, через десять лет после
женитьбы. Это Наталья так наметила и выполнила: ребенка заводить, когда
встанут на ноги, когда поживут для себя, поездят, посмотрят. А то другие
наплодят детей в двадцать лет, а потом не знают, на кого бы спихнуть, а
ребенку родители нужны, а не бабки с дедками, которые только и умеют... и
т.д. и т.п.
Когда родился Васька, Борис защитил кандидатскую, и Наталья смогла
перейти у себя в институте на полставки. Первые три года, конечно, сидела
с ребенком, потом пошла на работу, а Васька - в садик. С садиком он летом
выезжал в Зеленогорск, а когда подрос, его стали отправлять на две смены в
пионерлагерь, во время отпуска родители брали его с собой на Кавказ, или в
Крым, или в Пушкинские Горы - место отдыха и маршрут всегда намечались
заранее, еще зимой.
В общем, на даче на дедовой он не жил никогда, и это было правильно,
что бы там ни болтал защитник-адвокат.
А второй этаж так и остался недостроенным, рассыхались там никому не
нужная плетеная мебель и рояль, купленный десять лет назад по случаю
рождения Васеньки. Тогда же было приобретено и чучело лисы, теперь уже
облезлое и сожранное молью.
Иван прошелся по пустым и пыльным комнатам. Надо, надо было взяться за
дом, сделать ремонт, а рояль продать, все равно Борис не берет его в
город, там пианино есть. Можно бы еще... Все можно, например, вот так
порассуждать о ремонте, когда, не говоря уже о деньгах, просто времени
нет, да и сил тоже.
Ворох бумаг лежал в плетеном кресле, надо бы выкинуть, и так достаточно
материала для пожара. Архив... Тонкая школьная тетрадка лежала сверху.
Иван открыл ее и полистал. Какие-то цифры, расчеты, ага - приходы-расходы,
проверял отец, куда деваются деньги, на что идут. Ну, дает старик.
Иван положил тетрадь на место, постоял, посмотрел на забившееся в угол
жалкое чучело лисы: "Что, зверюга Патрикеевна? Ощипали?" - и пошел вниз.
Василий Иванович, как слег тогда зимой, так больше и не вставал. Лежал,
слабел, и настроение менялось ежеминутно: то просыпался утром, полный
бодрости, и обещал, что завтра встанет и пойдет гулять - надо обязательно
сгрести в саду прошлогодние листья; то впадал в мрачность, не ел, не пил,
о чем-то думал, вздыхал и сам с собой разговаривал - вспоминал, кто из
друзей когда и отчего умер. А еще он полюбил перед сном проводить с Иваном
длинные беседы о смысле жизни, тихо и яростно ругал сына, что живет как
попало, дороги своей до тридцати лет не выбрал, ни к чему не стремится,
даже бабы толковой завести не смог, а Катерину гоняет. И таинственно и
страшно грозил, что недолго Ивану так, байбаком, прохлаждаться, ничего,
он, директор, лично позаботился, чтоб младший его наследник вышел наконец
на оперативный простор, и если сам не желает о себе подумать, так
обстоятельства принудят. Не можешь - поможем, не знаешь - научим, не
хочешь - заставим!
Пока что обстоятельства заставили Ивана в один из выходных поехать в
город, нужно было сделать рентген и показаться врачу - весна.
Накануне он созвонился с братом, и они договорились, что Борис приедет
к отцу на целый день, на этот раз - всей семьей. Наконец-то старик
повидается с внуком, мало у него развлечений, вечером - визиты Галкина и
телевизор, а так - только Альфа да чтение газет. И то газеты теперь ему
чаще читал Иван, читал осторожно, без всяких комментариев - отец был очень
бдителен насчет оценки событий, чуть что раздражался, спорил, кричал, что
Иван ничего не смыслит в политике и экономике, потому что, вместо того
чтобы делать дело, отсиживается при богатом папаше.
Итак, Иван отправился в город электричкой десять тридцать две, а
одиннадцатичасовым поездом должен был прибыть Борис с семейством. С
Василием Ивановичем остался пока Галкин, но предупредил - до двенадцати.
В городе весна чувствовалась чуть ли не больше, чем в деревне, только
по-другому. Небо здесь казалось светлее и ниже, тротуары и мостовые уже
высохли, но главный признак весны был, пожалуй, в людях, в их расстегнутых
пальто, непокрытых головах, в лицах, распахнутых, ждущих, готовых к
событиям и переменам.
Иван медленно брел по Невскому, всматриваясь в эти лица. Сколько
красивых девушек, оказывается, за зиму развелось! И все такие модные,
нарядные, уже и не поймешь, где наша, а где иностранка. Пальто и он
расстегнул и шарф засунул в карман, а шапку снять все же не решился - по
вечерам знобило и лихорадило, хотя вполне возможно, что и от нервов, с ним
уже бывали раньше такие истории...
В тубдиспансере на Фонтанке, недалеко от того места, где случилась
тогда, десять лет назад, злополучная драка, он все свои дела сделал,
против ожидания, очень быстро. Новая участковая докторша очень понравилась
Ивану: во-первых, как и те, на Невском, похожа была на кинозвезду, а
во-вторых, обещала рассказать ему про рентген и анализ крови через два дня
по телефону, чего сроду не бывало, - все врачи в таких случаях говорили:
вот придете на прием и узнаете. Температура, растолковала она, совершенно
ничего еще не значит, сейчас у многих субфибрильная температура. Так что
вышел Иван на улицу в хорошем настроении и решил прогуляться по Летнему
саду, где, наверное, с год уже не был. А когда-то... Нет, об этом сегодня
не стоит.
Несмотря на отсутствие луж и грязи, сад оказался закрыт на просушку, но
Иван все-таки вошел в ворота следом за грузовиком, на котором везли песок.
С полчаса бродил он среди ящиков, в которых томились статуи, среди голых
деревьев, присел на скамейку около пруда и только тут обнаружил, что устал
и вообще пора домой.
Конечно, можно было пойти в кино или "в концерт", как советовал тов.
Галкин М.И., можно было позвонить Катерине и тотчас получить приглашение
на обед, ужин, завтрак, на что угодно, только ни к чему все это. Приход
его и даже простой звонок она сразу же перетолкует, как ей хочется, и
потом опять несколько месяцев, а то и больше, надо будет зло и грубо
доказывать ей, что все обстоит по-другому.
Не станет он ей звонить. У нее - свое, у него - свое. Своя дорога...
Какая уж есть, зато своя... Совсем постарел отец, на полдня оставить
одного и то страшно, какие уж там свидания! Не будет Иван звонить
Катерине. Сама не появляется, обиделась наконец-то, и кранты!
Он направился к вокзалу пешком - было всего три часа, они там только
обедать садятся, - зашел по дороге на Моховой в рюмочную и с большим
удовольствием выпил среди любителей пятьдесят граммов водки, закусив
бутербродом с килькой. На Восстания посидел в кафе "Буратино", взял
черного кофе с пирожным, а когда опять вышел на улицу, увидел пустой
телефон-автомат и решил на всякий случай позвонить брату. Там, конечно,
никого не должно быть дома, но - вдруг? Мало ли что, а он тут
прогуливается. И вот тебе - "конечно", вот уже - в который раз! -
подтверждение, что ничего нельзя в этой забавной жизни наперед загадывать
и планировать: все были дома. Утром, боже мой, заболел Васенька,
температура тридцать девять: кашель, так что... нет-нет! конечно, Борис
был у отца, посидел почти два часа, больше не смог - кто-то же должен был
ехать за профессором для Васьки, но ничего страшного, там Матвей Ильич, да
и чувствует отец себя прилично...
После этого разговора Иван, не задерживаясь, поехал на вокзал и к шести
часам был уже дома.
- Хотите обедать? - задушевно спросил его Галкин. - У нас тут все
осталось. Или вы у своих подкрепились? Не были? Ах, какая жалость! Наталья
Степановна поди без ума от горя. Очень, очень симпатичная женщина, обожаю!
- Спасибо, я сыт, - сказал Иван, игнорируя иезуитские выпады адвоката.
- К нашим не заходил - развлекался. Ну, а у вас тут как?
- У нас? Да как вам сказать? - Галкин понизил голос. - Знаете, Василий
Иванович ужасно огорчается, - закивал он на дверь в комнату отца, - просто
сам не свой по поводу кончины некоего Бутягина. Работник министерства,
металлург. Они, кажется, были большими друзьями? Борис Васильевич
рассказывал нам...
Вот кретин! Совсем забыл предупредить Борьку, чтобы не говорил старику
про Бутягина. Газету с некрологом спрятать не забыл, а тут вылетело из
головы, задвинулся на своих рентгенах! Друзьями отец с этим Бутягиным
никогда вроде бы не были, зато были ровесниками, в чем и дело.
- ...Скончался внезапно, при исполнении, - рассказывал Галкин. -
Прекрасная смерть, хотя для близких...
Для близких. Кто что про них знает, про этих близких. Да и были ли они
у Бутягина, хотя наверняка были - у начальства обычно много близких.
Обычно... Как правило...
Бывший директор завода, персональный пенсионер Ехалов Василий Иванович,
член КПСС с 1924 года, лауреат Государственной премии, кавалер орденов,
скончался двадцать третьего апреля в четыре часа утра в возрасте
семидесяти пяти лет.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг